толпы. И Мащенко, и все другие руководители местных "силовиков" готовы были голову положить на плаху, что не отдавали приказов врываться в общежития и устраивать погромы и обыски, повсюду ссылаясь при этом на какие-то мифические распоряжения губернатора. Именно эти действия неведомых групп, неведомых омоновцев и всколыхнули студенчество, а вслед за ним и других - тех же рабочих "оборонки".
Ну не могли - и ежу было ясно, не могли все они за какие-то считанные ночные часы напечь десятки и десятки плакатов, требующих немедленной отставки губернатора Платова! Разумеется, все это делалось заблаговременно и с его отсутствием в городе тоже совпало вовсе не случайно. Он хорошо знал, что тот, кто защищается и оправдывается, всегда остается в проигрыше, неизбежно теряет очки.
То, что исчез создатель и руководитель главной силы в Степногорске, открыто оппозиционной ему и его региональной политике, этот наивный прямолинейный чудак Русаков, с одной стороны, могло оказаться на руку - замутил воду известнейший баламут, а после предпочел убраться восвояси.
Но Платов не верил в такой вариант, ни на минуту в расчет не принимал.
Тут, конечно, было что-то другое. Тут был не тот след, чувствовалась не та рука, не тот почерк.
Русаков полагался на собственный ум, на знания, на личную популярность, он всегда пер напролом, всегда с открытым забралом, не хитрил, и именно на этом держалась его популярность. Так что Русакова тут надо было вынести за скобки, и, похоже, он тоже попался на этот двойной крючок. А значит, человек, способный навскидку дублетом ухлопать двух таких жирных зайцев, был в полном смысле парень не промах, и отнестись к нему надо было со всей подобающей серьезностью.
Что касается второго вопроса, то группа анализа, да и он сам, пришли к выводу, что самым правильным будет обратиться с экрана телевизора - к городу и миру - с коротким энергичным словом сразу после завершения программы "Время" и киселевских "Итогов", перед очередной серией "Спрута-2". И его спичрайтеры тотчас засели за работу, взвешивая и пробуя на зуб каждое слово.
Ровно в двадцать один пятьдесят на экранах всех телевизоров, настроенных на первый канал Степногорского телецентра, появился губернатор - подтянутый, загорелый человек с яркой сединой и пронзительными, чуть прищуренными глазами.
- Дорогие степногорцы! - начал он, и взгляд его стал острее бритвы. - Мне пришлось прервать работу в Совете Федерации и срочно вернуться в наш город, так как, воспользовавшись моим отсутствием, распоясавшиеся хулиганы решили дестабилизировать ситуацию в столице нашего края. Под видом мирной законной демонстрации, якобы защищающей права и интересы студенческой молодежи, они вознамерились захватить административное здание и явочным порядком установить свой, так называемый "демократический" порядок.
Однако силы правопорядка воспрепятствовали осуществлению этого авантюрного замысла. В ходе массовых столкновений пострадало много людей. По имеющимся данным, пять человек погибли.
Сколько раз за минувшие годы мы слышали фразу, которая уже всем набила оскомину: "Демократия - не вседозволенность".
Есть демократия и демократия. Вся вина и ответственность за случившееся целиком ложится на тех, кто, на словах провозглашая принципы свободы и декларируя верховенство закона, на самом деле готов на все для достижения своих, далеко не благовидных целей. Я говорю о руководстве общественного движения "Гражданское действие" и лично о его лидере Русакове, который в своем необузданном стремлении к власти пошел на все, не останавливаясь даже перед риском для жизни и здоровья тех, кто наслушался его сладких речей и поддался гипнозу популистских фраз.
Руководство правоохранительных органов было поставлено перед необходимостью воспрепятствовать разгулу беззакония пьяной, агрессивной толпы. Их вынужденно жесткие действия должны быть признаны своевременными и адекватными. Мы не допустим бесчинств и беззакония, под какими бы лозунгами и флагами они ни совершались.
Как губернатор области, выражаю благодарность сотрудникам милиции и внутренних войск, которые сумели в этот трудный час локализовать очаг возгорания и не допустили распространения пожара на весь город.
Насколько известно на данный момент, главный инициатор, духовный вдохновитель и организатор сегодняшней вылазки псевдодемократических элементов, доцент Степногорского университета и депутат областного Законодательного собрания Русаков, чтобы уклониться от ответственности, скрылся из города. Но я обещаю, что мы сделаем все, чтобы этот авантюрист в кратчайшее время был разыскан, лишен депутатской неприкосновенности и ответил по всей строгости закона.
Порядок в городе полностью восстановлен. Задержан ряд молодчиков, наиболее "отличившихся" во время столкновения на площади Свободы. Все они, также после тщательного расследования, предстанут перед судом.
Хочу выразить семьям погибших глубокое искреннее соболезнование. Прошу всех граждан сохранять выдержку и спокойствие и не поддаваться на новые провокации.
39
Выступление Платова было записано на видеомагнитофон и передано в эфир в точно намеченный час. А вслед за ним на экране пошли титры очередной серии "Спрута".
И Николаю Ивановичу, решившему посмотреть на японском студийном мониторе, уже вместе со всеми зрителями, как он будет выглядеть на экране во время трансляции в эфир, вдруг почему-то сделалось ужасно не по себе. Возникло ощущение дикой, непростительной и непоправимой ошибки. И винить теперь в этом было некого.
Каждое слово его выступления, еще на листке бумаги, не озвученное перед камерой и микрофоном, выглядело так солидно, веско, дышало энергией и волей и казалось столь впечатляющим, доходящим до ума и сердца. Но когда на цветном светящемся прямоугольнике монитора возник маленький Платов, его двойник, этот человечек там показался глупо-напыщенным, ничуть не убедительным и больше всего озабоченным тем, чтобы перевалить груз ответственности на другие плечи. А последовавшая за идиотской рекламной паузой с этими, казалось, уже вечными жевательными резинками, прокладками с крылышками и прочими кисками, пожирающими "Вискас", мощная итальянская картина о происках мафии показалась ему и вовсе убийственной по тем сопоставлениям и ассоциациям, которые она невольно должна была вызывать у каждого степногорца, столько, раз слышавшего в выступлениях Русакова о том, что власти области, и в первую очередь сам губернатор и его окружение, погрязли в коррупции, злоупотреблениях, то есть во всем том, что показывали в этом самом "Спруте".
А, дьявол! Он поднялся и, не прощаясь, быстро пошел в сопровождении нескольких помощников и телохранителей к выходу из здания телецентра, туда, где ждал его черный "мерседес" и две машины сопровождения. Он опростоволосился! Дико, глупо. Он не сказал каких-то очень важных, главных слов, не сказал именно того, что наверняка хотели услышать от него люди. Проклятые советские штампы, засевшие в подкорке, сыграли с ним злую шутку, а опомнился он слишком поздно.
Пора было возвращаться к себе, в свой особняк
над рекой, некогда, во "времена проклятого прошлого", и точно принадлежавший здешнему генерал-губернатору, во дворец начала девятнадцатого века, ныне пронизанный бесчисленными нитями электронных коммуникаций с десятком следящих открытых и потайных видеокамер наблюдения, чуть ли не с батальоном охраны, в его теперешнее гнездо, где он проживал с семейством ничуть не хуже, чем какой-нибудь вельможа эпохи Александра I с лентами и звездами на расшитом золотом мундире.
Вот "мерседес" подъехал к воротам, и они беззвучно разошлись. Машина плавно и мягко подкатила к колоннам главного входа, когда часто-часто запиликал сигнал вызова радиотелефона спецсвязи. Платов услышал голос исполняющего обязанности начальника областного Управления внутренних дел Калмыкова, только что назначенного Москвой взамен отстраненного Мащенко.
- Я слушаю, - сказал Платов. - Докладывайте, Виктор Егорович.
- Получено сообщение из бюро судебно-медицинской экспертизы. Среди неопознанных трупов, кажется, есть Русаков.
- Это точно? - глухо спросил губернатор. - Может быть, ошибка?
- Документов не обнаружено. Но судебные медики сами узнали его по лицу и убеждены, что это он, Русаков.
- Кто еще знает об этом? - спросил Платов, потому что именно эта мысль первой стрельнула в голове.
- К сожалению, сохранить секретность не удалось. Информация уже ушла и, видимо, в ближайшее время пройдет по радио и телевидению.
- Понятно, - сказал Платов. - Причина смерти?
- Пока не установлена. Его доставили позже всех.
- А где обнаружили?
- Там же, на площади. Но почему-то сначала доставили в Зареченскую больницу, а уж оттуда в морг при Центральной областной больнице.
Он положил трубку на аппарат и отвалился на мягкую спинку заднего сиденья. Удавка, которую так ловко накинул ему на шею кто-то незримый и беспощадный, затягивалась все туже. И каждое слово его телеобращения теперь получало и вовсе зловещий смысл. Он обрушился с обвинениями на мученика и страдальца за правду. А это наш жалостливый народ вряд ли простит. Ибо сама смерть Русакова, если это действительно был он, а Платов в этом уже не сомневался, превращала их давний поединок, их идейную и политическую дуэль в убийство из-за угла, и каждый понимал, в чьих интересах была эта гибель, кто направил руку палача. Ну что же... Надо было продолжать борьбу и идти вперед. До выборов оставалось все-таки еще почти два месяца. Срок достаточный, чтобы перестроить свои порядки, вызвать резервы, провести мобилизацию. Ничего.
Он вошел в дом. Жена и дочь встретили его у широкой мраморной лестницы обширной прихожей, и обе любимые собаки скакали от радости, не зная, чем угодить хозяину, - редких кровей русская борзая Дина и могучая доберманиха-медалистка Челси от элитных производителей прямо из Германии. Он был мрачнее тучи.
- Ну что, что еще? - воскликнул он в предельном раздражении, увидев бледные, напряженные лица домочадцев.
- Послушай, Коля, - сказала жена. - Мы сейчас видели тебя по телевизору...
- Да знаю, знаю все сам!.. - отмахнулся он.
- Ужинать будешь?
- Какой там ужин! Кусок в горло не полезет. Ну как, уже все собрались?
- Ждут тебя.
В правом флигеле господского дома на случай экстренных встреч и оперативных совещаний он устроил как бы филиал своего предвыборного
штаба. Сейчас там должны были быть трое самых близких его помощников, по поводу которых он даже сочинил что-то вроде каламбура: "Я как Шива, у меня три правые руки".
И он пошел к ним через галерею, сопровождаемый собаками, которые все забегали вперед и оглядывались, норовя поймать его взгляд.
Когда он вошел, те трое поднялись.
- Вопрос у нас один, - с места в карьер начал Платов, - как перехватить инициативу, вернуть "лицо", восстановить имидж.
- Надо выяснить, кто пошел на прорыв, - сказал старый мудрый зубр Коломийцев. - Только тогда мы сможем сделать правильные шаги.
- Полагаю, вы еще не знаете... - сказал Платов. - Ситуация круто изменилась - и не в нашу пользу. Русаков убит. Мне только что сообщили об этом по моему спецканалу. Известили из судебно- медицинского бюро облздравотдела. Сомнений нет - это убийство. То есть завтра труп несчастной жертвы сатрапа-губернатора, убиенный мною рыцарь демократии и защитник угнетенных будет выставлен перед моими окнами в назидание потомкам. Чтобы никто не усомнился, что эта смерть - на мне. Что все это значит, думаю, объяснять не надо...
Он снял трубку телефонного аппарата и набрал несколько цифр.
- Никандрова мне! - И через минуту услышал знакомый голос директора областной телерадиокомпании.
- Виталий Васильевич! Вы получили сообщение насчет Русакова?
- Да, около получаса назад.
- Ну так вот. Документов нет. Может, обнаружен не Русаков. Это только гипотеза, понимаете? Кто-то узнал, а может, кому-то и показалось. Пока не будет точно, документально точно идентифицирована личность этого человека, каких-либо сообщений быть не должно. Вы меня поняли? Чтобы ни слуху ни духу! Ответите лично.
Затем то же самое распоряжение он сделал руководителю местного информационного агентства и главным редакторам двух крупнейших в городе и дружественных ему газет. Что касается газет другой ориентации, а их в городе и области выпускалось больше десятка, тут он уже никак повлиять не мог и оставалось только надеяться, что весть о гибели Русакова докатиться до них еще не успела.
Они проговорили около четверти часа, и Платов, взглянув на часы, включил телевизор с огромным экраном и перешел на областной канал. Из динамиков приглушенно зазвучала скорбная музыка и возникла заставка: две сломанные гвоздики на черном фоне. А затем открылось пространство траурно убранной маленькой студии, в которой царил полумрак, и из этого полумрака явилось лицо мэра города Геннадия Клемешева - красивое и такое знакомое лицо, на котором теперь читалась неподдельная скорбь. И одет он был соответственно происшедшему: в черном костюме и черной водолазке, так что на экране особенно выделялись его темные выразительные глаза, в которых застыла боль.
Платов невольно сжал зубы, впившись в это лицо на экране. Тут продумано было все, каждая мелочь, и эта темная, как склеп, маленькая студия, и траурный наряд степногорского мэра.
В течение этого дня они несколько раз говорили по телефону, причем Клемешев, кажется, был потрясен разразившейся катастрофой так, как будто там, на площади, он потерял самого близкого человека - сына или брата. И он не пытался отбояриться, не стремился выставить себя непричастным. Лишь сказал, как бы мимоходом, что, видя, как непредсказуемо развивается ситуация, неоднократно обращался к Мащенко, прося его разрядить обстановку и убрать омоновцев с площади, но тот слушать его не стал, сославшись на то, что получил соответствующие распоряжения своего непосредственного руководства, ни в чьих советах не нуждается, а вмешательства не допустит.
И Платов знал, что это сущая правда: Мащенко соблюдал служебную субординацию свято и демонстративно игнорировал распоряжения мэра, давая понять, что тот ему не указ и суется в пекло поперед батьки.
Клемешев говорил, и каждое его слово, каждый обертон глубокого сочного голоса будто плетью стегали по щекам: ах, ослиная голова, вот, вот так надо было выступать! Именно так! И покаяться не забыл, догадался, и за честь Русакова, несмотря ни на что, будто забыв все шпильки и уколы, полученные от того, мужественно вступился, проявил благородство, великодушие, прямо-таки рыцарство...
Но когда Клемешев объявил, что, сознавая свою вину и принимая на себя ответственность за случившееся, готов уйти в отставку, Платов словно проснулся от внезапного удара: да вот же, вот же оно! Вот откуда ветер-то дует!
И вот это, кажется, действительно был конец... И весь этот грандиозный и страшный, тщательно выверенный спектакль был исполнен только ради одного, ради этой фразы о готовности сложить полномочия мэра, не сумевшего противостоять жестокой, бесчеловечной власти душителя свобод и известного коррупционера губернатора Платова, лишенного возможности отдать разумные и спасительные приказы вопреки губернаторской воле...
А это значило, что он действительно решил сложить эти полномочия, выставить свою кандидатуру на выборах и выступить против Платова как действительно реальный и грозный соперник, как смертельно опасный конкурент.
Платов понял все. И даже в причине смерти Русакова теперь можно было не сомневаться. Этот ладный малый Гена Клемешев ведь и говорил о нем сейчас так спокойно и благостно, скорее всего, именно потому, что лучше всех знал, где Русаков и что с ним.
Ах, как лихо и, черт возьми, как красиво они обошли его! А он остался перед ними оплеванным, обезоруженным дураком. И ведь даже точно так же убрать его самого, этого Клемешева, теперь было решительно невозможно. Его смерть теперь, исчезновение, будь это даже из-за какой-нибудь самой обычной случайности, подписало бы самому Платову, как политику, смертный приговор. Надо было найти какое-то спасительное средство, какое-то противоядие. Но пока ничего не придумывалось.
Он резко нажал на кнопку пульта, выключил телевизор и так же резко повернулся к трем своим "правым рукам". Они были бледны и серьезны.
- Все понятно, - сказал Платов, - не так ли?
Они молчали.
40
Как и предполагал Турецкий, момент их встречи и общения с прессой на аэродроме, а также его самолично в тот же вечер очень подробно и с разных точек показали по местному Степногорскому телевидению. К счастью, Рыжков и Данилов особо не засветились, держались в отдалении и, кажется, мелькнули в кадре где-то за спинами и головами журналистской стайки, да и то вне фокуса. Ну а что касается его самого, то он, понятно, уже на следующее утро стал достаточно популярен в этом чужом городе и то и дело ловил ненароком направленные на него взгляды.
Правда, на улицах он особенно часто не дефилировал, предпочитая заднее сиденье предоставленной ему в распоряжение "Волги". Поскольку его личность в любом случае и не по его воле оказалась теперь раскрытой, он не стал чиниться и легко дал согласие выступить во вторник двадцать первого апреля в местной программе, аналогичной столичному "Часу Пик", который некогда придумал и вел бедняга Листьев, а после принял по наследству Разбаш. Такое выступление как раз очень требовалось
ему. Так что это приглашение следовало записать на счет удач.
Тут, в Степногорске, эту передачу, которая называлась "Нынче вечером с вами...", вела приятная во всех отношениях бойкая провинциальная теледамочка, готовая атаковать столичного гостя стрелами вопросов.
Их программу записывали за полчаса до выхода в эфир, и пока Турецкого причесывали, гримировали и прицепляли микрофон к лацкану пиджака, на экранах шла сводка городских известий. Разумеется, отзвуки трагедии на площади еще оставались в числе первых новостей, и среди них он услышал печальное сообщение, прочитанное молодым диктором-мужчиной, в скорбном голосе и выражении лица которого он не заметил никакого профессионального наигрыша.
- А теперь скорбное известие. Как нам только что сообщили из областного Управления внутренних дел, вчерашние слухи об исчезновении Владимира Русакова, как мы и предполагали, оказались ошибочными. Наш известный молодой политик и защитник интересов трудящихся и учащейся молодежи погиб на площади Свободы. Его тело было опознано среди других погибших, и расследование по факту его гибели включено в многоэпизодное уголовное дело, возбужденное по поводу массовых беспорядков на центральной площади Степногорска.
На экране маленького телевизора, установленного в углу гримерной, Турецкий увидел широко улыбающегося живого Русакова и невольно ощутил, как каменным кулаком сдавило сердце. Разумеется, Русаков не был первым и последним не будет, но снова подумалось, что, когда в стране принимаются за таких, как человек с таким лицом на экране, это верный признак, что дела на этой земле из рук вон плохи, хуже некуда.