45
Вернувшись с похорон в свой номер их "пятизвездочного" отеля, Турецкий плюхнулся на кровать, закинул голову за руки и стал думать.
Перед глазами, как обычно, проносились картины увиденного днем. А день вышел огромный, насыщенный, и, как оказалось, на редкость плодотворный, по крайней мере, щедро обеспечивший его пищей для этих вот размышлений. Вновь представали перед ним впервые увиденные вблизи лица губернатора Платова и мэра Клемешева, и Русаков в гробу, и его высокая надменная мать, вся в черном, и та молодая женщина, мысли о которой почему-то невольно вызывали странное волнение...
Думал он, думал, а потом усмехнулся, встал и, чувствуя, как губы сами, помимо воли, складываются в тонкую, иезуитскую усмешку, достал из папки лист бумаги и принялся за письмо. Самое обычное приватное письмо мужа жене, с припиской маленькой дочке, невиннейшее из посланий сугубо интимного характера.
"Девчонки мои милые!
Я устал и есть хочу, как думал бедный малютка, который шел по улицам, посинел и весь дрожал. Да, я устал и хочу есть, потому что все время бегаю, днем и ночью, по этому Степногорску, пытаясь накопать веские доказательства по делу, но, видно, неважный из меня землекоп, и за что платят мне жалованье, наверно, один Костя Меркулов ведает. Работы невпроворот, сил мало, будущее туманно.
Город мне нравится, и мне тут нравилось бы еще больше, если бы не мрачные события, которые меня сюда привели. Конечно, все наши газеты, и московские, и здешние, только и говорят о том, что случилось. Но тут все как-то иначе: и сложнее и проще одновременно. Проще, потому что ближе, сложнее оттого, что мы все-таки чужаки и не можем вникнуть во все тонкости и особенности здешней жизни, понятной аборигенам.
Сегодня хоронили людей, погибших во время массовых беспорядков. Меня познакомили с губернатором и мэром. Оба показались людьми неординарными, хотя и очень разными, но особенно понравился мне здешний гауляйтер, господин П. Он хоть и член КПРФ, что, с моей точки зрения, не предосудительно (я и сам какое-то время состоял в рядах КПСС), но показался мне по первому впечатлению человеком милым, честным и сердечным, но уж очень усталым, человеком, который и правда хочет выяснить, как все это случилось, так как ЧП произошло в его отсутствие: он был в Москве. Видно, что он все это страшно переживает, в то время как здешние бойкие мальчики вроде тех, что танцуют менуэт в Кремле, тотчас решили использовать ситуацию в каких-то своих интересах. В общем, жаждут губернаторской крови. И мне очень хочется помочь ему. И мэру хочется помочь, тоже, видно, парень удивительно способный и человечный. Молодой, очень приятный и, как мне показалось, с завидным политическим будущим, если, конечно, тоже кто-нибудь не помешает ему, что вполне вероятно, так как он человек с совестью: другой, испытывая комплекс вины из-за всей этой драмы на площади, вряд ли подал бы в отставку с такого поста, где может иметь все. А он сделал это сегодня, представляешь?! Плюнул на все трамплины и отказался быть мэром.
В городе полно радикалов, которые, как всегда, ловят своих окуньков в здешней сильно замутненной водичке. А сейчас только и смотрят, где бы еще урвать лишний кусок. В общем, все, как всюду, и я повторяю вслед за Гоголем: скучно на этом свете, господа!
Ну, вот и все. Надеюсь, что не проторчу тут слишком долго. Рвусь к вам каждой своей турецкой клеткой.
Ваш Папаша, Следопыт и Зоркий Глаз.
Р.S.-1. Ирка! Ты мне снишься каждую ночь в самых-самых экзотических видах. А потому ночи мои и трудны и блаженны.
Р.S.-2. Нинке ничего не рассказывай. Если можешь, пиши, либо на Главпочтамт до востребования, либо на мое имя в Степногорскую областную прокуратуру, мне передадут. Ибо, как сказал Александр Васильевич Суворов, звонок - дура, а письмо - молодец.
Целую.
ЖАЛОБЫ ТУРКА
Как-то раз легавый Турка
Отловил блатного Урка,
Урка вышел с пистолетом,
Ну а Турка с партбилетом...
Что было дальше, не знаю, так как Муза покинула меня, увы!
В следующий раз придется изменить ей меру пресечения".
Турецкий хохотнул и, чрезвычайно довольный собой, сложил листок вчетверо, засунул в конверт, запечатал и надписал, с тем чтобы бросить в ближайший почтовый ящик, едва взойдет за рекой степногорское солнце.
46
Все дни до похорон Наташа прожила в каком-то сумеречном состоянии. Оглушенность не проходила. Но на кладбище, у свежевырытой могилы, мысли ее вдруг прояснились необыкновенно. К месту упокоения от ворот его несли на руках, а вслед тянулась толпа из сотен приверженцев, друзей и знакомых, руководителей "Гражданского действия" из отделений и филиалов общества, степногорцы и из области. Тут были люди другие, и все было строго и даже возвышенно. И чувствовала она себя среди них уже совсем иначе, не как оставленная наедине с собой и своим горем, а как законная вдова, как самый близкий его друг и наследница.
Здесь, конечно, была и его мать с какими-то дальними родственниками, но и тут она не изменила себе, держалась подчеркнуто отчужденно, холодно и враждебно.
Люди, люди, люди... Судьба смеялась над ней. Это было то же кладбище, где лежал ее отец, и двигались они по той же аллее, по которой так часто она ходила и где встретилась тогда с тем человеком. И была какая-то глумливая издевка в том, что место для могилы Русакова было выбрано чуть дальше той, на которой оставил свою стихотворную эпитафию безвестный стихотворец Г. К. А это значило, что спать вечным сном лидеру "Гражданского действия" уготовлено небесами в окружении бандитских главарей, атаманов-уголовников, как теперь принято их было называть, "авторитетов", важных персон кровавого криминального братства. Ирония или злая закономерность шального свихнувшегося времени?
И словно подтверждая эти мысли, откуда-то появился Клемешев, с непокрытой головой, и как-то так, будто само собой вышло, что он оказался среди несущих гроб Русакова, и вся душа ее буквально вспыхнула и перевернулась. Он не смел, не должен был прикасаться! Слишком многое, но, наверное, только ей одной говорило и подсказывало, что, скорее всего, именно он приложил руку к тому, что происходило сейчас... Она не могла никак доказать это, просто сердце чуяло, откуда пришло это горе, кто принес его. Но подойти, оттолкнуть, потребовать, чтобы он ушел, она не могла. Скандал, какой- то непонятный людям, несуразный инцидент у гроба казался немыслимым, оскорбительным вдвойне и втройне.
Она пошла к воротам и вновь увидела того стройного человека лет сорока, которого видела сегодня несколько раз - и во Дворце спорта, и на площади, впервые встреченного в одну из самых страшных минут жизни, на подходе к моргу. Это был, как кто-то пояснил ей, известный следователь из Москвы по фамилии Турецкий, которому было
поручено вести это дело Генеральной прокуратурой и по личному распоряжению Президента. Впрочем, ей было ни до кого и ни до чего. Следователь так следователь...
Но вот она поравнялась с могилой отца и, задержав шаг, приблизилась к ограде. И тут словно знакомая незримая волна коснулась ее. Она быстро обернулась: Клемешев молча стоял рядом и смотрел на нее. Смотрел точно так же, как в тот зимний день, с теплой грустью и состраданием. Но теперь эта близость его присутствия вызвала в ней неудержимую дрожь мстительной ненависти и отвращения. Он молчал и как будто ждал каких-то ее слов.
- Ну, вот и все, - сказал он своим глубоким и волнующе-низким голосом, с какой-то усталой опустошенностью и удовлетворением, как будто по завершении тяжкого труда.
И она не поняла, что означали эти слова и что вложил он в них. Что теперь больше нет его врага и соперника? Или что конец теперь их движению, их "Гражданскому действию"? Или просто этими словами он невольно признался, что, наконец, добился того, чего хотел...
И как только посмел он приблизиться к ней! И где - здесь? И что хотел он выразить или внушить ей - вездесущий, внутренне спокойный, как сама смерть, которой будто веяло от него?
Ничего не сказав, она быстро повернулась и пошла вслед за людьми, смешалась с ними. А его слова "Ну, вот и все..." все время были с ней и звучали где-то рядом, и минутами казалось - достаточно проникнуть в их смысл, и откроется, объяснится.
И снова неподалеку оказался этот московский следователь Турецкий, который как будто, никуда не глядя, примечал все, рассеянно скользя глазами вокруг. Он смотрел на нее, и на Клемешева, и на тех, что шли к кладбищенским воротам, многие плача. А она в этот день не проронила ни слезинки.
Квартира Русакова была опечатана, и проникнуть в нее было невозможно, и за его дверью остался и компьютер, и материалы движения, и многие документы. Но незадолго до случившегося, около двух месяцев назад, он, словно предвидя дальнейшее, отдал ей на хранение подлинники важнейших бумаг: регистрационное удостоверение их движения, устав, дубликат печати и свои теоретические разработки, которые должны были лечь в основу его будущей докторской диссертации, до которой, как он думал, еще жить и жить...
После поминок, которые устроили в штаб-квартире движения, в одном обширном подвале на окраине, ее привезли домой и оставили одну. Несколько женщин, сподвижниц по работе в "Гражданском действии", хотели остаться с ней, но Наташа решительно воспротивилась. Эту ночь, не в пример предыдущим, она, как ни странно, крепко спала и проснулась на рассвете с ясной головой и непреклонным решением сделать все, чтобы если и не заменить Русакова, то, по крайней мере, с головой окунуться в работу движения, чтобы не заглохло оно, не сошло на нет без своего создателя и идейного вождя.
Она достала из секретера несколько толстых папок: его проблемные разработки, аналитические записки и впервые заглянула туда. И первое, что увидела, был конверт, надписанный его рукой, - письмо ей. Она распечатала его.
"Наташка!
Если ты вскроешь этот конверт и в твоих руках окажется этот листок, это будет означать, что меня уже нет. Я знал и не сомневался, что ты никогда не откроешь эти папки без моего позволения, а если это случилось, значит, то, о чем я говорю, уже произошло. Так что считай это моим маленьким завещанием.
Здесь, в первой папке, в сером конверте, подробные инструкции - как быть с движением, как распределить силы, на чем сосредоточить внимание. Я
знаю, ты многому научилась за эти годы, а значит, легко сообразишь, что к чему.
Откуда вдруг, спросишь ты, на меня нашел этот стих - завещание и прочее?.. Не хотел волновать, но третий месяц вокруг меня какая-то кутерьма, слежка, ночные звонки... Откуда ветер дует, даже не столько догадываюсь, сколько знаю, только вот доказать не могу. Я не юрист и не следователь. Сначала те, кто звонили, просто предлагали свернуть движение и убраться из города. Потом начали угрожать расправой.
Вероятно, эта слежка ведется уже давным-давно, потому что эти люди откуда-то знают не только о нас с тобой, но и о твоей жизни еще до начала наших с тобой отношений. То, что они говорят, - подло и гнусно, и я не верю ни одному слову, потому что знаю тебя, как никто.
Несколько месяцев назад, в ноябре прошлого года, мне стало известно, что в городе существует и действует глубоко законспирированная неформальная подпольная тайная организация, в которую вошли так называемые "сливки" высшего степногорского общества: первые чиновники, руководители городских ведомств, денежные воротилы и "крестные отцы" здешних бандитов, в общем, такой закрытый клуб олигархов, криминалитета и бюрократов, не имеющий организационной структуры, но объединенный общими политико-финансовыми и деловыми интересами. В общем - мафия. Не мифическая, а сугубо реальная.
Мы сами не сможем докопаться до их мозгового центра. Теперь мне это понятно, потому что эти преследования и звонки начались сразу же, как только я попытался что-то выяснить и разузнать поподробнее. Это-то, по моему мнению, и подтверждает, что такая организация не миф и не плод чьей-то праздной фантазии.
Я понимаю, какому риску подвергаю тебя, привлекая к решению этой проблемы. Наверное, я не должен делать этого, но выхода у меня нет. Легко допустить, что в наше движение проникли люди "с того берега". Вот почему я могу сообщить об этом только тебе. Как бы то ни было, мы заложили прочный фундамент, наше движение разрослось, пустило корни. Мы страшно мешаем им, потому что открываем людям глаза на их тайную и явную деятельность и, когда берем под обстрел какие-то заметные фигуры, на самом деле бьем по их подпольной цитадели.
Не сомневаюсь, что в скором времени будет предпринята серьезная провокационная акция с целью опорочить и дискредитировать "Гражданское действие", парализовать его деятельность и вывести за рамки политического поля региона.
Основной катализатор тут - выборы, на которых наверняка схватятся самые разные фигуры и группировки, возможно, и входящие в эту самую криминально-номенклатурную шарашку. Неизбежно встанет вопрос уже не о разделе или переделе власти, а о монопольном обладании всеми рычагами жизни.
В общем, делай выводы, ищи нужных людей... Замысел наших противников должен быть разоблачен и сорван. Это имеет значение не только для нашей локальной ситуации,, но и для России в целом. Более подробные сведения найдешь во второй папке.
Жаль, конечно, если они выполнят свои обещания и сумеют выключить меня из борьбы. А время не ждет. Мы на пороге захвата страны объединенным отрядом из коррумпированных чиновников, олигархов, послушных им "силовиков" и криминальной "братвы". Сегодня им выгодно действовать сообща, и они понимают это. По крайней мере, у меня есть точные данные, что они, исходя из своих договоренностей и установленных квот, распределяют между собой денежные поступления из центра, бюджетные средства региона, прибыль предприятий, целевые инвестиции из субсидий Международного валютного фонда, то есть те самые деньги,
из которых должны выплачиваться государственные долги и погашаться задолженности зарплаты, стипендии, пенсии и социальные пособия.
Смешно думать, что столь масштабные аферы, - а это миллиарды и триллионы - осуществляются в святом неведении нашего почтенного губернатора, популярного мэра, руководителей финансового ведомства, представителя Президента и других господ соответствующего уровня. И точно так же смешно было бы полагать, будто бы все эти здешние периферийные махинации не известны в Москве, а может быть, даже в значительной мере и инициируются оттуда.
Насколько хватало сил, я пытался разъяснять это людям, открывать им глаза на происходящее, выявлять тайную механику этого тотального процесса ограбления. Понятное дело, прощать мне этого никто не собирается, вот поэтому я и написал тебе это письмо.
Вот, собственно, и все. Наша встреча и моя жизнь с тобой были самым дорогим и счастливым, что подарила мне судьба. Я знаю, ты сможешь выстоять, сможешь продолжить мое дело, наше дело.
Прошу тебя быть осмотрительной. Береги себя. Обнимаю.
Прощай.
Твой В. Р.".
Это одинаково страшное и важное письмо, пришедшее будто уже из другого измерения, было написано три месяца назад. И оно многое объяснило и открыло многое.
И она поняла, что нужно делать и с чего начинать.
47
В тот же вечер Наташа позвонила по автомату одному из ближайших соратников Русакова по движению и попросила срочно раздобыть координаты того московского следователя, который прибыл из столицы для расследования этого дела. А еще через час у Турецкого зазвонил телефон, и он услышал далекий, встревоженный и чуть глуховатый от волнения женский голос.
- Я и так собирался встретиться с вами, - сказал Александр Борисович, узнав, кто говорит. - Но... немного погодя.
- Время не ждет, - сказала она. - Я звоню вам не из дома, из случайного автомата. Я видела вас на похоронах. Мои друзья слышали ваше выступление по телевизору. Почему-то мне кажется, что вам можно доверять. Скорее всего, за мной тоже следят, как следили и за ним. Вполне вероятно, что и мои телефонные разговоры для кого-то не секрет. Мы должны поговорить как можно быстрее, причем в таком месте, чтобы нас не увидели и не заметили вместе.
- Увы, - сказал он, - мы должны быть реалистами. Теперь это уже почти невозможно. Если кто- то установил профессиональное наблюдение, нам вряд ли удастся уединиться незамеченными. И потом, я еще слишком плохо знаю ваш город.
- Так что же делать? - спросила она упавшим голосом.
- Не будем, как говорится, городить Оссу на Пелион. Зачем эти игры в триллеры? Я имею право вызвать вас официально для дачи показаний по делу. Вот и все. Мне выделен кабинет в облпрокуратуре, где я провожу следственные мероприятия по делу, допрашиваю свидетелей и потерпевших. Вам будет заказан пропуск...
- Да нет, - сказала она. - Вы что, не понимаете? Я могу просто не дойти до этой вашей прокуратуры. Я даже квартиру свою боюсь оставить лишний раз без присмотра. Они подберутся ко мне и к тому, что у меня есть, может быть, уже в ближайшие часы.
- Ну хорошо, - сказал Турецкий. - Тогда сделаем так: поскольку я знаю, как вы выглядите, выходите завтра, как обычно, из своего дома, как если бы вы направлялись на работу. Во сколько вы выходите обычно?
- Около девяти.
- Ну вот и выходите. Назовите свой адрес. Как вы? - спросил он уже другим голосом.
- Соответственно моменту, - горько усмехнулась она.
- И вот еще что. К сожалению, я не знал Русакова при жизни. Но сейчас, поговорив с людьми и с вами, кажется, начинаю лучше понимать, кем он был. Мой телефон теперь у вас есть. В случае чего звоните в любую минуту. И еще: чтобы исключить разные неожиданности, через полтора часа ваш дом будет под охраной. Под надежной охраной. Держитесь!
Она звонила из чужого рабочего района, куда специально приехала в переполненном троллейбусе только ради этого звонка. Никакого опыта и выучки конспиративной работы Наташа не имела. Возможно, кто-то и следил за ней, но она ничего такого не заметила. А когда специально вышла на большой пустырь и пересекла его, а после выглянула из-за бетонного забора, никого за собой не увидела. Скорее всего, сейчас за ней и правда не было слежки и погони.
Она помоталась по городу, бесцельно заходя в магазины, вечерние кафе и только часа через два появилась у подъезда своей номенклатурной "башни" из розового кирпича, где, вполне возможно, преспокойно проживали члены того закрытого клуба, о существовании которого поведал ей в своем последнем письмеРусаков. На знакомой лавочке около дома сидели двое смурных подвыпивших забулдыг и смотрели на нее нехорошими глазами. Их взгляд не понравился ей. Кажется, все-таки опоздала.
Она кинула взгляд наверх, на окна своей квартиры. Нет, там было темно. Но то, что двое этих молодчиков, которых раньше она никогда не видела, расселись тут неспроста, Наташа не сомневалась.
Она хотела пройти, но один из этих субъектов, качнувшись вперед, поднял руку:
- Слышь, девушка! Погоди-ка! Зажигалочки не найдется?
- Извините, я не курю, - сделав шаг в сторону, чтобы обойти эту парочку, бросила она.
Но он вскочил и преградил ей путь:
- А парой тыщ не поможете?
Не хотелось связываться с этим отребьем, тем более что это могли быть и совсем другие люди, подручные того, каждая мысль о котором вызывала ненависть и мутящую разум жажду мщения.