Она сунула руку в карман пальто, нашла какую- то мелочь, протянула брезгливо. Он еще ближе шагнул к ней на нетвердых ногах, наклонился, будто рассматривая, что там такое скатилось на ладонь, и пробормотал себе под нос:
- Все в порядке. Идите спокойно. Мы от Турецкого.
Через несколько минут она уже была в квартире и первым делом бросилась туда, где держала материалы Русакова. Нет, все было на месте. Значит, никто пока еще не успел посетить ее и встреча, намеченная на завтрашнее утро, должна была состояться.
Ну что, что там было в этих папках?
Наташа одолела боль, набралась духу и раскрыла наугад ту, что лежала третьей по счету. Все верно, рабочие материалы: анализы социологических опросов, классификация данных, листы интервью и размышления, размышления... А вот и кое-что поинтереснее, в особом толстом пакете - записи сообщений разных людей о выявленных ими контактах чиновников разного уровня, офицеров милиции и сотрудников прокуратуры с теми, с кем они, казалось бы, контактировать не должны: сомнительными коммерсантами, а то и просто заправилами воровского мира, известными в городе крупными рэкетирами, держателями притонов, игорных заведений, частных банков, фондов и компаний, замешанных в строительстве финансовых пирамид...
И все это почему-то находилось без движения в
досье социолога, ученого, но вовсе не в сейфах и не в уголовных делах, как того требовал, казалось бы, здравый смысл. И понять причину такого парадокса было проще пареной репы: люди боялись. Боялись этих самых органов, изверились и уже не знали, на кого можно полагаться.
Кое-что из этих материалов попало на страницы маленькой зубастой газетки их движения под гордым названием "Свежий ветер". Основной же массив, видимо, так и лежал мертвым грузом, и, надо думать, многие из тех, что фигурировали здесь, не поскупились бы, чтобы завладеть этим "горячим" архивом.
В другой папке, самой толстой из всех, хранились теоретические разработки, расчеты и заготовки для диссертации. Это были вторые экземпляры, а первые, она знала, Володя держал дома.
Слезы навернулись на глаза, и горло перехватило - его характерный мелкий четкий почерк, его мысли... его помарки, выноски и значки на полях... О многом, что встречалось здесь, они столько раз говорили, обсуждали и спорили, смеялись, ругались... Она пробежала глазами один листок, потом еще несколько страниц... незаметно втянулась и начала читать уже подряд...
За окном давным-давно было темно и пора было отправляться ко сну - перед завтрашней утренней встречей надо было попытаться выспаться, чтоб быть в подобающей форме... Она уже легла и задремала, когда показалось, будто позвонили в дверь. Она вскочила и села, прислушиваясь. Но вот снова позвонили, и теперь уже более решительно и настойчиво. На часах было без четверти два.
Накинув длинный халат, она направилась в прихожую, недоумевая, кого принесло в такой час. Может быть, люди Турецкого, оставленные внизу на часах? Она приникла к глазку. Там никого не было. Чертовщина какая-то. Или ошибка?
- Кто там? - спросила она глухо и тревожно.
Никто не отозвался.
- Какого черта! - сказала она, и в тот же момент снова раздался звонок.
Что за шутки идиотские? И зачем, спрашивается, тогда сидят дежурные внизу? Она снова заглянула в глазок.
На площадке стоял... Клемешев!
Она отпрянула от двери, чувствуя, что все будто поехало перед глазами и утрачивает привычную реальность.
- Кто это? - спросила она резко.
- Наташа, это я, - услышала она через стальную дверь. - Нам нужно поговорить.
Что было делать? Отвечать, не отвечать... Ее колотило.
- Значит, так, - наконец сказала она раздельно. - Нам говорить не о чем. Вы это знаете, и вообще сейчас два часа ночи.
"Да! - хотелось выкрикнуть ей. - Я все знаю и знаю, зачем ты пришел. Мало тебе крови! А я, я могу быть опасной. Да, вот теперь я действительно стала опасной, куда опасней, чем в то время, когда был жив Русаков".
- Наташа, - сказал он каким-то странным, задушевным и искренним голосом, - я знаю все, что ты чувствуешь, все, что ты думаешь обо мне, и это твоя правда и твое право. Хочешь верь, а хочешь нет, и лучше тебе действительно не верить ни одному моему слову, но все эти годы я думаю о тебе. Просто знай это теперь, когда я снова никто. И еще знай: да, я, наверное, действительно темный человек и совесть моя - не дай бог никому, и ты можешь мне не верить, но все, что было в моих силах... - он, кажется, и правда волновался. - Клянусь матерью, я делал все, все, что мог, чтобы он, твой Русаков, был цел. Страховал, как мог, иногда посылал своих людей, чтобы они следили, потому что его приговорили давно. И там, на площади, я тоже был и видел его издали... А теперь мне самому надо найти тех, кто сделал это с ним...
Она молчала, сотрясаемая страшным ознобом.
- Помнишь человека, который вытащил тебя за руку из давки? Это был мой человек. А с ним, с Русаковым, я просто не успел... Но я их найду. Там, на кладбище, когда увидел тебя... - Он замолчал, и ей почудилось, будто его горло стиснули рыдания. - Я увидел тебя там, на том же месте, как тогда, и я понял, что ты теперь никогда не поверишь мне... Я никогда ничего не смогу доказать. Я прожил страшную жизнь, верно, в сто раз страшнее, чем ты даже можешь вообразить. А потом понял, что, если было у меня за всю эту жизнь хоть что-то настоящее, это была ты и те наши встречи, наши ночи... Мне подчиняются, как Господу Богу, тысячи людей. А я один...
- Ну, ладно, - сказала она. - Время два часа, а тут какое-то смешение жанров, не то фарс, не то оперетта.
- Не уходи, - попросил он и провел рукой по двери.
Она заглянула в глазок. Нет, он был трезв. Он смотрел в пол, и на лице его ясно читалось подлинное страдание. И она бы, наверное, даже купилась на эти речи и это лицо, если бы не знала, что он самый обыкновенный оборотень, способный на все, и что это он отнял у нее то, что составляло для нее смысл жизни.
И тут бесшабашная опасная мысль сверкнула в мозгу: он, этот упырь, явился конечно же неспроста. И оттолкнуть его, отринуть без надежды - быть может, отрезать единственный проводок, последнюю ниточку, по которой можно было бы дотянуться до убийц. А это значило, что и ей надо было преобразиться и стать ведьмой, как Маргарите у Булгакова - расчетливой, хищной и тоже на все способной ради своей праведной и тоже беспощадной цели. Тем более что теперь она чувствовала себя хотя бы в малой степени, но защищенной, потому что где-то там, в городе, был и думал о ней этот московский следователь.
- Я сейчас уйду, - сказал Клемешев. - И... и не вздумай мне открывать. Да я и не смею просить об этом. Помнишь, там, у могилы твоего отца, я сказал: "Вот и все..." "Вот и все, - сказал я себе. - У меня больше нет никого и нет надежд. Ни вернуть ее, ни оправдаться". Но знай, ты мне нужна. И я сделаю для тебя все. Будь мне кем угодно - знакомой, подругой, сестрой... Я даже прощения не могу просить - знаю, не простишь. Я действительно хотел и хочу помочь этому городу. Я знаю, как помочь. Я хотел найти общий язык с Русаковым, я объяснил бы ему, и он понял бы... Но между нами была ты... А, да ладно! Прощай!
Он быстро повернулся и, будто не заметив двери лифта, побежал вниз по лестнице.
Все еще дрожа и не умея унять эту дрожь, она подошла к окну, глядя вниз. Вот он выбежал из парадного, остановился, словно не зная, куда идти. Он был без машины, совершенно один на пустой ночной улице. Огляделся, словно ничего не узнавая вокруг, и зашагал в темноту, потом снова маленькой фигуркой обозначился в свете фонаря и исчез.
Она вернулась в постель, но заснуть уже не могла.
- Ну что же, - шептала она про себя. - Ну что же... Ну что же...
48
Турецкий знал, что рано или поздно ему придется допрашивать Санину, о которой он уже был наслышан от других людей, а потому понимал, кем была она погибшему Русакову и какое заметное место занимала в их движении. Наверняка она была посвящена во многое такое, чего он никогда не услышал бы от других, так что встречи с ней он ждал с предвкушением обретения чрезвычайно ценных сведений.
Но когда она позвонила сама и первой предложила встретиться, он понял, что ситуация тут, воз-
можно, намного серьезнее и суровее, и интересы профессиональные отступили на второй план. Ей, видимо, угрожали, во всяком случае, к опасениям ее он отнесся с должным пониманием.
Да и могло ли быть иначе, если и за собой уже на второй или третий день он четко зафиксировал скрытое наблюдение, причем не какую-то жалкую самодеятельность дилетантов, а работу опытных "профи" "наружки" с хорошей школой.
Кем могли быть эти люди? Тут был широкий спектр предположений. Практически все, замешанные в это дело, могли взять "под крыло" важную столичную птицу. Разумеется, могли таскаться и за подругой Русакова, как и он, логично предполагая, что эта женщина, по сути дела, вдова, могла быть носительницей каких-то секретов, а это всегда делает человека особо уязвимым, причем с разных сторон, когда одним надо вызнать эти секреты, а другим пойти на все, чтобы они секретами и остались.
Ее голос в трубке встревожил его по-настоящему, а потому, отправляясь на утреннее свидание, он подстраховался максимально надежно: оставил своего соглядатая-водителя терпеливо дожидаться прикрепленной "Волги", а сам, дождавшись телефонного звонка Данилова из автомата около дома Саниной, подтвердившего, что все нормально и он может выезжать, долго петлял по запутанным коридорам, переходам и лестничным маршам пятиэтажной гостиницы, пока в конце концов не проскользнул в подсобку гостиничного кафе на первом этаже, а там в одну из дверей, ведущих в служебки, прошел прямо через разделочную комнату и очутился на заднем дворе, похожем на все такие дворы матушки-России, где пахло, кажется, всеми отходами цивилизации, где валялись груды разбитых ящиков, бегали кошки и где любого нормального человека наверняка охватили бы тоска и чувство полной никчемности и этой цивилизации и всего мироздания.
Выбраться отсюда на улицу было делом техники, и благо был порядочный запас времени, он, оглянувшись, не раздумывая, вскочил в первый же подкативший автобус, из которого свисали до отказа набившиеся граждане: работяги-оборонщики, несмотря на отсутствие зарплат, все-таки ехали куда- то тачать на станках свою продукцию. Автобус завез его в промышленную зону города, где ни о какой экологии, кажется, и слыхом не слыхивали. Тут чадили трубы, пуская в небо дымы чуть не всех цветов радуги, и сам воздух, густой и жирный, только что не звенел от угольной и металлической пыли.
Автобус сделал круг, и он поехал обратно, уже один-одинешенек, потом снова вышел и, поголосовав минут пять, поймал левака, назвал район и адрес.
Немолодой мужичок за рулем, услышав название островка номенклатурного благоденствия, сразу поугрюмел и отчужденно уставился на дорогу.
- Ну, как вам там, неплохо живется? - поинтересовался ехидно. - Воздушек почище небось, чем тут, а?
- Да не оттуда я, - отозвался Турецкий. - Я вообще не из вашего города, приезжий.
- А я вот здешний, - зло сказал водитель, - вот и дышу этой таблицей Менделеева, и дети мои дышат. И загнусь лет на двадцать раньше, чем положено. У вас-то как, ничего? Или тоже воняет?
- У нас-то? - повторил Турецкий. - У нас еще как воняет, пуще вашего.
- А порядочных ребят, кто за наши, людские интересы, как воробьев, из мелкашки щелкают. Слыхали небось, какие тут дела в то воскресенье творились?
- Кто ж не слыхал, - кивнул Турецкий. - Вся страна гудит: "Второй Новочеркасск, второй Новочеркасск!"
- Вот ты, по-моему, человек понимающий, - сказал водитель. - соображаешь, откуда ноги растут. Вот скажи ты мне, пожалуйста, неужто можно выяснить, кто человека на площади в толкучке заколол?
- Не знаю, - ответил Турецкий, - это как повезет.
- А при чем тут везуха, когда и так все понятно? Люди до полной крайности доведены, до предела, если тут, конечно, пределы могут быть. А всю власть в городе поделили. Сплошная мафия, всюду, кругом! Там бандюги, здесь ворюги, а уж как начальство хапает - только держись!
- Что ж народ-то молчит? - спросил Турецкий.
- А ученый потому что народ, чуть не сто лет учили. Да и то, кто тебе сказал, что молчит? Вот же, вышли! А что в результате? Опять похороны! Был тут у нас Русаков, нормальный парень, все понимал, здешней сволочи спуску не давал, вот его и кокнули, чтоб сам не рыпался и другим неповадно было. Вот выборы скоро, так? А за кого голосовать? За кого, я тебя спрашиваю? Опять за гуся этого, Платова? А еще за кого?
Сколько слышал уже подобных речей Турецкий от самых разных людей, пытавшихся объяснить и обрисовать обстановку самыми разными словами, сообразно образованию, социальному слою и набору понятий, но суть вытекала одна: теперь, с гибелью Русакова тысячи людей как бы утратили ориентир и искренно считали, что их город, как и всю Россию, теперь уж точно засосет трясина, смрадный зыбун преступности и беззакония.
Но все это были самые общие разговоры, абстракции и отвлеченности, а ему нужны были факты, и только факты, которые вывели бы, в конце концов, на тех, кого ему надо было подсечь и выхватить на остром крючке, тех, кто вывел бы на людей, организовавших беспорядки, провокации и так ловко подстроивших убийство Русакова на площади.
Они пересекли реку, и вскоре машина, разбитый "жигуленок" вроде того, что был когда-то у него, а после исчез в пламени взрыва, покатила по дороге, уходящей вверх по холму, где из-за крон деревьев уже виднелись верхи домов-башен. Въехали в рощу.
Турецкий расплатился и на прощание крепко пожал руку водителю.
- Кого-то мне ваше лицо напоминает, - заметил тот. - Никак не пойму, будто видел где-то.
- Вряд ли, друг, - сказал Турецкий. - Хотя, может, и сводила жизнь...
- А ну, погоди-ка, погоди-ка, - вдруг встрепенулся он и сразу перешел на "вы". - Это не вас тут, случаем, по телику показывали?
- Меня, меня, - усмехнулся Турецкий. - И зовут меня Марчелло Мастроянни.
- Стоп! Узнал! - вдруг вытаращил глаза водитель. - Вы же...
- Тихо! - очень серьезно сказал Турецкий. - Тихо, отец! Спасибо тебе. И не журись! Может, еще будет на нашей улице праздник.
- Как считаешь, найдешь? Ну, тех... Поймаешь?
- Посмотрим. Пока надеюсь..
Водитель грустно усмехнулся, недоверчиво качнул головой, тронул машину и укатил.
До встречи с Саниной еще оставалось минут двадцать. Турецкий ушел в заросли кустарника под высокими соснами и огляделся. Все было спокойно. Если кто-нибудь и следил сейчас за ним, то только с какого-нибудь вертолета. Но никаких винтокрылых в сером утреннем небе не наблюдалось.
Неподалеку валялись обгорелые обломки какой- то машины, кажется, "жигуля", в прошлом белого цвета. И на обугленной поверхности кто-то вывел по черной копоти стилизованную свастику из трех надломанных паучиных лап.
Он не спеша выкурил сигарету и снова вышел на проезжую часть. Тяжело рыча, в гору карабкался старенький красный "Запорожец". Турецкий махнул рукой, и водитель охотно вильнул в его сторону.
- Куда?
- После видно будет, - сказал Турецкий. - А заплачу хорошо. У вас время найдется?
- А то нет, - обрадовался человек средних лет. - Как времени не быть, ежели в отпуске без
содержания? И зарплату семь месяцев не платили. Только извозом и кормлюсь, содержу, так сказать, семейство... Если эта тележка ушастая встанет, хоть топись!
Все тут, кажется, говорили об одном, и все чувствовали, что их обманули, кинули посреди жизни, оставили ни с чем.
- Значит, так, - сказал Турецкий, - сейчас прихватим одного человечка - и куда-нибудь за город. - Он протянул водителю стотысячную бумажку.
- Ого! - воскликнул мужик и недоверчиво потер ее пальцами.
- Бери, не бойся. Не фальшивая.
Он вдруг почувствовал прилив знакомого азарта, который приходил всегда, когда он, как гончая, то ли верхним, то ли нижним чутьем брал след. Сердце забилось нетерпеливо и весело. Он уже знал, уверен был: предстоящая встреча то ли с женой, то ли с возлюбленной Русакова что-то наверняка переменит в ходе событий, после чего и сам темп этих событий резко ускорится.
- Вот туда, - показал он водителю, еще издали заметив номер дома. А неподалеку на лавочке - двух хорошо знакомых хмырей, видно, здорово продрогших за ночь. Он проехал мимо них и заметил, что оба узнали его.
А ее не было.
"Да что же это? - воскликнул он внутренне - Сама ведь на встречу вызвала. Уж не случилось ли чего, упаси бог!"
За домом, конечно, могли наблюдать. Планировка огромного двора словно и была рассчитана на это.
- Ну так куда? - с недоумением повернулся к нему водитель.
- Прямо, как всегда, - пробормотал Турецкий и вдруг увидел Наташу. Она стояла за стеклом не своего, а соседнего подъезда и смотрела на улицу, поджидая своего спасителя.
- Вот что, друг, - сказал Турецкий. - Ты только не подумай чего. Дело серьезное. Сейчас поступим так. Вон видишь арку? Заезжай в нее и выходи. Я сам сяду за руль.
- Э-э, да ты чего это?! - часто-часто задышал хозяин "Запорожца", судорожно нагнувшись и пытаясь нащупать лежащую где-то под ногами тяжелую монтировку.
- А ну, глянь! - тихо сказал Турецкий и показал свое удостоверение.
- Видал я ваши ксивы! - вскинулся мужик. - Этого мне еще не хватало! Держи свои бабки и вали!
- Жаль, - сказал Турецкий. - А с виду - человек как человек.
- О, ч-черт! Ну хрен с тобой! Где, говоришь, остановиться?
Через несколько секунд они поменялись местами. И пока Турецкий, сделав круг по двору, вновь направил машину к тому подъезду, где стояла Санина, он отдал владельцу "ушастого" нужные инструкции.
- Выйдешь из тачки, войдешь в подъезд, там стоит девушка, скажешь: "От Турецкого" и приведешь в машину. Все!
- Так вы и есть Турецкий?. В газетах про вас тут писали...
- Я самый, - сказал Александр Борисович. - Ну, давай, друг, некогда!
Он видел, как отшатнулась Санина от его посланца, но потом, узнав его за рулем, торопливо вышла и почти бегом приблизилась к "Запорожцу". Пригнувшись, протиснулась на заднее сиденье, и Турецкий с силой надавил на газ. Развалюха затарахтела, как маленький танк, однако резво взяла в карьер.
- Не газуй, не газуй! - взвыл хозяин.
Через несколько минут они уже вновь спускались по дороге с холма. Все трое тяжело дышали. Турецкий глянул в зеркало. Никто не тащился за ними, и он остановил машину и показал рукой,
чтобы хозяин занял свое капитанское место у штурвала.
- Так куда мы поедем? - обернулся он к Наташе. - Разговор, как я догадываюсь, будет долгим, а я не знаю здесь ничего.
- Вы знаете дорогу на Чигриновку? - спросила она водителя.