- А дальше на некоторый период глухая тишина, - сказал Данилов.
- Это почему же? - удивился Турецкий. - Так вроде бы не бывает.
- Ну да, - кивнул Михаил, - не бывает и быть не должно. Однако факт - до восемьдесят шестого года данные отсутствуют, так как в восемьдесят четвертом, из-за повреждения электропроводки, часть городского архива была утрачена в результате пожара. Хотя в областном военкомате имеется запись о работе с допризывником Клемешевым и о призыве его в семьдесят шестом году на военную службу в Приволжский военный округ. Однако личное дело призывника в архиве военного комиссариата почему-то не обнаружено.
- Та-ак... - протянул Турецкий. - Ну, давай, давай дальше... Я уж предчувствую тут нескучный сюжетец.
- Вы слушайте, слушайте, Александр Борисович! Точно так же неведомо куда исчезли все сведения о Геночке Клемешеве и в архиве областного Управления народного образования. Как не было! Ни бумажек, ни копий аттестатов, то есть вообще ничего!
- А был ли мальчик? - усмехнулся Турецкий, поднялся и закурил.
- Но и это не все, - сказал Данилов. - Это, если хотите, только прелюдия. В том же восемьдесят четвертом в квартире, где проживала мать Клемешева, тоже произошел пожар, причем, заметьте, опять же из-за короткого замыкания в проводке. По крайней мере, к такому выводу пришла пожарно-техническая экспертиза. Квартира выгорела дотла, и в ней были обнаружены два трупа - мужской и женский, которые не подлежали идентификации. Мать Клемешева была еще относительно молодой женщиной и, по утверждениям соседей, не пила...
- Так-так... - Турецкий остановился посреди комнаты, хмуро глядя себе под ноги.
- Надо ли говорить, Александр Борисович, - продолжил Данилов, - что при пожаре в квартире, как я сказал, выгорело все, ни одной бумажки не осталось, ни писем, ни документов, ни фотографий...
- Отчего же так лихо все выгорело-то? - спросил Турецкий.
- Как установила пожарно-техническая экспертиза, высокая интенсивность пламени могла объясняться наличием в очаге пожара легко воспламеняющихся и горючих веществ, в частности, известного количества этилового спирта. А мать Клемешева, которая по-прежнему работала на том же заводе номер шесть, как раз имела доступ к техническому спирту, и нетрудно предположить, что, как и многие, таскала ценную жидкость с родного предприятия.
- Так кем могли быть эти погибшие? - спросил Турецкий. - Думаешь, мать и ее младший сын?
- Я ничего не думаю, - сказал Данилов, - я пока только излагаю факты. Но и это не все... У матери Клемешева имелась сестра, одинокая, она оставалась в Орловске. И в том же году она исчезла...
- Много, много, Миша, - замахал руками Турецкий. - Перебор! Двадцать два! Это уже ни в какую статистику не лезет!
- И ведь заметьте, - сказал Данилов, - статистика статистикой, а зацепиться-то не за что!
- Ах, Клемешев, Клемешев, - потер подбородок Турецкий. - Интересно, хоть один из этих трагических фактов попал в его, так сказать, официальное жизнеописание? Уверен, что нет.
- И ошибаетесь, Александр Борисович! Отслужив в армии, а он, между прочим, остался на сверхсрочную и после этого еще заключил контракт на три года, вернувшись в город, Клемешев отработал еще год водителем-экспедитором Степногорского треста столовых и ресторанов. А потом бывший прапорщик-афганец решил пойти .учиться и при поступлении в институт указал в автобиографии, что является круглым сиротой, а мать его трагически погибла за месяц до его демобилизации из рядов вооруженных сил.
- Грустная биография, - заключил Турецкий. - И где он жил, когда вернулся на пепелище?
- Сначала получил комнату в общежитии, от завода номер девятнадцать...
- Ты не ошибся, точно девятнадцать?
Данилов сверился со своими записями и подтвердил:
- Да, никакой ошибки.
- Интересно! - Александр Борисович закинул руки за голову, глядя через окно куда-то вдаль. Потом, обернувшись и заметив удивленное, ждущее
лицо Михаила, махнул рукой: - Может, и ерунда, не знаю. Возможно, только совпадение. Так что пока лучше промолчу.
Он и правда не хотел пока говорить о том узелочке, который как бы сам собой завязался в голове: номерной девятнадцатый завод был основным ядром научно-производственного объединения "Вспышка", директором которого много лет состоял покойный Сергей Степанович Санин.
Угодив под выстрел снайпера, который раздался вскоре после его возвращения от губернатора Платова, Турецкий в тот вечер так и не смог допросить Наташу в качестве свидетеля.
- Вот что, Миша, - сказал Турецкий, - понимаю, как ты замотался, и, по совести говоря, если бы я был не зверь, а хороший начальник, дал бы я тебе часочка два-три отдохнуть. Но кому-то из нас должно было не повезти, Миша. И вот я - зверь, а ты - подчиненный. Хлебни чайку, перекуси и отправляйся-ка ты с деликатнейшим поручением: найди Санину и привези сюда.
- Легко сказать - найди! - вскинулся Данилов. - Мы ведь, Александр Борисович, не в Шепетовке какой-нибудь!
- Может, и хорошо, что не в Шепетовке, потому что за ней, как я думаю, сейчас могут таскаться те, от кого вы тогда ее охраняли. Хотя, насколько я разбираюсь в электричестве, ее жизни и здоровью сейчас ничего не угрожает. Ну, где она может быть? В университете, в штаб-квартире "Гражданского действия", в библиотеке или дома. Последнее вероятней всего. Мы должны были увидеться с ней в тот вечер, но свидание не состоялось. Отправляйся прямо домой. Чтобы, случаем, не засветиться, никуда больше не мотайся. Просто войди в ее подъезд и, если ее не окажется дома, кинь записку в почтовый ящик. Текст такой, запоминай: "Если хотите снова полюбоваться на реку у пиццерии, позвоните по телефону... " Оставишь свой номер в гостинице. А дальше свяжешься и осторожно привезешь сюда. Она девушка сообразительная, все поймет.
- Опасно, - сказал Данилов. - Если ее действительно секут, слишком много слабых точек.
- Да, - сказал Турецкий. - Жизнь, как известно, вообще опасна, и этой аксиомы пока никто не опроверг. Был бы у меня другой выход... Но, увы, его нет! В общем, найди там чего-нибудь на кухне и жми!
"А ведь старуха Фортуна, похоже, соизволила- таки обратить ко мне свое чело, - подумал Турецкий, когда вечером того же дня Данилов пропустил в комнату долгожданную гостью. - Молодец, старушка, так держать! Вот и пулю отвела, и Грязнов прямо с неба свалился, и Наташа Санина собственной персоной... "
За эти дни она, кажется, здорово сдала, ещё больше похудела и осунулась, как в народе говорят, почернела лицом. Горе, от него не убежишь, не спрячешься... Но при виде Турецкого ее лицо осветилось неподдельной радостью.
- Как я рада! - воскликнула она. - Ваш Миша по дороге мне все объяснил, но вот сейчас, когда я вижу вас рядом... Честное слово, я ужасно рада!
- А уж как я-то рад! - пожимая ей руку и помогая снять плащ, сказал Турецкий. - Запросто могли б никогда уже не увидеться.
Турецкий с благодарностью взглянул на Данилова, но было в его взгляде и что-то требовательное, и молодой следователь поспешил оставить их одних.
- Вот, - вздохнул Турецкий, - сижу тут в заточении. Хотя, конечно, долго не высижу.
- Я сделала то, что вы просили, записала практически все, что рассказала тогда на берегу, - сказала Наташа и протянула ему несколько страниц, набранных на компьютере.
Он взял странички, пробежал глазами первую, вторую, заглянул в конец.
- Смелая вы женщина, - сказал он, - идете до конца. Только, Наташа, - продолжил он мягко и тепло взглянул ей в глаза, - вы рассказали мне то, что было, ну и все. Рассказали, и умерло. Совершенно необязательно еще кому-то, кроме меня, быть посвященным ну, скажем так, во все детали... Начать надо вот отсюда, с середины третьей страницы. А первые две свести к одной фразе: "Тогда-то и тогда-то я познакомилась с гражданином Клемешевым, знакомство носило случайный характер, но, когда спустя почти два года мы столкнулись на телевидении в ходе предвыборной кампании накануне выборов мэра, он угрожал мне и сказал, что если я встану на его пути в его намерении занять должность мэра, то он расправится с близким мне человеком, Русаковым". Оставьте и то, что после высказанных вслух угроз и вы, и Русаков начали испытывать психологическое давление. Вы отмечали за собой слежку и новые угрозы по телефону. Все это серьезнее, чем может кому-то показаться, тем более что они, к несчастью, были осуществлены. Угрозы высказывались также и в адрес других помощников и товарищей Русакова из числа руководителей движения. Напишите это все от руки в бланке протокола, поставьте подпись вот в этом, и в этом местах. Вы расписываетесь за то, что я предупредил вас об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний. И вот что еще... Помните, там, у реки, вы неоднократно называли Клемешева оборотнем. Что вы имели в виду?
- В нем как будто живет одновременно несколько разных людей. То он в одном обличье, то в другом. То он мягкий, интеллигентный, все понимающий, порой даже милый, но я видела его и страшным, просто зверем, будто выпрыгнул с экрана из фильма ужасов. Я видела его в разных масках. Однажды ночью я случайно услышала, как он говорил с кем-то по телефону, и на меня пахнуло форменной жутью. Он говорил, как матерый урка, как уголовник, и знаете, Александр Борисович, я поняла, что он отдавал кому-то очень важные приказы. Он говорил так, как генерал с каким-нибудь ефрейтором, и у меня тогда еще закралась мысль, что он и оставался у меня лишь для того, чтобы с кем-то связываться из своих подчиненных, отдавать распоряжения и получать от них какие-то донесения, наверняка зная, что по моему телефону можно говорить спокойно, будучи уверенным, что здесь никто подслушивать не станет. Я уверена, абсолютно уверена, это действительно страшный, очень страшный человек, для которого жизнь другого - ничто! И когда я услышала, что в вас стреляли, первая мысль моя была: он все же сумел выследить нас, заподозрил, что вы узнали то, что известно мне. Что могла я чувствовать, подумайте, при мысли, что прямо или косвенно, но я стала виновницей гибели моего Русакова и этого покушения на вас!
- Могу вас успокоить, - сказал Турецкий, хотя вовсе не был уверен в том, что говорит, - уж кто- кто, а вы-то здесь наверняка ни при чем. Такова наша планида, знаете ли, что в нашем устранении, ликвидации и так далее почти всегда кто-то заинтересован. Причем, как ни странно, порой нашей смерти одновременно хотят люди, являющиеся злейшими врагами. Ну да ладно... Итак, вернемся к этому слову "оборотень". Простите. Наташа, конечно, такие вопросы задавать не слишком этично, но здесь опять же специфика нашего скучного ремесла... Вы рассказали мне многое. А я как будто пользуюсь вашим доверием. Но сейчас это страшно важно. Скажите, на теле Клемешева есть какие-то приметы, ну, рубцы, шрамы, татуировки, быть может, что-то еще, какие-то характерные особенности?
- Да, у него есть две татуировки, обе на руках ниже плеча. Наверное, была и третья, не помню, то ли на правой, то ли на левой руке, на тыльной стороне ладони, между большим и указательным пальцами. Он, наверное, ее свел, то ли хирургически, то ли лазером, но следы остались...
- А вы помните, что это были за наколки? - спросил Турецкий.
- Конечно, помню, - ответила она. - Я вообще слишком многое помню и, как ни стараюсь, не могу забыть. Только могу перепутать, что на левой, а что на правой руке.
- Ладно, неважно, попробуйте напрячь память и описать их как можно подробнее и точнее.
- Да я просто могу их нарисовать, - сказала Наташа. - Все-таки когда-то в художественной школе училась, память зрительная хорошая. Я помню, - сказала она глухо, - когда мы были с ним рядом, я часто смотрела на них, а однажды спросила, больно ли, когда это делают?
- И что он ответил?
- Он сказал, бывает кое-что и побольнее. Он вообще как будто уклонялся от точных ответов на вопросы, предпочитал такую, знаете ли, многозначительную отвлеченность...
- А откуда взялись эти татуировки, - спросил Турецкий, - и когда он их заимел?
- Тоже что-то не слишком вразумительное... Об одной он сказал, что такие "картинки" колют мальчишки-курсанты в офицерских училищах.
- А другая?
- О другой помню хуже, что-то вроде того, что это знак памяти о войне, об офицерской дружбе, о вечном братстве однополчан.
- Это точно? Он говорил о войне?
- За это могу поручиться. А что это значит? - спросила она.
- Это значит, - очень внимательно посмотрел ей в глаза Турецкий, - это значит, что в его жизни, кем бы он ни был и кем бы ни оказался, по всей видимости, была война. Вот вам бумага, садитесь и рисуйте. Сосредоточьтесь, чтобы ни один штрих не упустить. Там были какие-то буквы, слова?
- Ну конечно, - сказала она.
- Приступайте, Наташа! Сейчас от этого зависит чрезвычайно многое, если не все.
...Примерно через полчаса Турецкий увидел два рисунка. На одном - дубовую ветвь, три стрелы, гвардейскую ленту, а в центре этой маленькой композиции - силуэт парашюта, несущего два перекрещенных автомата и надпись: ВВУД-79. А на втором рисунке - черный круг солнца над тремя горными вершинами, барс в прыжке и несколько цифр.
- Вот именно эти цифры? - спросил Турецкий.
- Нет, на второй цифры взяты произвольно. Не помню.
- Ну, хорошо, - сказал он. - Пока вы рисовали, я заполнил анкетную часть протокола вашего допроса как свидетеля. К нему прилагаются ваши собственноручные показания. Напишите в конце "Написано собственноручно" и распишитесь на каждой страничке.
Она сделала то, о чем просил Турецкий.
Ему хотелось многое сказать ей, но... Что называется, язык не повернулся. Турецкий только улыбнулся, благодарно сжал ей руку и позвал Данилова:
- Вот что, Миша, проводи Наталью Сергеевну.
Но Наташа воспротивилась.
- Отлично доберусь сама. Еще не так поздно.
- Ну, хорошо, - сказал Турецкий. - Будь по- вашему. Только одна просьба - о дислокации моей лежки...
- Я понимаю, - ответила она.
- Если будут какие-то новости, - сказал Турецкий, - звоните вот по этому телефону. Это начальник областного угрозыска. Номер запомните, не записывайте нигде. Его фамилия Коренев, как актер, помните, человек-амфибия? Просто скажете: я такая-то, информация для Борисовича. Он поймет.
Проводив Санину, Данилов вернулся и тяжело, с глубоким облегченным вздохом плюхнулся в кресло.
- Ну что, коллега, - усмехнулся Турецкий, - сидишь ты сейчас и думаешь:
Приморили, суки, приморили, Отобрали волюшку мою...
- Ага, - кивнул Миша, - и продолжил куплет:
Золотые кудри поседели, Знать, у края пропасти стою...
- Ну, положим, до края тебе еще далеко, - хмыкнул Турецкий. - Ложись вон там на диване, а завтра чуть свет - в гостиницу, хватай свои шмотки - и на аэродром. В той комнате - ксерокс. Сними пару копий с этих картинок - это наколки Клемешева. Прилетишь в Москву - первым делом в спецотдел МВД, в главк угро министерства, в Минобороны. Возьмешь альбомы татуировок, выяснишь категорию лиц, кому такие шедевры могли бы принадлежать. Картинки, как видишь, явно не блатные. Скорее всего, армейские. Как только что- нибудь разведаешь, сообщишь мне.
- А дальше? - спросил Данилов.
- А дальше берешь фотографии вот этого гражданина и находишь тех, кто отмечен таким же тавром или похожим.
- Это могут быть сотни, а то и тысячи людей, - без особого оптимизма заметил Данилов.
- Не думаю, что тысячи, - покачал головой Турецкий. - Когда дойдешь до конкретных людей, круг сузится. И вот что, Миша, кому попало это личико не показывай. Подходи с отбором. Мы не знаем, какие там могут быть связи, какие долги, какие отношения... так что работа тебе предстоит - не дай бог. Лично я бы испугался. Но ты моложе и смелей меня, так что тебе и карточки в руки.
С этими словами Турецкий протянул ему несколько фотографий, обработанных в компьютерном центре экспертно-криминального отдела областного УВД. Один и тот же человек с кудрявыми волосами, наголо обритый, в темных очках, с усами, с бородкой, в офицерской фуражке, в широкополой шляпе армейского образца, в военной форме и в штатском.
Данилов поднял на Турецкого посерьезневшие глаза. На всех снимках был изображен Геннадий Петрович Клемешев.
60
Пять дней крутился Миша Данилов по всей Москве и области, мотался в один городок, другой, наводил справки. Все оказалось проще, и наводка Турецкого сработала с точностью надежного отлаженного механизма. Судя по каталогу разбитых на группы и подгруппы, тщательно классифицированных изображений, что оставляют люди по собственной воле до конца своих дней на самых разных и неожиданных местах своего тела, он без труда нашел татуировки, почти неотличимые от тех образцов, которые дал ему Турецкий.
Правда, Наташа немножко ошиблась и переставила буквы, но одна из татуировок наверняка была сделана на первом или втором курсе одного из известных военных воздушно-десантных училищ в семьдесят девятом году. Со второй оказалось и того проще: такие оставляли на левой руке чуть пониже плеча офицеры-десантники одного из элитных подразделений, действовавших в Афганистане, - ударно-диверсионного штурмового отряда "Белый барс".
В особо секретном архиве Министерства обороны, где в основном хранились самые мрачные тайны афганской войны и куда Данилов пробился только благодаря ходатайству, подписанному лично Генеральным прокурором, Миша выяснил, что всего за девять лет афганской войны численный состав отряда, который менялся из года в год - формировался, расформировывался, создавался вновь, - составил триста семьдесят семь человек, из которых погибли, "выполняя интернациональный долг" ни много ни мало сто тридцать восемь. Многие также пропали без вести, выполняя задание командования. И среди них оказался... - у Данилова даже руки затряслись, как у заядлого рыболова, вдруг ощутившего на крючке небывалую рыбину. Это была удача, на какую даже и рассчитывать не приходилось, но нет, ошибки не было: среди сгинувших на той войне был и Геннадий Петрович Клемешев, уроженец Степногорской области, поселка городского типа Орловка. Об этом и было послано извещение его родственникам за подписью капитана Юрасова, заместителя командира отдельного отряда.