После чего Турецкий дал Владимиру плед и велел ложиться спать на диване в гостиной, поскольку вид у важняка, несмотря на его показную бодрость и не прошедший еще азарт, был далеко не важный. Разве Александру Борисовичу следовало объяснять, как чувствует себя молодой человек после бессонной ночи с женщиной и утренней встряски? Короче говоря, Турецкий отправил Владимира на три часа спать, тем более что Камшаловой звонить раньше десяти утра было просто неприлично.
А в девятом часу, когда проснулся Грязнов и постучал в дверь номера Турецкого, чтобы пригласить друга окунуться в бассейне, который в отеле был выше всяких похвал, и затем позавтракать, Александр рассказал ему о ночной одиссее Поремского.
Грязнов тоже посмеялся - Господи, как им было все давно зйакомо! - а потом позвонил Шилову и договорился, что тот приставит к каждому участнику оперативно-следственной группы по вооруженному сотруднику ОМОНа.
- Это правильно, Саня, - сказал довольный Грязнов. - Мы убьем двух зайцев сразу. Помешать в работе нашим ребятам омоновцы не смогут, поскольку их дело - сидеть в машине рядом с водителем, а не присутствовать при допросах. И о чем пойдет речь, узнать они не смогут. Зато теперь никакая местная шпана не посмеет и пальцем тронуть наших ребят, которые будут находиться, в сущности, под их же защитой! Хитро, ничего не скажешь. Уж если сам Шилов вынужден приставить охрану, значит, никакие шутки не принимаются. А то, что Федя и с ним все остальные заинтересованные лица будут знать, куда и к кому отправились сыщики, так они и так все знают, раз "хвостов" нам понавесили. Наоборот, у них теперь всякая нужда в слежке отпадет. Ну, что скажешь, разве мы не мудрые с тобой?
- Мы - очень мудрые, - усмехнулся Турецкий.
Глава пятая
ГОНКА ЗА ИСТИНОЙ
1
Словно догадываясь о том, что ему предстоит, Поремский отпустил машину с охранником, чтобы тот не маячил у подъезда шикарного дома, в котором проживали, как ему уже успели объяснить, многие важные и даже "крутые" люди города. Впрочем, это можно было определить по фасаду здания - на всех окнах стояли дорогие пластиковые стеклопакеты, подъезд охранялся, и рослый секьюрити сначала потребовал у Владимира удостоверение, а затем позвонил в квартиру и, убедившись, что следователя действительно ждут, пропустил, подозрительно тем не менее поглядывая вслед гостю, поднимавшемуся к лифту.
Машину Поремский отпустил. Договорились, что, когда будет нужно, он позвонит водителю.
Анастасия Сергеевна Камшалова оказалась женщиной привлекательной. "Еще бы, - подумал Поремский, - с такими деньгами можно позволить себе что угодно, и лучшую косметику, и массажистов прямо, что называется, из Парижа". И обстановка, которая ее окружала, указывала на достаточно высокие претензии хозяйки - евроремонт в столичном исполнении, докатившийся до провинции, модные мебельные и кухонный гарнитуры. Ну да, в такой большой квартире молодая хозяйка, если судить по атмосфере в доме, женщина одинокая, могла позволить себе даже роскошь. Настя, как она попросила себя называть, одарив Поремского поощрительной улыбкой (да что тут у них, подумал Владимир, совсем уже туго с женихами?), оказалась женщиной веселой и бойкой на язык. Однако едва речь зашла о химкомбинате, она будто замкнулась в себе, отделываясь неопределенными жестами и мимикой, которые должны были, вероятно, продемонстрировать постороннему человеку полное ее непонимание предмета разговора.
Но зато она с удовольствием щебетала с приятным москвичом о Москве и Петербурге, перечисляла отели, бары и казино, где в последнее время побывала, с огромным восторгом живописала Париж, откуда вернулась совсем недавно. Словом, старалась произвести впечатление.
Несмотря на то что стрелки часов даже и близко не подошли к полуденной отметке, она стала настойчиво предлагать Владимиру, к которому, по ее словам, сразу ощутила откровенную симпатию, напитки - на выбор. И виски, и джины, и всякие ликеры с водками и французскими, разумеется, винами.
Шикарный бар был забит разнообразными бутылками до отказа. На стойке бара из темного полированного дуба громоздился великолепный итальянский агрегат для приготовления кофе-"каппуччино" и разнообразные приспособления для смешивания коктейлей. Она делила просторную кухню пополам - вторая ее часть представляла собой весьма уютную столовую, окруженную цветами и декоративными деревьями в горшках и бочках. Но там все было первозданно-нетронутым, а земля в одном горшке, куда незаметно для хозяйки сунул палец Владимир, каменной. Похоже, что с идеей семейных завтраков, обедов и ужинов здесь тоже напряженка. Но тогда зачем все это? Для кого?
Живет хозяйка одна, родителей нет. Мать умерла раньше отца, муж, по слухам, сбежал в Москву. Детей тоже нет. Нелепое богатство, бесполезное. Правда, если госпоже Камшаловой очень хочется, чтоб ее квартира напоминала Парижский салон, тогда другое дело. Но все равно скучно.
А Настя водила гостя из комнаты в комнату и не то чтобы хвасталась, а демонстрировала свое богатство, словно выворачивалась перед потенциальным женихом буквально наизнанку. Она показывала, что ей сделали специалисты, приезжавшие из Питера, а что она выписала из Италии… И так далее, и тому подобное - словом, Владимир воочию наблюдал рекламу того, как следует жить богатым людям в России, которой заполнено фактически все отечественное телевидение.
Поремский невольно усмехнулся, и Настя, тут же заметив это, спросила, по поводу чего его саркастическая усмешка. Но момент искренности между ними еще не наступил, и Владимир подумал, что, пожалуй, рано задевать больную, возможно, тему для хозяйки. Выход подсказала интуиция. Он ответил, что, с удовольствием разглядывая всю эту обстановку, невольно сравнил ее со своим бытом. Но ему его собственная служба устанавливает практически ненормированный рабочий день, часто без выходных и праздников, поэтому вполне достаточно квартиры в Москве, состоящей из одной комнаты и просторной, хотя и гораздо меньшей, конечно, кухни, где и собираются обычно друзья и коллеги. А из мебели - широченная тахта, шкаф, стол да стулья - необходимый минимум. В этой же квартире, больше напоминающей дворцовые помещения, по его мнению, никакие мысли о работе даже не приходили в голову.
- Здесь, - Поремский красноречиво посмотрел в ее чистые голубые глаза, - все предназначено, увы, исключительно для наслаждений. Так что нет никакого сарказма, Настя. А зависть? Есть отчасти, но зависть хорошая - приятно, когда человеку повезло.
Тема везения, как он понял, оказалась для нее неожиданной, но Настя была готова немедленно ее обсудить. А чтобы разговор принял более доверительные, дружеские формы, захотела угостить Владимира хотя бы каппуччино. Он согласился. А Настя, зарядив свой агрегат и подставив чашки, продолжала его уговаривать выпить по рюмочке. Поремский понял, что ей самой этого очень хотелось. К сожалению, он и тут не поддался соблазну, и тогда она предложила чистые напитки заменить легкими коктейлями. Владимир в данном случае не нашел причин для отказа, и она с удовольствием начала их немедленно составлять, употребив для приготовления лимоны, апельсины, оливки и всякие соки, которых у нее в доме оказалось в избытке. Она с наслаждением трясла и переворачивала в руках французский шейкер, разливала, украшала, втыкала в высокие бокалы разноцветные трубочки-соломинки и маленькие зонтики.
Потом они перешли в гостиную, уселись в низеньких креслах возле натурального камина, облицованного розовым мрамором, которым здесь, похоже, ни разу не пользовались, но охапка дров тем не менее лежала в ожидании своего часа. И ярко блестели начищенные бронзовые причиндалы, висящие на такой же кованой стойке.
После нескольких глотков коктейля Настя, видимо, совсем успокоилась и расслабилась, высоко закинула ногу на ногу, как бы "нечаянно" продемонстрировав сидящему напротив гостю восхитительные кружевные резинки своих почти прозрачных чулок. Ну, соответственно, их зрелое содержимое.
Поремский несколько растерялся. Даже приятный кофе с шапкой взбитых сливок не помог ему преодолеть неожиданно возникшую сухость в горле. Все ему казалось слишком уж нарочитым, тем более что в памяти немедленно высветилась восхитительная картинка вчерашней любовной схватки, прямо-таки ошеломившей опытного ловеласа горячей и искренней страстью. И он вдруг снова почувствовал неодолимое желание невзначай коснуться пальцами круглого, выставленного напоказ колена. Но, на его счастье, зазвонила телефонная трубка, лежащая на столике.
Настя рассеянно повела глазами и неохотно потянулась к ней. И вдруг оживилась. Теперь она только слушала, почему-то с возрастающим интересом поглядывая на своего гостя и перебивая речь абонента короткими репликами и отдельными словами:
- Ну, не может быть!.. Неужели?.. А ты?.. Ой, врешь!.. Нет, никогда тебе не поверю, потому что… В самом деле?!
Ее глаза в какой-то момент перестали блуждать по комнате, лишь задевая гостя. Продолжая прижимать трубку к своему прелестному ушку со сверкающей бриллиантовой сережкой, Настя уставилась в упор на Владимира и принялась со странным, заинтересованным выражением на лице разглядывать его, будто увидела впервые нечто невероятно привлекательное и забавное.
Поремский чувствовал себя чрезвычайно неловко под ее изучающим взглядом.
Наконец она завершила односторонний, по сути, разговор последней репликой:
- Давай вечерком пересечемся, можно здесь, и поговорим подробнее, ты меня просто заинтриговала. Ну, пока…
Она положила трубку на стол, поменяла ноги местами и засмеялась:
- А вы, Володя, смотрю, зря у нас времени не теряете, молодец, мне нравятся такие мужчины.
- В каком смысле - не теряю? - смутился, точнее, продемонстрировал смущение Поремский. Он все никак не мог вникнуть в причину ее странного веселья.
- А я вот о чем сейчас подумала…. - Настя посмотрела на свой навесной потолок, усеянный блестками утопленных в нем электрических лампочек, и, решительно скинув ногу, выпрямилась в кресле. - Вот о чем, - повторила уже твердым голосом. - Вы, я поняла, от меня все равно не отстанете и, скорее всего, добьетесь своего.
- Вы о чем, собственно? - загадочно улыбнулся Поремский.
- Да об этих проклятых акциях, о чем же еще!
- Ах, вон про что речь?.. - разочарованным тоном протянул Владимир.
- А разве у вас были какие-то другие мысли и намерения, когда вы явились сюда? - удивилась она.
- Мысли? Их невозможно запретить себе, правда, запереть на ключик можно. То же самое происходит и с намерениями.
- Вот и я так думаю. Зачем запирать и отказываться, верно? Предлагаю вам обмен. Вы - мне, а я - вам. Как такой вариант?
- Ну, чего я хочу от вас, скрыть уже просто невозможно, - весело произнес он, - я имею в виду пока только свое служебное задание.
- А есть что-то еще?
- Ну-у… - Он развел руками. - У меня, Настя, просто нет слов, но я готов с удовольствием выслушать ваши условия.
- А я вам действительно должна буду что-то подробно объяснять, если скажу, что минуту назад звонила моя подруга Света. Мы с ней дружим еще со школы. Судьба у нее сложилась несколько иначе, чем у меня, но мы продолжаем общаться, иногда встречаемся, а чаще перезваниваемся, вот как сейчас. Когда есть хорошая новость, которой можно поделиться с подругой, понимаете? Э-э! - лукаво засмеялась она. - А ведь вы краснеете, мой дорогой мальчик! Что ж это вы не научились чувств-то своих прятать? А еще важняк!
- Да вы с такими внешними данными и, полагаю, особым талантом можете кого угодно заставить покраснеть. А что касается Светланы, если мы имеем в виду одну и ту же женщину, которая…
- …живет на Портовой со стариками родителями, - с улыбкой уточнила Настя.
- О, она мне очень понравилась. Умная женщина. И, кажется, наши чувства и старания были взаимными. И это о них она вам так долго рассказывала? - Поремский хитро посмотрел на хозяйку дома.
Настя не ответила, а почти так же, как совсем недавно подруга, сладко потянулась, словно выставляя себя на обозрение, затем медленно поднялась, плавно, но с силой огладила бедра и вдруг с вызовом подмигнула ему:
- Но для начала давайте посмотрим, как оборудована моя спальня. Туда ведь мы еще не заходили?
- Не заходили, - серьезно подтвердил Порем-ский, легко поднявшись. - Это я помню.
- Вот и взгляните. У вас, я заметила, есть вкус к красивым вещам… А потом я уж так и быть обещаю рассказать все, что хотите. Но надеюсь, что вы не употребите мою откровенность мне во зло.
- Клянусь! - более горячо, чем требовал момент, воскликнул Поремский. - Да мне в принципе и знать-то об этом нужно только с единственной целью - как построить дальнейшее расследование, которое лично к вам никакого отношения, по существу, не имеет. Скажу больше, меня даже сумма сделки абсолютно не интересует. И где вы храните свои деньги - тем более. Я - не налоговая служба, и любые ваши финансовые проблемы меня просто не касаются, можете быть на этот счет абсолютно спокойны.
- А я и не волновалась, - спокойно ответила Настя. - Я не занималась юридическими проблемами, их решали компетентные люди, работа которых щедро оплачивалась. Ни у них ко мне, ни у меня к ним претензий нет. Вот и все!
- Очень рад за вас. Так с чего начнем?
- Я же сказала, с ознакомления с интерьером спальни. Не возражаете?
- Господи! - С покаянным выражением на лице Поремский поглядел в угол комнаты, где, по его понятиям, вполне мог находиться иконостас. - Прости мне мои вольные и невольные заблуждения! Это ж каким надо быть идиотом, чтобы в подобной ситуации искать повода для возражений!
Она захохотала и, схватив Владимира за рукав, весело, с неожиданной силой потянула за собой.
А он и не сопротивлялся…
День пролетел фактически незаметно, и на дворе стало по-осеннему смеркаться. Но это вовсе не значило, что наступал вечер - до него было еще далеко.
Максимально, насколько это было возможно, он постарался насытить страсть возбужденной женщины, которая, подобно своей подруге, оказалась сильной и темпераментной и сквозь сжатые зубы, мотая головой из стороны в сторону, требовала, чтобы он не сдерживался, а когда он выполнял это ее желание, сладко охала и задерживала дыхание, будто обмирала…
Наконец Владимир дождался, когда она сама заявила, что на сегодня ей, пожалуй, довольно. Она не хочет злоупотреблять, а потом надо же какие-то желания оставить хотя бы на завтра. Настя уже планировала свое ближайшее будущее и, скорее всего, не сомневалась в нем. Поэтому и не желала пресыщения. Сформулировано это было грамотно и, что удивительно, довольно трезво, если иметь в виду, что в коротких паузах она умудрялась в том виде, как была, то есть в одних чулках, убегать на кухню, к бару, и возвращаться с новыми порциями коктейлей, становившихся от раза к разу все крепче. Впрочем, ответа от Поремского тоже не требовалось. Возможно, это входило в условия их устной договоренности.
Настя ушла под душ, затем туда же заглянул и он, закрепив изящным и страстным танцем под хлещущими струями воды их первое и столь многообещающее знакомство. А после, умиротворенные и причесанные, они уселись все у того же камина, чтобы заняться наконец тем, ради чего следователь сюда и прибыл.
То ли Настя почувствовала в нем родственную душу, то ли его старания достигли-таки своей цели, но она была с ним предельно откровенна. Не помешало ей, в общем, и то, что он, испросив предварительно ее согласия, достал из кармана и включил миниатюрный диктофон. Он пообещал запись внимательно и на абсолютно трезвую голову прослушать, после чего стереть ее к чертовой бабушке.
Настя насторожилась, но искренний и просительный взгляд Володи, который действительно боялся за неутихшим ураганом чувств упустить что-нибудь важное из ее рассказа, заставил ее согласиться. Однако в течение всего своего рассказа Настя с подозрением поглядывала на черную коробочку.
Суть же дела оказалась незамысловатой, как и все на свете.
Сергей Николаевич Камшалов повел себя мудро еще в те годы, когда в стране, как грибы после теплого дождя, стали возникать акционерные общества и "господа приватизаторы" кинулись делить государственную собственность, присваивая себе львиные доли и отдавая истинным хозяевам производства - рабочим и служащим остатки того, что не получалось проглотить с первого раза. Как директор крупнейшего на юге России химического комбината, тоже превращенного в открытое акционерное общество, он, пользуясь и властью, и высоким, надо сказать, авторитетом в рабочей среде, взял себе солидный пакет акций. Этим шагом он гарантировал остальным акционерам, которым достались кому небольшие пакеты, а кому всего несколько акций на душу, незыблемость своей экономической политики на производстве. Камшалов утверждал, что предприятие никогда не сменит профиля, будет всегда привлекать активных спонсоров, а всем акционерам таким образом твердо гарантировал постоянный доход.
Так было вначале. Но потом на предприятии наступили черные дни. Срывали задания поставщики, никому не нужной оказалась продукция, стремительно лезли вверх обезумевшие цены - короче, прежде благополучный комбинат с давними, устойчивыми традициями залихорадило. Словно охваченные повальным безумием, рабочие и служащие ринулись в частный бизнес, в торговлю чем угодно, лишь бы выжить. Народ стал увольняться, без сожаления расставаясь с ненужными теперь никому, по мнению большинства, акциями. Продавали по номиналу, то есть фактически за обесценивающиеся на глазах рубли.
Неожиданно обнаружились темные личности, которые, по слухам, начали скупать бросовые ценные бумаги. А затем на комбинате, который, по сути, уже дышал на ладан, появились новые, так называемые, хозяева, которым приглянулись огромные и удобные помещения - а их без особых затрат можно было переоборудовать и под склады, и под что угодно, вплоть до залов игровых автоматов и казино со стриптизом.
Тяжелое было время, и на директора оказывалось невероятное давление, ему сулили "золотые горы", если он разрешит использовать свободные якобы площади под частные коммерческие интересы. Но Камшалов стоял твердо. Он верил, что к комбинату, построенному, в общем-то, и его руками, снова вернется былая слава. Не может бардак в стране, спровоцированный ее правительством, длиться вечно!
Веря в это, Сергей Николаевич и сам скупал акции у бывших акционеров, покидающих предприятие. И к тому моменту, когда продукция комбината оказалась все-таки нужной государству и в производство потекли и бюджетные, и спонсорские средства, Камшалов владел почти сорока процентами акций.
А затем случилось несчастье. Тяжелый труд и нервная обстановка на комбинате неожиданно обострили его болезнь. По словам Камшалова, он прозевал "точку возврата" и теперь вынужден был расплачиваться за собственное невнимание к своему здоровью. Сделали операцию, потом - другую, но все было бесполезно. Повлияла, естественно, на течение болезни и смерть супруги. Трудно было держаться, но этот мужественный человек избегал постели и спокойного, щадящего режима. Оттого, верно, на городское кладбище за его гробом пошла половина города…