- А у меня парнишке десять. Так он на Калашникове помешан просто. Портретами вся комната увешана. И приятели его - тоже. Мальчишкам нужны герои, чтобы было на кого равняться, понимаешь? Вон Сенна погиб, а для всего мира героем остался. Бразильцы на него молятся, понимаешь?
- Понимаю.
- Так парень-то мой все с вопросами ко мне: почему Калаш погибла отчего… Это все мелочи, конечно, в масштабе государственном - подумаешь, пилот на трасе погиб. Мало ли у нас людей гибнет… К сожалению, - торопливо добавил он. - Но… С другой стороны, и не мелочь! Есть такие люди, чья жизнь и смерть - дело отнюдь не частное.' Я ж говорю, на его отваге, мужестве, на улыбке его ребятишки наши воспитываются. Вот все кричат: национальная идея, то да се. А в чем она, идея национальная? В том, что есть такие парни, которым честь Отчизны, ее слава - самое дорогое. Такими парнями мы все гордиться можем. Так что ты уж разберись, что там да как. Сам-то Егор парень светлый был, а вот за ним личность темная стояла… Ну… понимаешь, о ком я.
- Разберемся, Юрий Георгиевич.
- Вот и ладно. Слышал, что ты человек дотошный, въедливый, гордость Генпрокуратуры, так сказать… Надеюсь на тебя. Так что выздоравливай! А насчет нападения - это я под свой контроль возьму…
Дверь за гостями закрылась, Турецкий откинулся на подушки. Он устал, опять разболелась голова.
Мэр, похоже, намекает на олигарха как на возможного виновника гибели Егора… Да и собственная раненая башка намекает на то же… Вот и Грязнов такую версию выдвигал…
Турецкий провалился в тяжелый сон.В среду утром бледный от бешенства Соболевский вызвал к себе начальника охраны. На смену Завадскому был взят новый руководитель службы безопасности. Несмотря на то что Завадский по деловым качествам вполне удовлетворял Аркадия Яковлевича, он не мог простить Кириллычу того, что тот слушал пленку с истошным криком Лельки, мольбы о любви… Он хотел как можно скорее забыть и о самой пленке, и обо всей этой истории, а Завадский был ежедневным живым напоминанием. За что и лишился места.
Но сменивший его Максим Семенов оказался человеком неумным, совершенно непрозорливым, да еще и трусоватым. Больше всего он боялся потерять теплое место. И от этой боязни делал одну глупость задругой. Соболевский подозревал, что нападение на следака Турецкого дело рук Семенова. Почему? Потому что, присутствуя на допросе в Генпрокуратуре, видел, как нервничал он, Соболевский, едва речь заходила об Олесе…
- Аркадий Яковлевич, к вам Семенов, - доложил через селектор секретарь.
- Пусть заходит.
Высокий, худой человек лет сорока вошел, тихо притворив дверь, и остановился.
- Ну что на пороге встал? Проходи, садись. А теперь скажи, это ты Турецкому башку проломил?
- Я? Да вы что? Я вчера дома был…
- Ты ваньку-то не валяй! Я понимаю, что не своими руками… Аоткуда знаешь-то, что это вчера было?
- Так… по телевизору показывали. В "Петровке, 38".
- А кто туда сообщил, что следаку черепушку раскроили, за полчаса до события, а? Молчишь, придурок?! Выгоню я тебя, честное слово! Достал ты меня!
- Аркадий Яковлевич! - заерзал на стуле Семенов. - Уж больно он к вам цеплялся третьего дня, на допросе-то. А Олеся Викторовна вернется, и к ней также прицепится. Ну я и подумал, что укоротить его надо бы…
- Ты с ума, что ли, сошел? - взвился Соболевский. - Подумал он! Да у тебя нет места, которым умные люди думают! Укоротит он его! Это все же следователь Генпрокуратуры, "важняк", а не мент какой-нибудь драный… Да и вообще… Решил дело делать, так следов не оставляй! Не ложайся! А ты как лох последний - и исполнителя в ментовские руки сдал, и с информацией лопухнулся, идиот! Не можешь срать, не мучай жопу! Сообщение о травме Турецкого с моего телеканала пошло! Это что значит, ты понимаешь? Это значит, что я его по башке долбанул! Так получается!
- Я ж не хотел… Кто ж знал, что там овчарка во дворе…
- Меня эти детали не интересуют! Первое: чтобы бандюк твой, тот, которого менты взяли, пасть закрыл навеки, понял?
Семенов кивнул.
- Второе: ищи информацию на Калашникова! Кто-то подстроил убийство! Значит, было за что!
- Так… А разве не вы… - пробормотал Семенов и тут же осекся под белым от ярости взглядом шефа.
- Ты в своем уме, придурок? Ты с чего эту хренотень выдумал? А ну говори! - рявкнул олигарх.
- Так… Господи, да из-за Олеси Викторовны…
- Ты это о чем? - медленно, от злобы едва выговаривая слова, спросил олигарх. - Запомни: ни я, ни Олеся Викторовна не имеем никакого отношения к Калашникову, понял? Он всего лишь гонщик, пилот команды, не более.
- Конечно, Аркадий Яковлевич! - закивал головой Семенов, глядя в глаза начальству преданным собачьим взглядом.
"А чья баба с этим гонщиком трахалась?" - прочел Соболевский в этом взгляде невысказанный вопрос.
"М-да, - подумал он. - Я считал, что преданность - это самое важное качество для подчиненного. Ан нет! Дурак опаснее предателя. Иная простота хуже воровства… Да только где умных-то взять в этой стране непуганых идиотов? А ведь не он один так думает-то… Про смерть Егора… Нужно внедрить в умы иную версию! Во что бы то ни стало!"
- Повторяю, Семенов! Ищи компромат на Калашникова. В Москве, во Франции, в Мухосранске каком-нибудь, откуда он родом - словом, ищи где хочешь, но чтобы он был, понял?
- Есть! - гаркнул Семенов.
Он вернулся к себе, налил стакан коньяку, залпом выпил, зажевал кофейным зернышком.
Снял телефонную трубку:
- Соколов? Ко мне, и быстро!
Затем снова пощелкал кнопками, теперь уже мобильного.
- Жженый, ты? Что же ты, падла, со мной делаешь?.. Про что? Про дебила твоего, который к ментам в руки попал!
В дверь постучали, Владимир Соколов стоял навытяжку в дверях кабинета.
- Проходи! - Семенов махнул рукой вошедшему - и в трубку: - Это я не тебе. А тебе я вот что скажу: ты че, сам на нары захотел? Что делать… Убирать, вот что! Завтра доложишь!
Семенов отключил трубку, швырнул ее в стол, поднял глаза на охранника.
- Здравствуйте, Максим Леонидович! - по-военному четко отрапортовал Соколов.
- Здорово. Садись, слушай сюда. Ты Калашникова охранял?
- Так точно, я.
- Ну и как он тебе?
- В смысле?
- Что ты мне как в Одессе, вопросом на вопрос? Во всех смыслах. Что за мужик был?
- Нормальный мужик, - пожал плечами Володя.
- Это не ответ! С кем он здесь дружковался, бабы, выпивка, что про него сказать можешь?
- Вам за какой период? - осторожно спросил Володя. "Он что, не знает про Сомборскую?" - удивился про себя.
- Последний приезд. Перед гибелью.
- Так ведь он практически накануне квалификации приехал. Я его в аэропорту встречал. И сразу на автодром помчались. Он оттуда и не вылезал. Там ночевал в гостинице.
- Один?
- Нуда.
- Ты вот что… Если вспомнишь что-нибудь этакое… Тут же сообщи мне.
- Что именно вас интересует?
- Компромат мне на него нужен, понял, дурья башка? Так что вспоминай!
- А если его нет, компромата?
- Как это - нет?! Он на каждого есть, нужно только уметь искать. Думаешь, на тебя, к примеру, нет? Найдется, будь уверен! Так что лучше ты на Калаша ищи-вспоминай, пока на тебя не наковыряли, ясно?
"Нормально… - оценил про себя Владимир. - Где же Соболь такого урода нашел на мою голову? Из бывших политработников как пить дать…"
В субботу Владимир намылился в баню - один-два раза в месяц они встречались там с Иваном Кирилловичем Завадским, прежним начальником, ставшим приятелем.
Они пришли рано, пока не набрался народ, долго, со вкусом парились, стегая друг друга вениками, ныряли в бассейн с ледяной водой, выбирались, отфыркиваясь, снова забирались в горячую, влажную парилку.
Часа через два, раскрасневшиеся, размякшие, зашли выпить по соточке.
Под рюмку и неприхотливую закуску разговор, само собой, полился вокруг работы, будь она проклята. Кириллыч переживал утрату хлебного места, а главное - несправедливость этой утраты. И ревниво расспрашивал Володю о делах фирмы, особо в той ее части, что касалась службы безопасности. В этот раз разговор вертелся и вокруг смерти Калашникова.
- Жаль мне мужика, - прокомментировал событие Завадский.
- Нормальный был парень, - поддержал Владимир. - Главное - простой, душевный, без выпендрежа. А мог бы и повыпендироваться, положение позволяло. Не, у меня с ним проблем не было… Слышь, Кириллыч, а этот хлыщ, начальничек новый, требует компромат на Калаша нарыть.
- На него один компромат есть: то, что он с Соболевой бабой переспал… Только тот, кто об этом знает, быстро теряет место.
- Ха! А кто же из наших этого не знает?
- Главное, чтобы Соболь не знал, что ты знаешь. Так что не трепани чего не надо.
- Что ж я, больной? Думаю, что делать-то. И сказать нечего, и ничего не сказать нельзя. Главное - Егор последние дни как на ладони был. Я его в аэропорту встретил, и мы сразу на трассу примчались. Уже квалификация вот-вот начаться должна была. Едва не опоздали к медикам на освидетельствование перед гонкой. Потом сразу квалификация, заезды. Какой компромат? О господи! Как тяжело работать с дураками…
Завадский задумчиво обсасывал ребрышки вяленого леща.
- В аэропорту, говоришь? А чего он не на тачке приехал? Ты рассказывал, что он на "вольвешнике" туда-сюда мотался.
- Ну не знаю. Может, торопился. А что? Какая разница: на тачке или самолетом?
- Так ему же Сомборская "Вольво-ХС70" с барского плеча отстегнула. Это еще в его первую, так сказать, ходку к Берцуллони. Машина, правда, была оформлена на холдинг, иначе Калаш ее бы не взял. Но генеральная доверенность была на его имя.
- Ну и что?
- И где же она теперь? Машина-то не из дешевых. Даже если ее просто вернуть Соболю, он будет рад. Он денежки считать умеет. А может, Калаш ее грохнул по дороге? Вот тебе и компромат - ДТП. А вдруг еще и с жертвами? - размечтался Кириллыч.
- А постой-ка… Егор ведь из Франции звонил, сообщал, когда приехать собирается. И говорил… Говорил, что едет на машине, точно! Чтобы, значит, не встречали его. Точно! А потом снова перезвонил по мобиле, сообщил, что летит рейсом таким-то… Я и забыл!.. Так давай, Кириллыч, выясни! У тебя каналы есть. Может, на этой теме вернешься к нам? Сдается мне, хозяин в Семенове жутко разочарован.
- Ну еще бы! После нападения троих придурков на "важняка" Генпрокуратуры я бы тоже в нем разочаровался, - заметил Завадский.
Глава 25
МАФИЯ БЕССМЕРТНА
Первые недели после нападения Егор провел в больнице. Рана оказалась глубокой, и, что самое страшное - у него отказали ноги. Врачи говорили, что поврежден какой-то нерв, что, возможно, он и поднимется, но на это нужно время, время и еще раз время. А еще массаж, упражнения, терпение и снова - время. Селин находилась возле него каждую свободную минуту. Приходили, разумеется, из полиции, задавали вопросы. Егор отвечал, что не знает никого из нападавших. Он не стал говорить о Максе, потому что в первый же день его пребывания в больнице на улице Селин подкараулил незнакомый парень в черной кожанке и пригрозил ей расправой, "если Каляш сболтнет что-нибудь лишнее".
И Егор молчал. Через полмесяца его выписали, Селин вывезла его из здания больницы в инвалидной коляске. Они тотчас попали под объективы фотокамер. Газетчики выкрикивали вопросы:
- Мсье Каляшникофф, с вашей карьерой гонщика покончено?
- Русская петарда погасла?
- Кто на вас напал?
- Кто вас сопровождает?
- Это ваша невеста?
Вспышки, еще и еще… Селин быстро вкатила коляску в карету "скорой помощи", машина повезла их к гостинице. Но и там ждали репортеры. Егор впервые ощутил тяжкое бремя известности. Беспомощный, он не мог уйти. Не мог просто отвернуться - травма ограничивала подвижность.
Наконец они оказались в его номере. И потянулись нескончаемо длинные часы, дни, недели…
Конечно, звонила мать, плакала, просила разрешения приехать, чтобы ухаживать за ним. Пришло письмо от Катюхи, та тоже напрашивалась в сиделки. Олеся Викторовна требовала, чтобы он возвращался домой: здесь врачи лучше, и уход будет по высшему разряду… Позвонил Соболевский, как бы тоже предложил Егору вернуться на лечение на родину. Но в голосе олигарха слышался такой страх, что Егор согласится, что тот немедленно отказался.
Собственно, врачи были не нужны. Нужно было время и усилия. Усилия и время!
Он изводил себя гимнастикой - двадцать упражнений каждый час; он всерьез занялся медитацией - Селин нашла какого-то индуса, который научил Егора концентрировать волю. Кроме того, индус делал Егору массаж, совершал какие-то пассы над спиной с длинным красным шрамом… Приносил снадобья, настои неведомых трав.
И все это время рядом с ним была Селин. Она была ему и матерью, и сестрой милосердия, и сиделкой, и возлюбленной. Она мыла его, кормила, пела песни, отдавала свою любовь, не позволяя ощущать себя инвалидом, опускать руки, унывать. Она смеялась каждому пустяку, радовалась каждой самой маленькой победе над болезнью…
Она стала его опорой, защитой, смыслом жизни. Она сама, сама! сделала ему предложение, попросила его стать ее мужем… В тот момент он едва сдержал слезы. И ответил, что это счастье возможно лишь в том случае, если недуг оставит его.
И наступил день, когда Егор встал на ноги. Они были слабыми, как у новорожденного олененка, дрожали и подгибались, но он чувствовал их! Они ему повиновались! Все остальное - дело техники!
Новые упражнения, плавание, массаж - все началось снова, на другом уровне сложности.
А затем наступил день, когда он пришел в "конюшню" Берцуллони, сел за руль болида и вскоре снова ощутил полную власть над машиной.
Это был самый счастливый день его жизни. Он словно родился заново. Пилоты, механики, сам Берцуллони - все аплодировали ему!
Потом были переговоры с Соболевским. Тот отказывался верить, что Егор опять в форме. Пришлось снимать целый фильм, отсылать патрону. Потом он несколько раз съездил в Москву, участвовал в кольцевых гонках, чтобы Соболевский снова сделал на него ставку.
И олигарх сдался: преимущество Егора над вторым пилотом отечественной команды было очевидно. Начинался новый чемпионат мира по "Формуле". И впервые один из ее этапов должен был состояться в России. Сложные переговоры Соболевского и Берцуллони о создании новой "конюшни" под новым названием, условия договора, определяющие участников с той и другой стороны, - все это не касалось Егора. Он уже был первым пилотом новой команды. И тренировался неистово, поражая своей исступленностью самого Берцуллони. Он чувствовал, что готов к сражению как никогда. Несчастье, приключившееся с ним, словно заново открыло для него жизнь. Ее радости, ее возможности.
И вот когда будущее вновь засверкало радужными красками, что-то произошло с самой Селин. Она замкнулась, как-то потускнела, стала неразговорчива. Что-то тяготило ее, но на все его расспросы девушка упорно не отвечала.
И самое непонятное: теперь, когда они могли пожениться, она категорически отказалась выйти за него замуж.
Может быть, она надломилась, устала от этой тяжкой ноши - вытаскивать из беды беспомощного инвалида… Может, она отдала ему столько душевных сил, что на себя ничего не осталось?
Егор задавал себе бесконечные вопросы, разглядывая по ночам бледное лицо с сомкнутыми ресницами, и не получал ответов.
Селин лежала, стараясь, чтобы не дрогнули ресницы, чтобы не сбилось дыхание, чтобы склонившийся над нею мужчина не заметил, что она не спит. Она редко теперь спала спокойно. Забывалась иногда коротким сном, почти всегда со сновидениями.
В этих снах она видела себя маленькой девочкой из небольшого городка, ученицей музыкальной школы со скрипочкой в руке. Потом взрослеющей барышней, подающей надежды юной певицей. Она видела в снах маму, папу, сестру, бабушку - все свое семейство, которое не знает, что произошло с их любимицей.
А произошло следующее: после окончания школы она уехала поступать в музыкальное училище в большой, шумный город. И оказалась там одна, без поднадоевших своей опекой домочадцев. И окунулась в шумную, почти столичную жизнь с дневными занятиями и работой по вечерам в одном из городских ночных клубов. Работу нашла однокурсница. Это было шикарное место, куда требовалась певица. Был нешуточный кастинг, ее взяли. И что же было не жить как живется? Учиться, работать, встречаться с мальчиками? Но нет, в юности всегда хочется большего! И когда один из посетителей клуба - солидный мужчина с золотой печаткой на пальце - предложил ей годовой контракт в Париже (в самом Париже!), она, не раздумывая, согласилась. Оказалось, что мужчина занимается ресторанным бизнесом, держит ресторанчик с варьете, солисткой которого и предложено было ей стать. Конечно, она потребовала каких-то гарантий, свидетельств. Гарантии предоставил директор клуба, как выяснилось давний друг бизнесмена. Он уверял, что ей невероятно повезло! Что такой шанс выпадает одной на тысячу. Что за год она заработает на квартиру, машину и прочие атрибуты красивой жизни. Он даже сумел уладить вопрос с училищем: достал медицинскую справку, по которой ей оформили академический отпуск.
Бизнесмен показал ей видеофильм, где вполне веселые, красивые девушки выступали со сцены, а затем рассказывали в камеру, как замечательно им живется…
Она уехала, написав родителям письмо в день отъезда. Никто не успел ее задержать. Да никто и не смог бы удержать. Ей было лишь восемнадцать, она грезила большим будущим, мечтала стать знаменитой.
И попала в публичный дом. Господи, сколько таких историй видела она по телевизору: девчонок обманом вывозили из России, продавали сутенерам. Ни разу ей не пришла в голову мысль, что она сама может стать жертвой подобных обстоятельств. Может быть оттого, что воспитана она была в маленьком городке, где все были на виду, где невозможно сделать подлость и не поплатиться за это…
Потом были почти два года полного кошмара. Дважды она пыталась бежать, ее ловили, избивали до полусмерти, морили голодом. Сумасшедший старик, ее мучитель, постоянный клиент фирмы, - это было наказание за непослушание, своего рода епитимья.
Когда ей удалось покинуть Париж, она мечтала лишь об одном: чтобы судьба помогла ей скрыться, отсидеться, а потом вернуться домой.
Судьба подарила ей куда больше: красивого, щедрого, отважного русского парня. Подарила, чтобы отнять…
В тот день она вышла из гостиницы, чтобы сделать покупки. Но едва отъехала и завернула в переулок, ее машину блокировали два "мерседеса". Из одного вышел, переваливаясь с ноги на ногу, Поль… Он же Паша-Король.
От ужаса руки и ноги стали ватными, она не могла открыть дверцу автомобиля. И сидела, глядя на мужчину взглядом кролика перед удавом, пока Паша не ткнул в стекло дуло пистолета.
- Ну что, лярва, отыскалась? - как-то даже ласково спросил он и сел к ней в машину. - Ты у нас теперь знаменитость, оказывается! С русским гонщиком спишь, елы-палы! Мы о тебе из газет узнали.
Она вспомнила вспышки фотоаппаратов перед зданием больницы.
- Ну и как твой Калаш? Чего молчишь-то, сука?