Но пить Рагдай не проявлял желания.
"Я глупость говорю, - решил Турецкий. - Ведь если он бежал к реке, чтоб пить, то пил бы без моих советов…"
- Тогда пойдем назад! - Турецкий встал и отряхнул колени. - Пойдем?
Рагдай вскочил мгновенно, глухо тявкнул и повторил все снова - сначала сел, как будто демонстрируя команду "сидеть", и сразу лег плашмя, - как будто подрубленный.
- Что ты хочешь? Ведь мы тебя не понимаем. "Сидеть"? "Лежать"? Это хочешь ты сказать?
Пес явно издал утвердительный звук.
- Давайте сделаем все, как он хочет, - предложила Настенька. - Рагдай - очень умный пес.
- Да, да! - согласилась Марина. - Он знает больше нас, я это чувствую.
- Ну пусть, - кивнул Турецкий. - Хотя и непонятно.
Он понял все, но - через полсекунды…
Тряхнуло крепко: они еле устояли на ногах.
Перед тем как в городе погасло электричество, Турецкий успел увидеть ужасное зрелище: проседающую внутрь себя, разламывающуюся на глазах семиэтажную коробку гостиницы, гостиницы, из которой они пять минут назад убежали…
Грохот и леденящий душу вой повисли над городом.
- Что это воет?! - Марина и Настенька прижались к Турецкому.
Этого Турецкий не знал.
Город мгновенно погрузился во мрак - вышло из строя электричество. Светила только луна, пока и ее не закрыли облака пыли, взметнувшиеся вверх при разрушении многих зданий.
- Землетрясение, - сообразила Марина первой.
- А воет кто, мама?
- Это не люди, не звери, не бойся, Настенька. Это сама природа воет. Земля стонет. Тетя Оля, я вспомнила, как-то рассказывала… Она же была географом и многое знала. Вой - чисто природное явление при землетрясении. Как появление перистых облаков или падение уровня воды в колодцах. Никто не знает, что это за звук.
- Мама, я боюсь!
Поднятые землетрясением облака пыли медленно рассеивались там, в высоте, и, подчиняясь сильному ветру, образовывали длинные змеистые поводья по его воле… Эти черные толстые страшные змеи быстро неслись верхними потоками воздуха, вдоль реки, вдоль долины, то открывая, то пряча луну.
В глазах Настеньки, прижавшейся к матери, стоял неизбывный ужас от происходящего; лицо девочки то чернело, когда облака пыли закрывали луну, то приобретало холодный, лунный, неземной оттенок.
- Не бойся, не бойся! Все уже кончилось.
Действительно, вой уже стих… До ушей доносились ишь крики да стоны - заваленных рухнувшими домами, мольбы о помощи раздавленных, полузасыпанных, погребенных в ночи.
К реке вдруг внезапно пробил себе путь новый ручей - видно, лопнул где-то неподалеку водопровод.
Сразу за сквером, в районе рухнувшей гостиницы, вспыхнули сразу четыре пожара…
Начальство, что прилетело на том же самолете, вместе с Турецким, Мариной и Настей, не пострадало совсем: видимо, это были слишком высокие гости, и гостиничный люкс был для них недостаточно комфортабелен. Их поселили в коттедже, стоящем в роскошном саду, раскинувшемся вверх по течению речки, на пару километров выше города, на территории двадцати пяти гектаров.
Коттедж, предоставленный им, был построен, видно, еще в сталинские времена. В те времена при строительстве подобных объектов действовали строгие нормы, подразумевавшие, кроме всего, личную ответственность за постройку. Неудивительно, что коттедж устоял.
Однако всех обитателей этого гнездышка так же, как прочих смертных, тряхнуло весьма обстоятельно. В прихожей упало, разбилось тяжелое зеркало. Люстра под потолком в гостиной ходила, как маятник Фуко в Исаакиевском соборе - по эллипсоиду.
Быстро накинув что оказалось под рукой, они выскочили на воздух - ведь береженого Бог бережет.
Глядя на город, занявшийся ножарами, судя по всему, старший из группы обитателей коттеджа произнес почти что растерянно:
- Не меньше восьми баллов тряхнуло-то… Вот не учли! Совсем непредвиденное обстоятельство, - он быстро поднес свою левую руку к глазам и добавил: - На счастье, наши все живы… - он посмотрел на циферблат попристальней. - Не только живы - невредимы… Слава Богу! Пожары… Они-то как раз очень кстати, прости меня Господи! - он оглянулся и кинул через правое плечо: - Труби полный сбор. Чтоб через пять минут - туда, чтоб через десять - там…
Тот, кому адресовался приказ, бросился его исполнять.
Оставшись один, "бугор" снова глянул на циферблат, что-то, видно, замышляя…
На циферблате, представлявшем собой не столько циферблат, сколько цветной монитор на жидком кристалле, пульсировали всеми цветами радуги тонкие змеи каких-то ритмов.
Он снова глянул вдаль, на город, и в этот момент лунный свет осветил его лицо. Однако узнать его было бы, пожалуй, невозможно: три четверти лица его были скрыты несмотря на то, что была ночь, - огромными солнцезащитными очками.
20
И была ночь, и был день…
Над городом, напрочь разрушенным землетрясением, висела какая-то пелена: то ли дым, то ли марево, не поймешь. Дневной свет казался от этого рассеянным, словно там, вверху, выше облаков, несущихся рваными клочьями над самой землей, была натянута калька, - калька размером во все небо. Этот рассеянный свет создавал впечатление полной ирреальности происходящего; казалось, что ты вдруг попал в какую-то страшную сказку, из которой не убежать, как ни щипай себя за ладонь - не проснешься…
Господи, почему же так низко идут облака? - вдруг подумал Турецкий.
Черные тучи действительно плыли над самой землей, задевая макушки деревьев и даже некоторые уцелевшие накренившиеся фонарные столбы.
А! - сообразил вдруг Турецкий. Мы же в высокогорье! Долина лежит почти на две тысячи метров выше уровня моря… Поэтому облака летят прямо по нашим головам. Не они летят низко, это мы высоко забрались.
От того, что он нашел объяснение низкой облачности, ему стало как-то полегче, хотя это ничего не меняло. Видя уже более восьми часов кровь, страдания, смерть, горе ни в чем не повинных людей, он не мог понять главного: за что? Можно было, конечно, вспомнить старинное как мир: "неисповедимы пути Господа", и "Бог знает, что делает", да "Это свыше! За грехи за наши! Господь наказал"… Но все это слабо утешало.
Из-за низкой облачности было удивительно сыро. Одежда от этой сырости промокла насквозь за час, но пожары не унимались.
Пожары, впрочем, были не фатальны. Дома здесь, в высокогорье, строились из камня. Горели только рухнувшие крыши - стропила, обрешетка, а также мебель, половые доски, потолки, ну и "столярка" - рамы, двери, окна, обшивка, лестницы…
Уцелевшим спасти не удалось почти что никого: не было ни техники, ни инструмента. Кто мог, тот выполз, откопался сам, кто был завален посерьезней - был обречен почти наверняка на смерть. Оставшиеся наверху, непострадавшие, не много могли сделать голыми руками.
На расчищенной поляне у огромного костра сидели старики, легкораненые, женщины и дети.
Рагдай подбежал к костру и быстро отыскал Марину и Настеньку, примостившихся почти у самого огня. Вслед за Рагдаем подошел и Турецкий- в грязном и мокром насквозь бушлате с чужого плеча, накинутом прямо на лыжный костюм, в котором он ночью выбежал из гостиницы. Руки у него были ободраны в кровь, пальцы скрючило от непосильного напряжения, от виска до подбородка проходила тонкая, сочащаяся сукровицей рваная рана - задело рухнувшим крыльцом…
- Часа через четыре прилетит вертолет с австрийскими спасателями, - сказал он Марине. - На нем вас заберут отсюда вместе с тяжелоранеными. Как только раненых начнут грузить, я сразу приду за вами, полтора места мне в вертолете твердо обещали. Часа через четыре. Как услышите, гудит - готовьтесь… Времени будет мало: минут пятнадцать на разгрузку и погрузку. Вопросы есть?
- А ты?
- А мы с Рагдаем дождемся солдат. Армию. Технику. Медицину.
Через несколько часов Марина услышала и даже увидела садящийся вертолет, но боялась отойти с Настенькой от костра: народу около огня становилось все больше и больше, и хоть гигантский костер и пылал щедро невыносимым жаром, но и его тепла уже не хватало на всех. "А что, если вертолет окажется не тем, или на нем не окажется мест, назад к огню нам с Настей снова не пробраться", - думала Марина.
С другой стороны, мелькнуло у нее в голове, и Саша вряд ли здесь найдет нас. Сюда не то что Рагдай, и мышь не проберется.
- Ты хорошо согрелась, Настенька?
- Мне очень жарко, мама! Костер так жжет.
- Давай-ка, милая, попробуем отсюда выбраться.
Наконец им удалось покинуть толпу, плотно окружившую костер, и, отойдя метров сорок, они стали искать место, где можно было бы, защитившись от ветра, дождаться сигнала Турецкого.
- Пойдем, Насть, туда - там неветрено. - Марина указала дочери на уцелевший угол склада с бочками, валяющимися на земле и стоящими на стеллажах в два, в три, в четыре этажа. Это царство бочек было защищено с наветренной стороны кирпичной стеной. - Рагдай найдет нас по следу. Да и мы оттуда все будем видеть.
Действительно, здесь, среди бочек, было совсем тихо и даже, пожалуй, уютно.
Марина уселась на бочку, прижала Настю покрепче к себе и безучастно стала смотреть, как над костром, от которого они только что ушли, взлетают снопами искры.
Уже почти совсем стемнело, а Саша все не шел.
Где он? Что с ним случилось? Ведь вертолет уже, наверно, полчаса как сел.
Австрийские горноспасатели - каждый со своей собакой - выскакивали из вертолета один за другим.
Здесь, за Кавказским хребтом, они оказались случайно: были на слете спасателей под Тбилиси. Поэтому как только весть о несчастье пришла к ним, собраться и сесть в вертолет было для них делом минут тридцати, не больше.
Покинув винтокрылую машину, они мгновенно включили карманные рации для переговоров друг с другом, надели каски, снабженные инфракрасными приборами ночного видения, опускаемыми на лицо, и тут же разбежались в разные стороны от вертолета… Общая рекогносцировка - пункт первый отработанной программы действий в спасательной работе.
Один из австрияков пробежал мимо закутка, в котором сидели Марина и Настя.
- Vorsichtig! - предупредил он на ходу Марину. - Diese Benzin-Lagerung! Vorsichtig!
- Форзи? - не поняла, испугалась Марина.
- Vorsichtig! - подтвердил австрияк, толком не расслышав ее.
Марина, взглянув на спасателя, похолодела: прибор для ночного видения закрывал половину лица, делая спасателя похожим на робота, на пришельца и выходца с того света одновременно.
- О Господи!
- Vorsichtig! - австрияк, удовлетворенный ее испугом, понесся дальше.
И только тут до нее дошло, что он сказал ей: "Это бензиновый склад, осторожно". Он ведь не "форзи" сказал: "vorsichtig" - по-немецки "осторожно".
Она и без него знала, конечно, что бочки с бензином: несколько бочек были разбиты, и, хотя бензин и впитался в грунт давным-давно, видимо, еще утром, но все равно бензином здесь пахло отчетливо.
Совсем стемнело, когда Турецкий вместе с прибывшими медиками закончил грузить в вертолет раненых.
- Давай! - кивнул ему врач, сопровождающий раненых на Большую землю. - Тащи своих. Восемь минут у тебя есть. Нет, даже десять!
Турецкий бросился в сторону костра за Мариной и Настей.
… - Саша! Саша! - крикнула Марина Турецкому, сразу заметив мелькнувшие на фоне яркого костра два темных силуэта - мужчины и собаки.
- Пошли быстрей, вертолет ждать не будет!
- Настя, ну что?!
- Подожди, мамочка, ботинок расшнуровался!
- Ну вот, как всегда!
Марина наклонилась и начала помогать Настеньке, запутавшейся со шнурками.
Турецкого в это время отвлек неизвестно откуда взявшийся старик. Голова его была забинтована, из-под бинтов виднелись одно только ухо, глаз и клок седой бороды, стоящий колом от запекшейся крови.
- Сынок, - почти простонал старик, обращаясь к Турецкому, - ты не поможешь нам развести еще один костер? К тому, большому, больше уже не пробьешься…
- Минут через двадцать я помогу, идет, дедушка?
- Там дети у нас, груднички! Погибнут от холода. Мы уж и дрова… Собрали, сложили!
- За чем же дело стало?
- Зажечь… Только зажечь… Я бы зажег сам, но руки, - старик приподнял руки, и из длинных рукавов бушлата показались сплошь забинтованные кисти с пятнами крови на повязке. - Не могу сам зажечь! А бабам моим несподручно…
Турецкий мельком оглянулся на Марину и Настю. Марина никак не могла справиться со шнурком: Настя затянула его узлом, намертво.
- Марина, разрежь, не возись!
- Да нет, он уже пошел, я зацепила…
На глаза Турецкому вдруг попалось смятое ведро, валявшееся между бочками.
- Где ваши дрова? - спросил он старика.
- Да вон они, рядом, сто метров…
- Я мигом! - кивнул Турецкий Марине и, схватив ведро, черпнул бензина из ближайшей бочки. - Пошли быстро! - скомандовал он старику.
Добежать до сложенных горкой дров было минутным делом.
Когда Турецкий облил бензином дрова, он было удивился тому, как мало бензина осталось в ведре: не больше половины…
Он не успел понять, почему это так: черпнул-то он от души, почти до края, лишь бы не расплескать по пути.
Но размышлять особо времени не было: Турецкий достал спичку и чиркнул ею, бросая ее так, чтобы головка вспыхнула в полную силу уже там, среди бумаги и дерева, политых бензином.
Костер вспыхнул сразу и вдруг; двухметровое пламя объяло поленницу приготовленных дров.
Одновременно с этим от костра мгновенно побежала огненная дорожка - назад, на склад бензина, к Марине, к Насте: ведро было дырявое…
Турецкий понял все и вмиг похолодел. Все оборвалось внутри.
- Марина!!! Мари-и-и-на-а-а!!!
Марина, закончив развязывать шнурок, приподнялась, держась за поясницу, повернулась на крик…
И в этот момент огненный ручеек пробежал мимо ее ног и добежал до бочек…
Мгновенно всклубилась красно-желтая плазма огромного взрыва. Бочки пушинками полетели по ночному небу…
Даже их двоих - Турецкого и старика, стоявших в ста метрах от склада, - оторвало от земли, подняло в воздух и кинуло на зуб стены, торчавший метрах в пятнадцати за их спинами…
Последнее, что увидел Турецкий, - это бочку, летящую в клубах кроваво-красного пламени, высоко, метрах в сорока над бывшим складом, и там, в небесах уже, ахнувшую, - желтыми брызгами, густо и щедро разлетающимися на десятки метров…
И Турецкий снова, который раз уже за прошедшие дни, ощутил себя проваливающимся в бездонный туннель, летящим внутри этого туннеля навстречу ослепительно яркому свету…
Турецкий пришел в себя только глубокой ночью. Он ничего не мог понять, ничего не мог вспомнить в первые секунды своего возвращения к бытию. Перед глазами его было бездонное южное звездное небо. На самом краю этого неба над черной кромкой далеких горных хребтов висел кроваво-красный, огромный диск луны…
"Полнолуние, - подумал Турецкий. - А что ж она такая красная-то, луна? А-а, пыль, ветер поднял пыль… Землетрясение…" Он вспомнил все и попытался встать, хотя бы на карачки.
Рагдай сидел на куче битого кирпича - это было все, что осталось от стены за их спинами, - и выл на луну.
Турецкий попытался сесть, но не смог. Только тут он почувствовал, что кто-то его поднимает, старается усадить, оказать помощь…
Старика, который просил его развести костер, рядом не было.
- Здесь еще дедушка должен быть где-то, - прохрипел Турецкий окружившим его людям. - Голова и руки забинтованы… Он сам не встанет, дедушка…
- Тю-тю твой дедушка! - ответили ему. - Ты сам-то чудом жив.
Голова у Турецкого закружилась, и он поплыл…
Через неделю Турецкий садился в тот же АН-24, на котором десять дней назад они прилетели сюда вчетвером.
На регистрации он предъявил свои настоящие документы - бутафорить не было ни малейшего смысла.
Да и вообще ему все уже было до лампочки.
В его правом нагрудном кармане пиджака лежали две справки, которые в Москве ему надлежало обменять на свидетельства о смерти. В левом нагрудном кармане лежал небольшой конверт с кирпичной крошкой, комочками сухой земли, оплавленными микроскопическими каплями металла - все, что осталось на месте гибели Марины и Настеньки…
Самолет долго держали на взлетной полосе. По злой иронии судьбы с ним снова летело начальство.
Начальство везло с собой три гроба, - успел заметить Турецкий мельком. "Вот так вот! - проплыло у Турецкого в голове. - Когда мы везем домой гробы, они везут домой чемоданы, когда же они сами возвращаются с гробами, мы привозим домой только горсть пепла…"
21
В Москве он сам сделал небольшие надгробия и сам установил их рядом с могилами остальных Грамовых…
Прах закопать было несложно, для этого он взял с собой Настенькин совочек, найденный дома у Марины.
Стоя над свежей могилой, Турецкий подумал вдруг, что Грамов-отец, Марина и Настенька должны бы, по логике всего происшедшего, уже давным бы давно явиться к нему… Давно уж пора. Пора им. Он ведь, в сущности, уже готов. Прикосновение совершилось. Теперь-то ему конец. Безусловно. Осталось совсем ничего. Он думал о предстоящей встрече с покойными с надеждой и радостью, собственно, жил все эти последние дни только этим. Даже отца, Грамова А. Н., он бы увидел вновь с радостью, так как то, что происходило последний месяц здесь, на земле, не шло ни в какое сравнение с милыми, умными, доброжелательными выходцами из мира иного…
Однако они не искали контакта с ним.
Почему?
Турецкий устало опустился на свое любимое в прошлом рабочее место.
- Ну что, Сережа? - спросил он своего стажера. - Какие тут у вас дела?
- Дела как сажа бела, - сдержанно ответил Сергей. - Крутимся понемногу. Тянем. Вы ничего, не волнуйтесь. Не надо вам пока…
- А поконкретней?
- Два убийства, одно ограбление на меня повесили.
- А если глобально? По городу?
- То есть?
- Статистика. Меня статистика интересует.
- Статистика чего, Александр Борисович? - Сергей был явно удивлен: Турецкий раньше, до своей трагедии, никогда не интересовался "статистикой вообще". Его наставник был всегда конкретен до безумия.
- Ну, вот статистика по СПИДу, например?
- Какие цифры вас интересуют? Для прессы, для народа? Ну или как оно на самом деле?
- На самом деле, ясно!
Сергей достал с полки папку, открыл ее.
- Могу только по прошлому месяцу дать точную информацию. А за текущий еще не поступало.
Турецкий молча кивнул.
- Значит, вирусоносителей зарегистрировано шестнадцать тысяч четыреста тридцать два, а больных пока только две тысячи семьсот восемьдесят девять. Но растет, все растет, в геометрической прогрессии.
Турецкий кивнул, как показалось Сергею, почти удовлетворенно.
- А убийства - за месяц?
- Выросли на двенадцать процентов.
- Самоубийства?
- На тридцать девять процентов, ого! - Сергей даже сам удивился.
- Неплохо, - процедил сквозь зубы Турецкий. - Гляди, перестраивается все же народ. Кто за кордон тикает, а кто и еще того дальше… А детская смертность, она как?
- Ну, этого я не держу.
- Зря. Это тоже отнюдь не пустяк. На девять процентов детская смертность за месяц выросла, скажу я тебе по секрету!