– А вы все знаете! – удивляюсь я. – Да. Пришлось потратиться на лекарства, но ведь сами понимаете.
Он кивает. Я мельком бросаю взгляд на часы. Очень не хочется, чтобы разговор затягивался. У меня на сегодня есть еще и другие планы.
– Вам тут не тесно? – Сергей Дмитрич осматривает мой просторный кабинет.
– Да нет, вполне уютно, – говорю я, а сам думаю: это проверка на сытость или предложение подняться еще на одну ступеньку вверх?
Следующая ступенька мне не нравится. Сейчас я замминистра. Замминистра живет обычно дольше, чем министр. Да и не большой я любитель прожекторов государственной славы. Мне и при моей свечке хорошо.
– А мне казалось, что эта работа вам не позволяет раскрыться до конца. Я же разбираюсь в людях. Вижу, кто слишком мелкий для выполнения поставленных задач, а кто – слишком крупный. Так вот вы покрупнели в последнее время.
– Может, кофе?
Он кивает. Я прошу Нилочку, свою секретаршу, порадовать нас крепкой арабикой.
– У нас на Банковой есть вакансия, – полушепотом вдруг сообщает он. – Деньги те же, но радостей больше. И ответственности, конечно. Вы подумайте, а я вам перезвоню. – Он достает из кармана электронную записную книжку. Прогоняет по монитору какие-то записи. – В среду, в одиннадцать!
Кофе Догмазову кажется слишком крепким, и он вбрасывает в чашечку три ложки сахара.
– Знаете, – улыбается он, – у нас в роду все любили и любят сладкое, и ни одного случая диабета!
Сергей Дмитрич уходит, снова оставив на приставном столике свою визитку. Интересная у него привычка! Прямо как в детективе каком-нибудь! Или в фильме моего детства "Фантомас".
Я беру визитку в руки. Сначала хочу бросить в урну для бумаг, но рука замирает над пластиковой урной. Уборщица убирает мусор, но куда она его выносит? И не попадет ли эта визитка кому-нибудь на стол? Нет, я не должен забывать, что чем ближе к солнцу, тем горячее.
Я просматриваю бесконечный перечень должностей и званий. Кажется, что-то добавилось. Вот это – "Академик Европейской Академии Управления". Ладно.
Я достаю визитницу и вставляю в ее окошко сломанную пополам новую визитку Догмазова. Поверх старой.
– Сергей Павлович, – заглядывает Нилочка, – вы Васе приказали к трем подать машину. Он уже ждет.
– Сегодня меня уже не будет, – говорю я секретарше на ходу.
Светлану Виленскую я узнаю сразу. Она так похожа на сестру.
Она сидит за столиком в ресторане "СССР" за Печерской лаврой и ждет меня. Главврач дома-интерната молодец! Он сделал все так, как я просил. А попросил я связаться с ней и сказать, что есть человек, который готов помочь ее сестре. В медицинском смысле. И она позвонила сама. Это главное. Не я позвонил, чтобы набиваться на встречу, а она!
– Извините, я опоздал. – Я опускаюсь на стул рядом. – Служба! Вы что-нибудь будете?
Тут же возле нее оказывается официант в пионерском галстуке. Предлагает меню.
Мы берем по салату и по бокалу "Муската белого камня".
Ей – лет тридцать пять. Даже трудно сказать – она старше Вали или младше.
– Знаете, мой брат тоже живет там, в Глуховке, в доме-интернате. Главврач сказал, что у вашей сестры и моего брата схожие диагнозы.
Она внимательно смотрит на меня. Очень внимательно. Коротенький модный жакетик расстегнут. Под ним – облегающая шерстяная кофточка. Я соскальзываю на мгновение взглядом вниз – джинсы-дудочки и остроносые туфли из мягкой кожи. Тоже коричневые.
– Ваш брат там давно? – спрашивает она.
– Сначала он был под Киевом, а три года назад его перевели в Глуховку. А Валя?
– Валя недавно. Второй год. Николай Петрович говорил.
– Да, когда он рассказал о схожести диагнозов, я подумал, что, может, попробовать эту новую методику одновременно?.. Вы понимаете, о чем речь? Я – не врач, тем более – не психиатр. За что купил – за то и продаю, извините за выражение. Цветотерапия. Говорят, немцы изобрели. Подбирают индивидуальный успокаивающий цвет, потом второй цвет, стимулирующий акцентируемое внимание к реальности. Поселяют на время курса в специальную лечебную квартиру, оформленную в этих двух цветах, и корректируют психику.
– У меня есть деньги, – спокойно говорит Светлана. – Главное, чтобы это помогло.
– Деньги могут не понадобиться. Я попробую через Минздрав договориться. Это новая клиника, она только что получила лицензию. А вы чем занимаетесь?
– Медом, – говорит она. – Экспортом меда.
– И как?
– Не хватает. – Светлана вздыхает. – Меда не хватает. Можно было бы продавать тонн на триста больше.
– Так вы не против моего предложения? – спрашиваю я.
Она согласна.
– Тогда, пожалуйста, оставьте вашу визитку, и я буду держать вас в курсе, – говорю я и внутренне раздражаюсь своему внезапному косноязычию.
"Светлана Виленская
Т. 210-00-01
Ф.210-00-02"
Непривычно видеть визитки, на которых кроме имени, фамилии да телефонных номеров ничего больше не указано. Что это? Признак скрытности натуры?
34
Москва. Октябрь 2014 года.
Лететь в Монголию и не залететь хотя бы на обратном пути в Москву было бы просто глупо. Тем более, что Россия всегда хочет знать стратегические планы соседей.
– А каким образом Монголия может стать стратегическим партнером Украины? – искренне удивляется вице-спикер Госдумы. – Что вы там кроме кожи найдете?
– Наша делегация подписала семьдесят два контракта, – не без гордости отвечаю я. – Да, из них половина по коже и кожевенной промышленности. Но вы же понимаете, что через вашу голову далеко не прыгнешь. Поэтому контракты по коже открыты также и для российского бизнеса.
"Откуда они берут таких медведей? – думаю я, глядя на вице-спикера. – Гитлер мечтал о таких немцах, а не получились! Чистый ариец – двухметровый блондин с синими глазами и русой бородкой!"
Шея устала от напряжения. Да и просто неприятно задирать голову, когда говоришь с низшим, в общем-то, по должности. Лучше бы сесть.
– Давайте присядем, – говорю я, показывая, что устал. Сам он явно не собирается предложить присесть.
– Да-да, – русский ариец кивает, оглядывается по сторонам. – Пойдемте в переговорную. Каминная гостиная занята – там премьер с немецким канцлером встречаются.
"Переговорная" – это их жаргон. Просто небольшая гостиная, каких в Кремлевском дворце полтора десятка. Правда, кресла кожаные, да и обслуга тут как тут – подтянутый парень в строгом черном костюме.
Вице-спикер ему кивает, и уже через пару минут на столе появляется огромная ваза со свежими фруктами и минералка, а к ней хрустальные бокалы.
– А что это у вас в Киеве за переполох был пару дней назад? – неожиданно спрашивает вице-спикер.
– Переполох? Вы про ночное заседание парламента?
– Да, господин президент.
– Обычное принятие срочных решений, – отвечаю я и вдруг понимаю, что никто мне уже второй день не докладывал об обстановке в стране. – Но теперь-то все спокойно? – полуспрашиваю-полуутверждаю я.
– Да, сработало! – Вице-спикер одобрительно покачивает головой. – Толковое решение!
Меня внезапно отпускает. Настроение улучшается, и уже не кажется мне этот русский ариец таким огромным. Даже наоборот. Теперь мы оба сидим, мне захотелось яблока. Я беру самое большое из вазы. Не нахожу взглядом ни фруктового ножа, ни блюдца. И просто подношу яблоко ко рту и кусаю. Яблоко хрустит на всю гостиную. На лице вице-спикера – изумление. Он словно не ожидал такой смелости от своего гостя.
Доев яблоко, я предлагаю ему подумать об открытии парочки совместных заводов по обработке кожи в свободной приграничной зоне под Харьковом.
Он гарантирует встречные предложения в течение недели. На этом и расстаемся.
Второй президентский самолет с делегацией представителей украинской бизнес-элиты уже улетел в Киев. А наш только выруливает на взлетную полосу.
В кресле напротив сидит Коля Львович. В руках – стакан с минералкой.
– Да, господин президент, – говорит он, – я забыл доложить. Дома все в порядке. Народ одобрил указы по дешевому электричеству. Даже демонстрация в поддержку прошла!
– Ну а с Монголией? – спрашиваю я. – Как ты думаешь? Получится?
– Им нужен выход на европейский рынок меха и кожи. Конкурент у них один – Турция. Украина ближе к Европе, чем Турция, а рабочая сила стоит столько же. Да и наш рынок не такой уж слабый. По приблизительным подсчетам, потенциальные продажи – 3–4 миллиарда долларов в год, плюс к этому пять – шесть тысяч новых рабочих мест.
– Да, хорошо, – вздыхаю я, понимая, что устал.
Самолет тяжело отрывается от русской земли. Магниты у них там закопаны, что ли? Быстрей бы домой и в люльку, думаю я.
35
Киев. Октябрь 2003 года.
Сергей Дмитриевич Догмазов в своей черной "Волге" возит меня по каким-то офисам и представляет разным людям, которых я никогда прежде не встречал. Я чувствую себя как невеста на выданье. Хорошо хоть не просят покрутиться-повертеться и зубки показать. Следующий офис – в начале Владимирской. Квартира на третьем этаже. Бронированная дверь без номера и вывески. Встречает охранник в камуфляжной форме, потом появляется молодой человек в костюме с галстуком и проводит нас длинным коридором – очевидно, раньше это была коммуналка. В конце коридора – просторный кабинет, стены которого увешаны дипломами в рамках. За полированным столом – лысоватый и немного сутулый человек. Ему лет пятьдесят. На толстых пальцах – два массивных перстня. Руки лежат перед ним на столе, поэтому перстни очень хорошо видны. А рядом с руками – большой калькулятор.
– Вот, я вам говорил, помните? – Догмазов останавливается перед хозяином кабинета и показывает взглядом на меня. – Это Сергей Павлович Бунин.
– Красивая фамилия, – кивает лысый. – Где-то я ее слышал.
Он явно пытается вспомнить, но потом отвлекается от моей фамилии и внимательно смотрит мне в глаза.
– Вы достаточно гибкий человек? – спрашивает он, одновременно как бы отодвигая лицо и свой взгляд немного в сторону, словно пытается рассмотреть меня в профиль.
– Достаточно, – говорю я.
– Через пять лет вам будет меньше пятидесяти?
– Да.
– У вас нет хронических заболеваний?
– Нет.
– Ну хорошо. – Он переводит взгляд на Догмазова. – Завтра поговорим.
И на этом встреча заканчивается. Это была восьмая встреча такого рода.
– Вас домой или на работу? – спрашивает Догмазов на улице.
– Домой.
36
Киев. Июль 2015 года. Понедельник. 7 утра.
На столике в гостиной – серебряный кофейник и серебряная ваза с теплыми пирожками. Я наливаю кофе в чашечку из мейсенского фарфора и слушаю звон колоколов Андреевской церкви. Звонят в колокола по моей просьбе. В такое солнечное утро хочется чувствовать себя поближе к Богу. Хочется чувствовать его одобрение.
Нет, я не стал истинно верующим, но перестал быть атеистом. Я понял, что важность церкви и важность веры – это две разные важности. Церковь – часть государственной системы, очень важная во время выборов. Вера – это повод и стимул для верующих избирателей доверять церкви. Я уже не говорю о том, что церковь – это красиво, это как иностранный театр, в котором ничего без перевода не поймешь, но зато у глаз никаких претензий!
Кстати, о театре. Послезавтра – встреча со скульптором Здобой. Это приятная часть внутренней политики. Президент должен проявлять заботу об искусстве.
Кофе ненавязчиво горчит. В дверях появляется помощник. Лицо напугано – сразу понятно, кто пришел.
Коля Львович все-таки извиняется за столь раннее вторжение.
– В России ЧП, – говорит он. – Я думаю, вам важно знать.
– Говори!
– Ночью похищен губернатор Приморского края с пятью заместителями и двенадцатью начальниками отделов.
– Ничего себе! – удивляюсь я. – А зачем мне об этом знать?
– Восемь из похищенных – этнические украинцы. Если их выкрали чеченцы – можно вступиться за них и поиграть с Россией в игру "Кто лучший негоциатор?"
– Но паспорта-то у них все равно российские, – размышляю я вслух. – Зачем нам в это дело вмешиваться?
– Но я буду держать вас в курсе. Россия ценит помощь в таких ситуациях.
– Хорошо, будешь докладывать, – соглашаюсь я.
Странно, но ранний визит Коли Львовича не портит мне настроения. Хотя колокольный звон и появление главы администрации – вещи диаметрально противоположные. Но новость, принесенная Колей Львовичем, кажется мне интересной, и я прошу помощника срочно разыскать генерала Светлова.
Через двадцать минут мы уже пьем кофе вместе с генералом.
Мои добрые подозрения оправдались – вся эта "приморская" команда сейчас летит к нам в Украину. Это первый результат операции "Чужие руки". В этот раз руки были украинскими.
– Мы построили для них небольшую тюрьму в Карпатах, в горах. На триста человек, – докладывает генерал. – Строили турки. Как гостиницу. Так что условия в ней отличные. Периметр и службы достраивал стройбат.
– Так мы скоро для России Кубой станем, – усмехаюсь я.
– Почему? – не понимает Светлов.
– Кубой для российского "талибана". Шучу, – добавляю я, понимая, что шутка моя не прошла.
– Надо подготовить список для их спецкоманды. Регион я уже выбрал – Запорожье. Самое время наводить там порядок.
– Наводи. А замена на освобождающиеся посты подготовлена?
– Да. В основном из бывших наших.
– Это хорошо, только ты и на "пехоту" обрати внимание. А то мне потом военные скажут: "Почему вы только чекистам доверяете?"
– Есть и военные. – Светлов пожимает плечами. – Хорошо, парочку возьмем.
– И пирожок возьми. Свеженький. – Я показываю взглядом на серебряную вазу. – И я возьму.
Мы оба жуем нежные пирожки с клубникой, запиваем кофейком, и я думаю, что понедельник может быть лучшим днем недели, если его правильно начинать – с колокольного звона.
37
Киев. 31 декабря 1984 года.
Ну и метель! Идешь не по улице, а сквозь стену колючего, бьющего в глаза снега. К тому же темно, и уличные фонари видны, только когда подходишь к ним. Они похожи на сказочные цветы – желтый шарик на бетонном стебельке. Снизу вверх посмотрел – увидел, а отошел и оглянулся – снег в глаза, а за снегом – темень.
Я поднял воротник овчинного кожуха. Воротник высокий. Впритык к кроличьей шапке-ушанке. Только глаза мои открыты снежным атакам. Но я потерплю.
У меня в сумке – две бутылки коньяка и одна кипрского муската с красивым названием "Лоэль". А иду я к ментам в райотдел. Праздновать Новый год. Выбора особого и не было. Месяц назад приятеля Женьку забрали в армию. Продавщица овощного, с которой вроде бы намечался романчик, напугала меня страшно просьбой познакомить ее с моими родителями и отпраздновать Новый год в моей семье. Чтобы не убегать с позором, я придумал у себя подозрение на сифилис. И она срочно уехала праздновать к себе на родину в Винницу. Это было неделю назад. А сейчас я с ужасом думаю, как это я вообще мог с ней познакомиться, с этой Ритой? Пьяный, что ли, был?
И вот оказалось, что только менты мне рады. Оно, конечно, понятно. И я им понятен. Даже подписал какие-то там бумажки, будто согласен быть внештатным сотрудником милиции и принимать в чем-то участие. Но это им для отчетности. У них в конце года оказалась нехватка учтенных осведомителей. Помня об их помощи во время разборок с "кругами", я согласился улучшить их отчетность. И вот – награда. И Гусейнову как раз старшего лейтенанта присвоили.
Уже в райотделе, приняв из моих рук принесенные бутылки, сержант Ваня прячет их в общий холодильник. И они звенят, ударясь о бока стоящих там бутылок шампанского и водки. Десять вечера.
Я помогаю составить вместе два письменных стола, и получается большой стол-квадрат.
– А скатерть? – спрашиваю я.
– Будет тебе скатерть! – весело отвечает сержант Ваня. Он убегает и возвращается с огромной целлофанированной политической картой мира.
Застилает ею стол. Конечно, это не скатерть, ее края не свисают, как положено. Но стол она закрывает, и это главное.
В одиннадцать садимся. Сидеть неудобно. Боком приходится сидеть. Коленки трутся о ящики письменного стола.
Политическая карта мира покрывается нарезанной колбасой, салом, хлебом, бутылками и стаканами. Еще один сержант, знакомый мне только лицом, приносит двухлитровку салата "оливье".
Без четверти полночь мы уже пьяные и веселые.
– Забыли! – Гусейнов вдруг хватается за голову. – Как Новый год встретишь, так и проведешь!
Он вскакивает со стула и пружинящим шагом выходит. Синяя форменная рубашка у него расстегнута почти до пупка. Здесь действительно жарко.
– Быстро! Быстро! – слышен голос Гусейнова.
Кого это он подгоняет? Я оборачиваюсь к двери и вижу двух входящих девушек, сильно накрашенных и не сильно одетых.
– Так, бабочки мои, – командует Гусейнов. – К столу! Как это мы про вас забыли!
Девушки оказываются проститутками, арестованными утром в местном притоне. Выясняется, что их было пять, но трех забрали в Ленинский РОВД, и я теперь понимаю – почему.
– С кем Новый год встретишь, с тем и проведешь! – Сержант Ваня наливает "бабочкам" водки. – Давайте, родимые, догоняйте нас! Впереди шампанское!
"Бабочки" опустошают стаканы и закусывают кусочками сала. А Гусейнов уже открывает шампанское. Потом включает телевизор. Как раз вовремя – перед ударами курантов.
– С Новым годом! – мощным басом говорит телевизионный диктор, спрятавшийся за картинку зимнего Кремля.
Праздник идет по нарастающей. Алла Пугачева поет про начинающего волшебника, а "бабочки" по убедительной просьбе уже старшего лейтенанта Гусейнова раздеваются догола и забираются на стол. Танцуют.
Ваня снова наливает мне водки. А девчонкам – моего коньяка.
Я пытаюсь возмутиться. Как это – проституткам коньяк, а мне "белую"!
– Смотри, – кивает на девчонок сержант Ваня, – у них знаешь, какая тяжелая жизнь? Пускай порадуются хоть в праздник. Они – это народ. Ты – не народ. Это их постоянно е…т, а не тебя.
Его пьяное варняканье начинает меня раздражать, но после очередного стакана водки я понимаю, что он прав. И соглашаюсь с ним.
К четырем утра крашеная блондинка Соня уже сидит у меня на коленях, и я вижу в ее глазах красивый розовый туман. Розовый потому, что глаза у нее красные и расфокусированные.
Гусейнов заваривает чайник чифиря и приводит нас в чувство.
– П…дец, – говорит он, устало мотая головой. – Праздник закончен! Надо убираться, а то еще майор нагрянет!.. Девчонки! Амнистия! На хер отсюда. Протокола не будет, но телефончики оставьте! Ты, – он поворачивается в мою сторону, – бутылки и мусор в кулек, и спасибо за компанию.
Я пытаюсь встать. Получается, но с трудом.
Первое утро 1985 года кажется удивительно свежим, как свежайшая докторская колбаса. Город отгулял и заснул. В свете уличных фонарей искрится снежная корка улиц и газонов.
В голове у меня шампанское, в ногах – водка, а в душе – чувство радостной невесомости. Словно на самом деле меня подняли и понесли. Понесли в светлое будущее.