- Однако ты вон каким стал. Настоящий мужик. В последний раз ты года два назад приезжал, помнится. - Он снова внимательно взглянул на племянника. - И на мать, сестру мою младшую, еще больше походить стал. Красивая была в молодости, наши, чулуканские парни, прохода не давали, а вышла за другого, на чужой стороне. И правильно. Богатый жених, почему не выйти? Как они там сейчас? Трудные времена настали ведь…
Григорий помолчал, ответил не сразу.
- Неважно, дядя Степан, по правде сказать. Слышал, раскулачивать родителей собираются.
- Да… - Якуб тяжело вздохнул. - Действительно… - Ну а ты-то как поживаешь? В армии еще служишь, в отпуск приехал? Или вчистую отпустили?
Племянник ничего не ответил, молча оглядывая комнату, задержал взгляд на бутылке самогона. Хозяин поймал этот взгляд, спохватился, наполнил стаканы.
- Ну давай. Со свиданьицем! За встречу!
Выпив, Григорий сам отрезал толстый кусок розового сала, с жадностью впился в него крепкими зубами.
- Кушай, Гришенька, не стесняйся. Изголодался, небось, на казенных харчах, - Якуб с притворной жалостью смотрел, как Григорий поглощает еду.
Не переставая жевать, племянник потянулся к бутылке, разлил остатки самогона. Выпили по второй - за все хорошее. Григорий полез в карман, вынул плоский блестящий портсигар, протянул Якубу. Тот толстыми негнущимися пальцами с трудом взял длинную папиросу, повертел в руке, отложил и скрутил самокрутку.
- Не привык я к этим штукам, - как бы извиняясь перед племянником, произнес он.
Григорий только усмехнулся и, затянувшись папиросой, спросил:
- Ну, а ты как живешь, дядя Степан? Вроде неплохо. - Он показал на стол, заставленный тарелками с салом и брынзой. - С голоду не помираешь.
- Не помираю, это ты верно говоришь, Гришенька… Да разве ж это жизнь? - Якубу во всех неприятных подробностях припомнился недавний разговор с председателем сельсовета. - Если так и дальше пойдет, то и по миру пойти можно.
- Чем недоволен, дядя Степан? - Григорий искоса взглянул на своего собеседника.
- Всем, Гришенька, всем. Скажу тебе откровенно, как родному: не дают жить коммунисты. Каждый голодранец командовать норовит, вроде этого Настаса.
- Кто это - Настас?
- Наш, чулуканский, председатель сельсовета. Еще в сороковом году, когда Советы пришли, стал председателем. Война началась - в Россию сбежал. Испугался, что отвечать придется за свою службу коммунистам. А теперь снова председателем выбрали. Измывается над людьми - просто невозможно сказать. Такая злость берет, что в голове все мутится, Гриша.
Разгоряченный самогоном Якуб еще долго изливал душу перед племянником, вспоминая все обиды и оскорбления, нанесенные ему Настасом и другими представителями власти, и под конец сказал:
- Слышал я, недолго продержатся голодранцы со своими колхозами. Говорят, за границей блок какой-то против большевиков создали, Атлантический, что ли. Верные люди передавали. Знающие.
Племянник задумался, спросил после паузы:
- Какие люди?
- Сам же знаешь, Гриша, не все хозяева, я о крепких мужиках говорю, за Прут подались, когда русские войска подходили. Остались, жалко было добро бросать… А тут слух как раз прошел: помирятся американцы с немцами и вместе против Советов войной пойдут. Мне сам нотарь говорил, я и поверил, старый дурак. А получилось по-другому. - Он тяжело вздохнул. - Теперь снова разговоры идут: американцы, значит, бомбу какую-то особенную, страшной силы придумали, и скоро конец Советам придет с ихними колхозами! - Якуб снова опасливо оглянулся на икону и перекрестился. - Ты вот, Гришенька, человек молодой, грамотный, военный человек, ты скажи: правда это или просто болтают?
Тот, кому был адресован вопрос, молча, испытующе разглядывал одутловатое, с заплывшими жиром глазками, лицо своего родственника, будто видел его впервые.
- Все верно люди говорят, дядя Степан, атомная бомба она называется. Америка две такие бомбы на Японию сбросила, так от двух городов, побольше Кишинева, один пепел остался. Ты разве не слышал?
Якуб неопределенно пожал плечами: куда, мол, нам, мы люди темные.
- Так вот что я тебе скажу, только по большому секрету, как родственнику: у них, американцев, сейчас еще сильнее бомба имеется. Водородная. В миллион раз сильнее атомной. Понял?
Якуб молча кивнул, задумался.
- И много у них этих самых бомб, Гриша?
- Много… Сколько точно - сказать не имею права - военная тайна. Государственный секрет.
Якуб был поражен услышанным: выходило, что его племянник посвящен в государственные тайны Америки.
- А с нами-то что будет, если они эту бомбу на Молдавию кинут? - испуганно спросил Якуб.
- Не бойся, дядя Степан, не кинут. - Григорий снисходительно посмотрел на дядю. - Нет им никакого смысла. Они эти бомбы для больших городов, таких, как Москва или Ленинград, где заводов много, придумали. В Молдавии другое оружие они применят, пушки особые… стреляют не снарядами, а лучами сонными. Подойдут к Пруту, направят лучи - и готово, все спят, и солдаты тоже. А когда проснутся - они уже здесь. У них знаешь техника какая! Не то что у большевиков.
Якуб, почти протрезвев, во все глаза смотрел на племянника.
- И откуда ты все знаешь, не врешь ли часом?
- Вот тебе истинный крест, дядя Степан! - Григорий перекрестился, повернувшись к иконе. - Я ведь в армии знаешь кем служил? Начальником радиостанции. По радио и получал инструкции.
- Инструкции? - переспросил окончательно сбитый с толку Якуб. - От кого?
- Этого пока сказать не могу, - значительно произнес племянник. - Придет время - узнаешь. Я, - он оглянулся по сторонам и, понизив голос до шепота, продолжал: - выполняю особое задание. Жду связника со дня на день. Он передаст последние указания центра, когда начинать… Думаю, что скоро, как только американцы разгромят коммунистов в Корее. А пока у тебя поживу… Если не возражаешь, дядя Степан.
- Живи… - нерешительно пробормотал Якуб. - Только как бы чего не вышло… беды какой.
Григорий встал, прошелся по комнате, уверенно, бодрым голосом произнес:
- Не дрейфь, не бойся; говорю, - пояснил он, догадавшись, что дядя не понял, что означает "не дрейфь". - Зато потом, когда все кончится, заживем мы с тобой… Снова хозяином станешь, все уважать будут. И мне дело найдется. Давай-ка за это выпьем. По последней.
Якуб нехотя поднялся, пошел за самогоном. Когда выпили "по последней", Григорий как бы между прочим спросил:
- О каких верных людях ты говорил, дядя Степан? Ну, которые про войну тебе рассказывали. Много их?
- Точно не знаю, - после некоторого размышления ответил тот. - Одно знаю точно - не мне одному поперек горла колхозы стали ихние. Конечно, не каждый скажет, что у него на душе. Затаились люди. По домам шепчутся, промеж своих. Не то, что Бодой. Вот это человек! Гайдук! За всех нас борется. И собой видный, ростом тебя повыше будет, храбрости и силы удивительной! Подкову как проволоку гнет. Сам видел.
- А ты разве его знаешь? - с интересом спросил Григорий.
- Филимона? Как не знать! Его многие знают. Он кузню в соседних Мындрештах держал. Цыгане - они ведь больше по кузнечному делу. Хороший был кузнец, со всей округи к нему лошадей водили ковать. Когда Советы пришли - в кодры подался. Не по нутру ему их власть. Слышал я, огромный отряд собрал, Черная армия называется. В страхе коммунистов да активистов колхозных держит. - Якуб злорадно хихикнул. - Побольше бы таких - и духу бы от них не осталось. Ловят его, ловят, а поймать не могут. Вроде заколдованный. Хитрый цыган, и грамоту знает, хотя и не такой грамотный, как ты. - Якуб с уважением посмотрел на племянника.
- Значит, Черная армия называется отряд Бодоя? - задумчиво переспросил Григорий. - Почему такое название?
- Кто его знает, так сам Бодой свой отряд называет, чтобы, значит, боялись больше… Ночью они выходят… И черную одежу носят… чтобы в темноте не видно было.
- И ты, дядя Степан, говоришь, что лично знаешь этого Бодоя?
- Конечно, знаю, зачем мне врать тебе? А что?
- Да хотелось бы с ним познакомиться поближе.
- Это можно… - не слишком уверенно ответил Якуб. - Только не простое дело. Осторожный он больно, недоверчивый. Его доверие надо заслужить. Понимаешь, Гриша?
- Ясно. За этим дело не станет. И вот еще что, - в голосе племянника Якуб уловил начальственные нотки, - познакомь меня со своими друзьями, ну с теми, верными людьми, о которых говорил. И с другими поговори, откровенно, по душам. Поинтересуйся; кто чем дышит. Только осторожно, с умом действуй. Нужна мне парочка хороших ребят помоложе. Да, чуть не забыл: Надя Пламадяла как поживает? В селе или уехала куда?
- Здесь она, куда денется с малым ребенком. Родила ведь Надька недавно, а муж или кто там у нее был, сбежал. Непутевый мужик оказался. Учительствует она в школе. О тебе, кстати, всегда спрашивает, когда встречаемся на улице.
Родственники поговорили еще о разных разностях и отправились спать.
ПОИСКИ
Первой, как всегда, пришла в правление колхоза Аница - пожилая одинокая женщина, совмещавшая обязанности уборщицы и посыльной. Она долго стучала в запертую изнутри дверь, прежде чем ее открыл ночной сторож - старик в полушубке и валенках. Ворча на его медлительность, Аница принялась за уборку. Поругивая всех нерях мужчин вообще, а не только сторожа, она выгребла окурки из яркой консервной банки с надписью "Крабы", подмела пол, натаскала дров и села передохнуть.
Часов в правлении не было, их заменял репродуктор. Аница уже успела привыкнуть к черной бумажной тарелке, висящей в углу комнаты, и без опаски включила вилку в розетку. В тарелке что-то зашипело, затрещало, потом полилась музыка. "Скоро председатель придет, - подумала Аница, - он всегда приходит, когда эту музыку передают". Музыка смолкла, в репродукторе заговорил мужской голос. Зазвонил телефон на председательском столе. Аница сияла трубку, сообщила, что председателя еще нет. Пришел счетовод, за ним бухгалтер, заглянули бригадиры. Рабочий день в колхозе "Заря новой жизни" начался. Всем нужен был председатель. Аница не успевала отвечать на попроси. Спрашивали именно ее. Коцофан жил один, и все знали, что Аница, женщина добрая и отзывчивая, несмотря на показную ворчливость, присматривала за его нехитрым холостяцким хозяйством и была в курсе председательских дол.
Еще перед войной, сразу после воссоединения Бессарабии, односельчане избрали Тимофея Коцофана, тогда еще совсем молодого парня, сына беднейшего крестьянина, председателем сельсовета. Тогда же он и женился. Грянула война, Коцофан ушел в армию, молодая жена эвакуироваться не успела и осталась в Мындрештах. А вернувшись с фронта, Тимофей узнал, что оккупанты не пощадили жену советского активиста. Угнали в концлагерь, откуда Ленуца уже не вернулась. Так и жил он один в доме покойных родителей. Была у него сестра, она жила вместе с мужем недалеко, в соседнем районе, но виделись они редко.
Аница, поворчав для порядка, накинула телогрейку и засеменила по сельской улочке к дому председателя. Возвратившись, растерянно сообщила, что его нет. Кто-то из присутствующих вспомнил, что Коцофан собирался с утра в райком. Вскоре к правлению действительно подкатила бывшая помещичья бричка. Ездовой сказал, что Тимофей Иванович ему еще с вечера велел подготовиться к поездке. Толпившиеся возле правления люди переглянулись. Минут через десять зазвонил телефон. Строгий начальственный голос вопрошал, где Коцофан, его давно уже ждут в райкоме партии.
Время тянулось в томительном ожидании. Председатель колхоза "Заря новой жизни" Коцофан словно в воду канул.
Когда эта весть дошла до участкового Иона Пынзару, он тотчас собрал своих помощников - бригадмильцев, молодых энергичных ребят, и разослал их в разные концы села на поиски, а сам поспешил к дому председателя. От старого, крытого почерневшей соломой дома с выцветшими голубыми стенами, веяло покоем и одиночеством. Пынзару приподнял кольцо, накинутое на калитку, вошел во двор, потрогал зачем-то ржавый висячий замок на дверях, осмотрелся. На дорожке, размокшей от прошедшего вечером дождя, четко отпечатались свежие маленькие, явно женские следы. "Это Аница, она же утром ходила за председателем". Следы покрупнее, оставленные кирзовыми мужскими сапогами, были порядком размыты. Других следов видно не было. "Похоже, что Коцофан вообще вчера вечером не приходил домой. И вообще, никого из посторонних здесь не было". Молодой участковый, бывший сержант-артиллерист, не мог похвастаться опытом розыскной работы, однако он совершенно правильно рассудил, что сейчас самое важное - установить, кто видел председателя последним, где именно и при каких обстоятельствах. "Так я, кажется, и был этим самым последним. Вчера ночью. Куда он мог деваться? Неужели что-то произошло?"
Лейтенант чуть ли не побежал к правлению, чтобы побыстрее услышать доклады бригадмильцев. Однако ничего нового им разузнать не удалось. Коцофана не было нигде и никто из опрошенных его не видел. Участковый, походив взад-вперед по кабинету председателя, с тоской взглянул на черный телефонный аппарат. Мрачные мысли одолевали участкового уполномоченного. "Надо доложить начальству… немедленно, а что я могу сказать определенного? Ничего". Поразмыслив, он решил позвонить все же не самому начальнику райотдела МГБ майору Жугару, а дежурному по отделу. Майор был назначен начальником отдела сравнительно недавно, но уже успел прослыть среди подчиненных строгим и даже крутым руководителем. Вздохнув, Пынзару снял трубку и попросил телефонистку срочно соединить с районом и коротко доложил дежурному о случившемся: Дежурный, задав несколько уточняющих вопросов, попросил подождать у телефона и сообщил, что в село выезжает старший оперуполномоченный капитан Москаленко.
День уже клонился к вечеру, когда к сельсовету подъехала "Победа", из которой вышел подтянутый капитан, по возрасту немного старше участкового. Пынзару приложил руку к козырьку фуражки, приготовясь отдать рапорт по всей форме, но капитан остановил его и, улыбаясь, сказал:
- Здравствуй, лейтенант! - Он крепко пожал руку Пынзару. - Что у вас стряслось? Начальство обеспокоено. Видишь, майор даже машину дал. - Москаленко показал на забрызганную грязью "Победу".
Они вошли в здание сельсовета. Председатель сельсовета Китикарь, тепло поздоровавшись с капитаном, встал из-за стола и направился к двери, однако его остановил Москаленко:
- Куда же вы, Василий Павлович?
- Да так… не хочу мешать, у вас ведь работа какая - секретная. Я понимаю…
- От Советской власти у нас секретов нет, - улыбнулся капитан, - тем более от фронтовиков. Как, кстати, себя чувствуете, Василий Павлович? - Он озабоченно взглянул на худое, изможденное лицо Китикаря.
- Неважно, если откровенно. Рана дает себя знать, особенно в такую погоду. - Китикарь кивнул в сторону окна, за которым накрапывал мелкий дождик. И тут же добавил: - Хотя на погоду грех жаловаться, для сева лучше не бывает.
В нем заговорил прирожденный крестьянин.
- Что верно, то верно, - согласился Москаленко. - Рассказывай, лейтенант, - обернулся он к Пынзару.
- Как я уже докладывал, пропал председатель нашего колхоза Коцофан. Все село обыскали - нету. Думали, в район поехал, его туда вчера с вечера вызывали, однако мм он не был. Звонили утром из райкома, спрашивали.
Пынзару обескураженно замолчал, не зная, что еще можно добавить.
- Пропал, говоришь? - чуть насмешливо произнес Москаленко. - Что значит - пропал? Человек не иголка, хотя и ту можно при желании разыскать. Плохо, видно, искали.
Участковый нервно заерзал на своем стуле, хотел что-то сказать, и капитан добавил:
- Ты только не обижайся, Ион, это я так, к слову. Может, он у родственников задержался… После угощения отдыхает, или еще куда пошел… сами понимаете, дело ведь мужское. А что жена его говорит?
- Нет у него жены, Андрей Кондратьевич, - вступил в разговор Китикарь. - Вы разве не знаете, что его Ленуцу фашисты замучили в концлагере? И родственников в нашем селе тоже нет. Сестра в другом районе живет. Да и не такой Тимофей Иванович человек, чтобы ни с того ни с сего уехать, бросить хозяйство, никого не предупредив. Здесь что-то не так…
- Неужто по-прежнему один живет, бобылем? - недоверчиво спросил Москаленко. - Он мужик из себя видный и молодой еще. Не тоскливо ему одному?
- Да чего уж хорошего, - согласно кивнул Китикарь. - Говорил ему: женись, Тимофей Иванович, в селе вон сколько солдатских вдовушек, и молодая любая пойдет. И слушать не желает. Не время, отвечает, сейчас о личной жизни думать, личную жизнь устраивать. Есть дела поважнее, колхоз надо поднимать, а жениться всегда успею. Хотя, - Китикарь чуть замялся, - люди разное болтают. Есть у Коцофана кто-то. Я, честно говоря, не вникал. Его это дело, личное.
- Личное - это правильно, Василий Павлович, - задумчиво произнес капитан, - однако в данном случае нас все должно интересовать. Но давайте по порядку. Кто видел в селе Коцофана последним? Это установлено?
Пынзару рассказал о своем ночном посещении правления и о том, что произошло дальше. Выходило, что он, участковый, был этим последним, кто видел председателя.
- Значит, ты, стало быть, хотел проводить Коцофана до дома, а он отказался? - уточнил капитан. - А зачем, собственно, ты решил его провожать? Он же не девушка.
- На всякий случай… Ночью всякое бывает. Неспокойно у нас в селе, товарищ капитан. Вот я и решил… - Пынзару после некоторого колебания добавил: - Я ему еще пистолет дал. Браунинг, трофейный.
Москаленко о чем-то напряженно размышлял.
- А почему он все-таки не захотел с тобой идти, как думаешь?
- Не знаю… Мне показалось, что он торопился, причем хотел остаться один, без провожатых.
ПОДПОЛКОВНИК ДЭННИС И ДРУГИЕ
В каса маре, которую отвели племяннику под жилье, пошел Степан Якуб. Не зажигая огня, стал будить Григория. Тот спал крепким молодым сном после плотного ужина, сдобренного, по обыкновению, самогоном. Григорий испуганно вскинулся на пышной подушке, ничего еще не соображая со сна и тараща глаза в темноту, потом быстро сунул руку под подушку.
- Это я, Гриша, - раздался над самым его ухом голос дяди, и он окончательно проснулся. - Вставай, дело есть.
- Какое еще дело? - сонно пробормотал племянник. - Ночь, поди, на дворе?
- Вот именно, - подтвердил Якуб, - самое подходящее время. Вставай. Ты что, запамятовал? Мы же с вечера договорились. Пошли, ждут ребята, которых ты просил подыскать.