Возвратившись к себе, Аурел достал коричневую папку, быстро перелистал ее и нашел паспорт Крауса. Да, именно 16 августа появился на свет девятый, последний, ребенок Краусов, сын, которому дали имя Петер. У Галины Величко оказалась на редкость хорошая память.
Рабочий день следователя, который он не без основания стал считать потом самым удачным в ходе этого трудного расследования, подходил к концу, когда зазвонил телефон. Аурел сразу узнал Ганева. Была у прокурора такая привычка: звонить по телефону, хотя их кабинеты находились в двух шагах. На эту привычку никто в прокуратуре не обижался, даже напротив: руководитель предпочитал обходиться без секретарши, это придавало отношениям с ним доверительность и простоту.
В кабинет прокурора солнце заглядывало только утром, а в этот предвечерний час здесь царила приятная прохлада. Кауш устало уселся в мягкое кресло, которое появилось здесь вместе с другой новой мебелью после переезда, и мечтательно протянул:
- Хорошо у вас, товарищ прокурор, красота!
- Завидуешь? Напротив, дорогой, не сладок прокурорский хлеб. Вот жалуются на вас, товарищ следователь, а мне - отвечай.
- Жалуются? Интересно…
- Вот именно… Звонили из Кишинева, вызывают тебя в прокуратуру. С материалами по делу Крауса.
Кауш прочитал в глазах прокурора сочувствие. Однако тот больше ничего не сказал.
"ВОЗОБНОВИТЬ И ОБЪЕДИНИТЬ…"
Должность начальника следственного управления в прокуратуре республики если не самая трудная, то самая беспокойная. К нему стекаются запутанные, представляющие особую сложность дела. Дел таких хватает, как хватает и забот, с ними связанных… Кауша приняли не сразу. Пришлось подождать в тесной приемной. Наконец дверь кабинета отворилась, и из нее вышла небольшая группа людей. Кауш наметанным глазом безошибочно определил: "Свои, районщики".
Алексею Николаевичу Столярову, "главному следователю прокуратуры", как иногда между собой называли начальника управления юристы, не было и сорока, однако он выглядел старше своих лет. Каушу не приходилось с ним раньше встречаться, если не считать той короткой встречи в кабинете прокурора республики. Столяров перебирал бумаги в папке. У него было полное округлое лицо, толстые губы, какие принято считать признаком доброты, высокий, с залысинами, лоб, усталые, и опять же добрые, глаза за стеклами очков. Столяров нашел документ, который искал, и передал Каушу.
- Прошу ознакомиться, - произнес он мягким голосом.
Кауш взял лист, весь исписанный черными чернилами. В левом уголке краснела размашистая резолюция: "Разобраться и доложить". Он сразу узнал хорошо знакомую подпись прокурора республики. Едва взглянув на черные, торчащие вкривь и вкось буквы, Аурел понял, что писал человек, не привыкший держать в руках перо. Однако почерк был разборчив, фразы построены довольно правильно; вместе с тем письмо изобиловало множеством грубейших орфографических ошибок, порой затрудняющих понимание его смысла. Внизу листка стояла подпись Петера Крауса. Он жаловался прокурору на то, что следствие слишком затянулось, сначала его обвиняли в незаконном хранении огнестрельного оружия, потом в убийстве Суховой, в котором он признался, а теперь вот "клеят" какого-то Зильберштейна. У этого зубного техника он действительно вставлял зубы, расплатился и больше его никогда не видел. Краус требовал скорейшей передачи дела в суд, грозил объявить голодовку и даже покончить жизнь самоубийством.
Кауш еще раз внимательно перечитал жалобу. О том, что Крауса обвиняли в убийстве Розы Зоммер, не говорилось ни слова.
- Жаловаться - его право, - сказал он.
- А наша обязанность - разобраться, не так ли?
Кауш хотел ответить, что именно так, но в кабинет без стука вошел невысокий лысоватый человек. На улице его можно было бы принять за скромного бухгалтера или агента госстраха, однако среди юристов и оперативников Яков Михайлович Гальдис пользовался репутацией настоящего аса следствия. Прокурор-криминалист Гальдис занимался особо опасными преступлениями против личности, а его узкой, так сказать, специальностью было расследование самых тяжких из них - убийств.
- Тебя-то мы и ждем, Яков Михайлович, заходи, - приветствовал его Столяров.
- Я уже здесь, куда же заходить, - отвечал тот, усаживаясь напротив Кауша у небольшого столика. - Слушаю тебя внимательно.
- Не меня послушай, а товарища Кауша. Все по тому делу, Розы Зоммер, помнишь? Мы его на особом контроле держим. Сейчас оно приостановлено… Впрочем, - добавил Столяров, - я выразился неточно: переплелось здесь несколько дел… клубок, словом.
Телефон на столе зазвонил требовательно и нетерпеливо, вызывала междугородная. Это был уже второй или третий звонок за время, что Кауш находился в кабинете, но те переговоры были краткие, а на сей раз разговор предстоял обстоятельный. Положив наконец трубку, Столяров виновато произнес:
- Вот что, ребята, у меня потолковать не удастся. Не дадут. Давайте-ка у Якова Михайловича все обмозгуйте, а потом он мне доложит. Так лучше будет.
В маленьком кабинетике Гальдиса было уютно и тихо. Черный телефонный аппарат не проявлял признаков жизни. Прокурор-криминалист, к удивлению Кауша, до подробностей помнил дело Розы Зоммер. Знал он, правда лишь в общих чертах, и дело об убийстве Суховой, поскольку в прокуратуру поступило оперативное донесение из района. Гальдис раскрыл коричневую папку, привезенную следователем, и погрузился в ее изучение, изредка задавая вопросы. Особенно его заинтересовали показания Галины Величко:
- Похоже, что Краус готовил себе алиби, не очень искусно, но все-таки… Расчет простой: посмотрят оперативники наряды, убедятся, что работал Краус в тот день, поливал груши-яблони, - и дело с концом. Логично… с точки зрения преступника, который ни во что не ставит наши органы охраны правопорядка. - Он помолчал, снял очки, тщательно протер и водрузил на свой крупный мясистый нос. - Так вы говорите, товарищ Кауш, что между отцом девочки и Краусом что-то произошло. Очень любопытно. Но что именно? Здесь может быть ключ всего. Да и это подчеркнутое участие Крауса, причем после ссоры, в розыске девочки, в похоронах… Не маскировка ли, да еще умелая?
- А вдруг совесть заговорила? - неуверенно предположил Кауш.
- Совесть? О какой совести вы говорите? Если бы у этого подонка была совесть, он бы не убил пожилую женщину. О девочке я пока не говорю. Это нам еще предстоит - доказать или отбросить обвинение. Да, кстати, этого Крауса разве не допросили в свое время и связи с убийством Розы? Я что-то не вижу протокола.
- В том-то и дело, Яков Михайлович, что тогда не допросили. Был вне всяких подозрений.
- Вне подозрений только жена Юлия Цезаря. Надеюсь, вы изучали древнюю историю, уважаемый товарищ младший советник юстиции, - тоном наставника произнес прокурор-криминалист. Кауш не понял, шутит он или говорит всерьез. - Однако, как говорят французы, вернемся к нашим баранам. Жалуется, значит, ваш подопечный, смотри какой нетерпеливый. Нервничает. А может, Мировский где-то и перегнул, а? Собственно говоря, мы весомыми уликами против Крауса по делу зубного техника не располагаем. К сожалению. Да и по делу Зоммер тоже. На случайную удачу, признание рассчитываем. Как блатные выражаются - на пушку берем.
Перечитывая исписанный черными чернилам лист бумаги, Гальдис задержал на нем внимание дольше, чем в первый раз. Не выпуская его из рук, он медленно размышлял вслух:
- А ведь Краус этой жалобой почти выдал себя. Обратите внимание - ни слова не пишет о том, что ему "клеят" среди других и дело Розы. Случайна ли такая забывчивость и забывчивость ли это? Своим неупоминанием он как бы подчеркивает преступление, о котором не хочет говорить. Психологически это объяснимо: под суд торопится. Надеется, и не без основания, что за Сухову ему "вышку" не дадут. Он где сейчас, в СИЗО? Пусть посидит. Рано его еще в оборот брать, не готов. Да и нам следует капитально подготовиться. Надо передопросить всех свидетелей по делу Зоммер, что-то новенькое может появиться. Мы еще встретимся, и не раз, товарищ Кауш.
Аурел распрощался и уже закрывал за собою дверь, когда Гальдис его задержал:
- Чуть не забыл. Пора, товарищ Кауш, возобновить дело по факту убийства Розы Зоммер и объединить его в одном производстве с делом Суховой. Пришло время. В самый раз.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. ДЕНЬ СМЕРТИ
Члены оперативно-розыскной группы по камешку воздвигали здание обвинения. Оно росло медленно, мучительно медленно, как казалось Каушу. В его основании еще зияли пустоты, заполненные лишь предположениями и подозрениями. Одна из пустот заполнилась после длительной переписки и наведения различных справок. Удалось наконец разыскать архив трибунала, который судил Крауса. В ответ на запрос пришла копия приговора:
"Краус П. Т., уроженец села Баден Одесской области, осужден по статье 58-а УК РСФСР к 25 годам лишения свободы. Подсудимый, находясь на территории, временно оккупированной немецко-фашистскими захватчиками, вступил добровольно в вооруженный отряд "Зельпшуц". Проходил военную подготовку. Охранял село от партизан, задерживал подозрительных для оккупантов лиц. С апреля 1942 г. по 1943 г. задержал 9 человек, подозреваемых в принадлежности к партизанам, доставил их в сельуправу, избивал, судьба их неизвестна. Весной 1943 г. арестовал жителя села Броунагеля за несдачу продуктов немецкой армии, посадил его в подвал, где жестоко избил. Краус П. Т. выезжал в соседние села, где отбирал продовольствие у крестьян. В январе 1944 г. в Одессе охранял склады, политическую тюрьму, патрулировал улицы, задержал 8 граждан по подозрению в принадлежности к отряду партизан, доставил их в комендатуру; судьба их неизвестна. В феврале 1944 г. дал подписку быть негласным сотрудником полевой полиции и сообщать сведения о настроениях немцев - граждан СССР, мобилизованных в немецкую армию. По его доносам было арестовано 2 солдата. Судьба их неизвестна…"
Срок заключения Краус отбыл не полностью и вышел на свободу в 1955 году. Как гласила справка, которую также получил Кауш, он был освобожден по амнистии.
"Ну и птица, - с отвращением подумал Кауш, ознакомившись с приговором. - Ему было что скрывать. Фашистский прихвостень. Оборотень… Однако свое он получил, а за одно и то же преступление дважды не наказывают".
Стали ясными мотивы преступления. Кинжалом убийцы водила не только личная ненависть к бригадиру. В эти удары Краус вложил всю свою лютую, слепую ненависть ко всему советскому. Такой способен на любое, даже самое гнусное, преступление. Следователь уже почти не сомневался, что это он убил Розу Зоммер. Однако Сухова - это одно, а Роза - только девочка, и к тому же своя, немка. Но ведь он предавал и своих. Кауш вспомнил рассказы молодых женщин, работающих с Краусом, о его приставаниях, грязных шуточках… Растленный, аморальный субъект, он был способен и на такое преступление. Было ли оно насилием ради насилия - и только? Что все-таки произошло между Краусом и Карлом Зоммером? Неужели он избрал столь чудовищно-извращенный способ мести отцу девочки?
Размышления Аурела прервал телефонный звонок. Он не узнал голос, но говоривший назвал себя, причем не совсем привычно:
- Здесь Карл Зоммер. Мне нужно с вами поговорить.
Часы показывали около пяти. Видимо, Зоммер только что кончил работу.
- Приходите. Я у себя.
Минут через пятнадцать раздался осторожный стук в дверь, и вошел Зоммер. Он неловко присел на предложенный Каушем стул, положил на колени натруженные руки и стал их разглядывать, будто видел впервые. Наконец тихо сказал:
- Товарищ следователь, как же так получается? Вы говорили, что Петра арестовали за этот самый обрез, а обрез-то ни при чем. Женщину он убил.
- А вы откуда знаете, Карл Иоганнович?
- Гертруда сказывала, мы ведь соседи… Это верно?
- Да. Он и сам признался.
Зоммер снова принялся изучать свои руки, низко склонив голову.
- Ну и дела, - медленно, словно про себя, произнес он и взглянул Каушу прямо в глаза. - Не ожидал я такого от Петра… Не ожидал, - задумчиво повторил он, - хотя и озлобленный он, и все ему не так. - Было заметно, что Зоммеру трудно говорить о соседе. Трудно и неприятно. - Не сразу его раскусил. Сосед как сосед, а с соседями надо в мире жить, их не выбирают. Мы вроде даже подружились. Телевизор к ним ходили смотреть…
Зоммер рассказывал обстоятельно, неторопливо; видимо, так же обстоятельно, не торопясь, делал он свою нелегкую работу. Кауш его не перебивал: пусть выговорится. О телевизоре Зоммер упомянул не случайно. Пришли они как-то к соседу, кинофильм "Смелые люди" показывали. Есть там эпизод, когда солдата раненого конь подбирает. Краус ухмыльнулся: "Смотрите, Красная Армия воевала на лошадях да на волах". Герта захихикала. Зоммер так ответил: "На волах или нет, однако до Берлина дошли". Краус смолчал, только зло посмотрел. Потом снова разговор завел: в Красной Армии порядка, мол, не было, не то что в немецкой, особенно в частях эсэс.
- Он говорил, что служил в немецкой армии?
- Прямо не говорил, только намеками. Одессу вспоминал, мой родной город. Никогда не забуду, что они в войну творили, освободители… Может, и Петр среди них был… Он больше хвастался, как по девкам шлялся: веселое, говорит, время было. А посадили, сказывал, ни за что, просто потому, что немец: все русские, говорит, немцев ненавидят. Я тоже немец, но меня никто не сажал. Наоборот. Вижу, уважают и на заводе, и в Покровке. Да разве только меня? Спорили с ним. Он, когда выпьет, словно сумасшедший делается, злой. Я так считаю: озлобился Петр после лагерей, считал - несправедливо его осудили. Я его не расспрашивал… Не в том дело, не то хочу сказать… - продолжал Карл Зоммер. - Однажды приходит он, дети на улице играют, жена в магазин ушла. Выпили немного, как полагается. Петр заводит такой разговор: давай, мол, поедем в Бундес Републик Дойчланд, - Зоммер произнес по-немецки название ФРГ. - Я поначалу подумал, что он говорит о поездке в гости к родственникам, спрашиваю - на какой срок и когда вернемся. Он усмехнулся так и отвечает: "Обратно я возвращусь только с автоматом в руках". Хватит с меня, отвечаю, хлебнул я горя на этой "родине" один раз, натерпелся от бауэра сполна, когда нас в Германию пригнали. Моя Родина здесь. В этой земле лежат мои предки, придет час, и я лягу. Петр мне говорит: "Я думал, Карл, что ты хороший немец, а ты, оказывается; вовсе и не немец. Ты русским продался, шкура". - "Нет, Краус, - ответил я, - я настоящий немец, а ты, видно, был фашистом, фашистом и остался". Выложил ему все, что о нем думал. Он - мне: "Спасибо за откровенность, дорогой сосед, я тебе этого не забуду". И ушел. С тех пор мы почти не разговаривали, только здоровались. Честно вам признаться, товарищ следователь, боялся я его. А вскоре это несчастье случилось. Может, совпадение просто, а может… Бригадиршу убил и дочку погубить мог. И вот что еще… Когда Розочку нашли, он так убивался, будто с его родной дочкой это случилось. Я уже вам рассказывал, но не все. На поминках мы рядом сидели, Петр и говорит, громко, чтобы все слышали: "Скорее бы поймали преступника, а то он, может, сидит где-то рядом, а ты и не знаешь, что выпиваешь стакан вина с врагом". После похорон мы помирились. Пришли как-то к нему в гости, разговариваем, а Петр вдруг ко мне с кулаками: такой, мол, сякой, с моей Гертрудой любовь крутишь. Приревновал. А я на эту Гертруду и не смотрел даже. Неспроста он комедию эту устроил. Повод для ссоры искал, чтобы не встречаться больше. Боялся, видно, что себя выдаст.
Зоммер вздохнул и замолчал.
- Спасибо, Карл Иоганнович, за ваши показания, они нам очень пригодятся, хотя вы немного и запоздали. Пораньше надо было сообщить обо всем этом.
- Сам понимаю, что раньше надо было, - сокрушенно отвечал Зоммер, - только боялся его… не за себя, за семью.
Показания Зоммера были завершающим штрихом в предварительном следствии. Сроки следствия истекали. Кауш и Гальдис, изучив его материалы, засели за составление плана допроса. Подробнейший план занял десять страниц. Гальдис с сомнением покачал головой:
- План хорош, ничего не скажешь, но все-таки у нас нет весомых доказательств вины Крауса. Теперь все зависит от тактики ведения допроса… и, конечно, от интуиции. И есть еще, молодой человек, госпожа по имени удача. Итак, положимся на трех этих симпатичных дам - тактику, интуицию и удачу.
…Погожим сентябрьским утром к большой глухой двери, пробитой в высоченной каменной стене, подошли двое… Прямо к стене прилепились домики, густо увитые виноградом; во дворе сушилось на веревке белье, полная женщина в халате, что-то приговаривая, разбрасывала корм курам. Эта мирная картина совсем не вязалась с колючей проволокой на верху стены, с часовым на угловой башне, пустыми в дневную пору глазницами прожекторов. Из обитой металлом узкой форточки, вделанной в дверь, на стук выглянул человек в военной фуражке. Гальдис и Кауш протянули ему служебные удостоверения. Тяжелая дверь медленно, будто нехотя, открылась, пропуская их в освещенный электрическим светом коридор. Лейтенант с красной повязкой на рукаве - ДПНСИ как со старым знакомым поздоровался с Гальдисом, попросил заполнить требование на вызов для допроса подследственного и исчез, оставив их вдвоем. Он появился минут через десять:
- Ваш следственный кабинет - третий.
Они вышли из административного корпуса и оказались на обширном, покрытом асфальтом, дворе. Прямо перед ними возвышалась трехэтажная башня. Она была старинной постройки, но тем не менее своим расширенным книзу основанием странным образом походила на сверхсовременную Останкинскую. В башню вела зарешеченная дверь в большой перекрытой решеткой арке. Вдоль полукруга на ней было что-то написано белыми буквами на красном фоне. Кауш замедлил шаг и прочитал:
"Явка с повинной смягчает наказание".