4
Едва милиция отбыла, тут же появился неунывающий Дергачев, уже в халате. Держался он непринужденно, даже нахально, будто ничего и не произошло. В отличие от него блондинка, успевшая прикрыть полотенцем свои выдающиеся формы, смотрела виновато. Я не стал устраивать ему разнос при посторонних, ограничившись тем, что сухо представил его Косумову.
Смекнув что к чему и спеша исправиться, блондинка тут же взяла прокурора в оборот. Под ее руководством девицы окружили Косумова, со смехом раздели и увлекли в бассейн. Вскоре оттуда доносился плеск, женский хохот и гортанные мужские восклицания. Артурчик, вероятно, решил, что с его стороны будет вполне благоразумно не приближаться ко мне некоторое время. Насвистывая под нос, ни на кого не глядя, он вдоль стенки ретировался в парную. Азиатка, по-кошачьи крадучись, последовала за ним.
От всего происшедшего у меня пересохло во рту, поэтому я сел за чайный стол напротив Семеныча.
- Так это и вправду твой дом? - спросил я, наливая себе и ему чаю.
Семеныч убавил звук телевизора и состроил хитрую мину.
- По документам мой, а так, конечно, Генкин, - охотно пояснил он. - Генка, зять мой, на меня его купил. Чтоб если, значит, его загребут, то имущество уже не конфискуют. Понял мысль? Да нынче все так делают: кто на тещу оформляет, кто на родню дальнюю. Не охота же, чтоб государству доставалось.
- Не все же конфискации боятся, - улыбнулся я.
- Дураки не боятся! - фыркнул он, разгрызая кусок сахара крепкими белыми зубами. - Им-то чего бояться? А умный, он всегда с оглядкой на тюрьму живет.
- Чем же Генка у тебя занимается? - полюбопытствовал я.
- Да кто ж его знает? - зевнул Семеныч и отхлебнул из чашки. - Я в чужие дела не суюсь. У нас в Воронеже бандит был. А здесь, может, масть поменял, бизнесменом заделался, я уж не спрашиваю. Строит что-то, так я слышал. Но дела у него, видать, хорошо идут, он вообще фартовый, да и котелок варит. У него кроме этого дома еще квартира в центре огромная, на Лильку он купил ее, на дочь мою. На Кипре тоже дом, только там теперь не живет никто, продавать, наверное, будем. Генка вон и во Франции приценивается, все не решит, где брать: то ли в Ницце, то ли в Сан-Тропе. И там ему нравится, и здесь. А я ему свое долдоню: на эти деньги, что там просят, в Сочах можно целую деревню купить, прям на море. А что? Климат не хуже, а к дому ближе, и жить там летом куда дешевле будет. Да разве вы сейчас что-нибудь умное слушаете?! У вас одно в голове: где спереть и кому втереть. Эх, - махнул он рукой. - А может, так и правильно. Я и сам, бывало, давал жару! Чего только не творил! - он скосил глаза на свои татуировки. - Через то и чалился.
- Нравится тебе в столице?
Семеныч поставил чашку на стол.
- Неа! - поморщился он. - Не привился я в ней, видать, уже годы не те, чтоб обвыкать. Генка с Лилькой - те не нарадуются, про Воронеж уже слышать не хотят, дыра для них. А я - ну ни в какую! Не живется мне тут. Слышь, до смешного доходит: захочешь, например, пива разливного выпить, ну, вот из банки, а в округе - ни одной пивнухи; либо Женька в город посылай, либой сам ехай. Ломает меня. На Рублевке с тоски загинаешься среди полотерок. По три в день убираться приходят, да еще садовник, короче, нет покоя. А в центр выберешься, еще хуже. Народу вроде полно, а никого не знаешь. И базар у них там какой-то вечно левый. Я в прошлом месяце кипешнулся маленько. Нырнул в город, просто прошвырнуться со скуки, так с одним козлом прям на улице закусился. В лоб ему дал - двенадцать часов в обезьяннике отсидел, пока меня Генка не выкупил. Они меня после всей семьей песочили, мол, ты че, дед, совсем из ума выжил?! Сидел бы лучше дома, чем всяких чертей гонять! А я, что ль, виноват? Он сам нарвался. Короче, как говорится, живу лучше всех, никто не завидует.
- Скучаешь по дому? - продолжал расспрашивать я.
- Есть такое дело! - отозвался он с чувством. - Вся жизнь моя в Воронеже прошла, не считая лагерей. Родня там у меня, кореша. Да чего сравнивать?! Там зайдешь в гаражи, вмажешь с пацанами, козла в домино забьешь. Ты всех знаешь, тебя все знают. С тем рос, с тем сидел. Потом к подруге зарулишь. А че ты так смотришь? - задиристо осведомился он, заметив в моих глазах удивление, которое я не сумел скрыть. - Тебе можно, а мне нельзя, что ли? Путевая, между прочим, чувиха, звоню ей иногда отсюда, приветы передаю. На двадцать лет меня моложе, продавщицей в магазине работает. С душой дает, не то что биксы здешние. У них в глазах одни доллары.
- Чего же ты не вернешься? - спросил я с симпатией.
Вероятно, я наступил на больную мозоль. Он даже приподнялся и опять сел.
- А как?! - воскликнул он. - Один, что ли? Баба моя нипочем внуков не бросит, даже не заикайся. Дура, что с нее взять. Да и я к ним, похоже, прикипел. Они ж на нас всю дорогу, с самого рождения, на ней да на мне. Родителей и не признают. Только "баба" да "деда", такого нет, чтоб "мамка" иль "папка". А как ты хочешь? Генка вечно на работе пропадает, сюда ночевать раз в неделю приезжает, а то все в командировках, а может, по баням гуляет. Лилька тоже дома не сидит, магазин какой-то открыла, Генка ей денег дал. А детям присмотр нужен, а то, слышь, отправятся за дедом, ленинским путем: по тюрьмам да лагерям. Старший потрох в этом году в школу пошел. А сейчас у него каникулы, так они подхватились и опять куда-то в Италию полетели. А я уперся. Дай, говорю, чуток от этой неруси раскумарюсь. В натуре, надоели черти нерусские.
- Отдохнул?
- Два дня ничего. А после опять я заскучал. Может, и зря не поехал? Женька-то они с собой взяли. Вот и нету у меня никакой компании. Ладно, хоть Дергуша вспомнил, вас привез. Какое-никакое, а развлечение.
- А Дергачева ты откуда знаешь? - Я был рад сменить тему, чтобы не множить печали узника роскоши.
- Так он внука моего старшего к школе готовил. Че-то с ним учил такое, я уж не знаю. Мы с Дергушей на другой теме завязались. Когда я один остаюсь, он меня нет-нет, да и навестит. Мы с ним в баньке попаримся, выпьем. Ну и шмары опять же. Куда ж без них? - Семеныч задумчиво погладил выступающий кадык и доверительно проговорил: - Хотя я этих шмар, которых он привозит, не больно жалую. Гуттаперчивые, я их называю. За бабки что хошь сделают, да ты сам не хуже меня знаешь.
- А Генка знает об этих визитах?
- А его-то какое дело? - несколько обидчиво возразил Семеныч. - Кого хочу, того и приглашаю. Я ему не докладываюсь.
В мраморный зал я вышел с готовностью утопить Дер-гачева в ледяном лягушатнике. Зато он бросился мне навстречу, светясь доброжелательностью.
- Все отлично! - радостно доложил он. - Прокурор твой на телок запал, глаза разбегаются, не знает, кого хватать.
- Пойдем, рассчитаемся, - сказал я, сдерживаясь.
- Вообще-то не к спеху, - успокоил он меня. - Можно и позже, а впрочем, как скажешь. Я всех расходов еще не сводил, точную цифру назвать пока не могу. Думаю, в районе десятки. Плюс-минус косарь.
- Скорее, плюс, чем минус? - предположил я, по опыту зная, что эта обманчивая формула почему-то не подразумевает уменьшения, а только увеличение.
- Ну да, пожалуй, - засмеялся он, совсем по-свойски.
Я взял из раздевалки сумку, и мы прошли в бильярдную. Я достал деньги, отсчитал три тысячи долларов и протянул Дергачеву.
- Это что? - спросил он с веселым недоумением. - Аванс?
- Это все, - пояснил я ласково. - Здесь гонорар телкам, которых возьмет Косумов, и премия тебе за хлопоты. Я что-то забыл?
Он вытаращил глаза и открыл рот, готовый взорваться возмущенной тирадой.
- Может быть, узнаем у Семеныча, сколько ты ему за эти визиты платишь? - добавил я насмешливо. - Боюсь, старик после такого не скоро тебя еще пригласит.
Он сразу скис. Но это продолжалось очень недолго, всего несколько мгновений. Затем он оскорбленно запахнул халат, как римскую тогу, оперся на бильярдный стол и сложил на груди руки.
- Я одного никак не пойму, - заговорил он с вызовом. - А тебе, собственно, какое дело? Что ты вечно за их деньги переживаешь? Тебе лично от этого какая выгода?
- Других мотивов, кроме выгоды, ты не допускаешь? - поинтересовался я.
- А какие еще в данном случае могут быть мотивы? Только не надо мне рассказывать про твою нерушимую дружбу с Храповицким. Это даже не смешно. Я тебе еще в прошлый раз сказал, что дружба бывает между равными. Но поскольку ты не понимаешь, то я кое-что добавлю. Такая дружба хуже предательства!
- Что-то новое, - заметил я. - И кого же я предал?
- Меня, например! - Дергачев стукнул длинными пальцами в свою розовую безволосую грудь.
- Когда?
- В Амстердаме! Забыл уже, как ты на меня Цербером бросался? Крови моей жаждал, требовал моего увольнения. А за что? За то, что я доставил пару приятных минут малолетней шлюшке, которой надоел ее престарелый бон-виан? Или за то, что я оттопырил лишний рубль? Вернее, даже не оттопырил, а только собрался это сделать, точь-в-точь, как сегодня. А ты тогда взъелся и устроил скандал. Почему? Что же в этом плохого? Да Храповицкий бы даже не заметил, ему и так денег девать некуда. Причем он свои бабки зарабатывает грязнее, чем я. Но, когда дело касается его, ты молчишь, и вся твоя честность куда-то испаряется. Хотя я тебе гораздо ближе: и по крови, и по духу.
От такого родства меня слегка перекосило. Дергачев это заметил.
- Удивлен? - продолжал он с нараставшим возбуждением. - Или ты себя теперь к ним причисляешь? Мы ведь с тобой университеты заканчивали и диссертации защищали! В отличие от них. Может, ты и про это уже забыл? Зато я помню, как Храповицкому ученую степень покупал, здесь в Москве. И обо всех его званиях тоже я договаривался. Так что могу тебе с точностью до копейки сказать, какой из его научных трудов сколько стоит.
- Тридцать процентов сверху накручивал? - спросил я с иронией. - Или пятьдесят?
- Сто! - отрезал он не смущаясь. - А надо было все двести. От них не убудет. Ему костюм от Версаче дороже обходится, чем кандидатская диссертация. Наука и культура у нас в стране подыхают, вот и приходится умным, порядочным людям вкалывать на нуворишей. Только ведь служить можно по-разному. Либо как я - от безысходности, но с чувством юмора, либо как ты - со страстью, вперед приказа лететь! Сам реши, какой путь противнее.
Мы никогда не говорили с ним на подобные темы, и я не подозревал в нем кипения таких страстей.
- Ты рассуждаешь так, словно Храповицкий - наш классовый враг, - усмехнулся я.
- А то кто же? И он, и Вася, и Виктор, и Плохиш - вся эта сволочь. Помню, как я Виктора впервые увидел. Я тогда в Госдуме работал, в пресс-службе, и встречу ему там назначил. А в те времена бандиты в провинции спортивные костюмы носили и кроссовки. Коммерсанты им старательно подражали, мода такая была у крутых. Так вот он из Уральска притащился сюда в спортивном костюме с лампасами. Небесного цвета. И понять не мог, почему же его, такого красивого, не везде в Москве пускают.
- Дело же не в одежде, - возразил я. - Сейчас у него костюмов больше, чем у тебя, раз в сто.
- Конечно, не в одежде, - подтвердил Дергачев. - А в сущности. Она у нас одна, а у них - другая. Ведь кто мы такие? Потомственные российские интеллигенты. Нас этике учили, добро от зла отличать. Мы не ангелы, не отрицаю, в нас тоже полно всякой дряни. Не всегда оказываемся на высоте. Но мы, по крайней мере, точно знаем, что хорошо, а что плохо. У нас совесть есть, а у них - нет. Они же по сути своей - люмпена, перекати поле, взвесь мутная. Чему они учились, что умеют? Воровать, убивать, обманывать. Они и раньше все подряд тащили, только таились, боялись всплывать. А когда в России началась вся эта кутерьма, то их сразу волной наверх вынесло, а мы, наоборот, камнем на дно пошли. Потому что наступило время грабежа, но они были готовы грабить, а мы - нет!
Он перевел дыхание и взглянул на меня, ожидая, что я стану спорить. Но я молчал, давая ему выплеснуться до конца.
- Я рад, что за них, наконец, взялись! - прибавил он с ожесточением. - Пусть бы их всех пересажали!
- Как я понимаю, тебе их не жаль? А как же "милость к падшим"?
Он даже поперхнулся.
- Шутишь? Да нисколечко! Они мою страну ограбили, меня ограбили, все здесь испоганили, свои воровские законы установили. За это я должен их жалеть? Да я когда в газетах читаю, как они друг друга убивают, я ничего кроме здорового злорадства не испытываю. Этот Храповицкий огребал миллионы, но ему казалось мало. Он пожадничал, что-то с кем-то не поделил. Полез в драку и получил. Моего совета он не спрашивал, в долю меня не приглашал. Вообще, если хочешь знать мое мнение, нормальному человеку несвойственно жалеть тех, кто богаче. Это противоестественно. Жалеют бедных и помогают бедным, униженным и оскорбленным! В этом основа всей русской культуры. Не знаю уж, чем тебе Храповицкий так полюбился: широтой души или европейской образованностью. Но что касается меня, то я сумею стойко пережить его несчастья.
- Зачем же тогда ты с ними работаешь, если так их ненавидишь? - спросил я.
Это был неудобный вопрос, но он был к нему готов.
- За деньги! - отрубил он. - Ветеринар не обязан любить крокодилов, но все равно их лечит. Я, как и ты, зарабатываю умом и талантом. Живу тем, что продаю свои знания. Но не свои убеждения! Это огромная разница. Принципиальная. Любить их я не нанимался.
Не уверен, что в мире существовала уйма желающих приобрести его убеждения. Подобные сентенции мне много раз приходилось слышать в детстве от родителей, и они вызывали во мне ту же реакцию, что и застывшая манная каша, которой нас ежедневно пичкали в детском саду. Мои родители, как и полагалось людям их круга, были страстными диссидентами, не принимавшими советскую власть. Однако их свободомыслие, как и полагалось в их кругу, ограничивалось пространством нашей кухни. С помощью похожих трюизмов они примиряли свою больную совесть с получаемой от государства зарплатой.
Я достал из сумки сигареты и закурил.
- Был в восемнадцатом веке литератор по фамилии Тредиаковский, - неторопливо начал я, разгоняя рукой дым. - Реформатор русского стихосложения. Один из первых отечественных интеллигентов. Образованнейший по тем временам человек. За границей учился.
- Слышал, - снисходительно отозвался Дергачев. Он был уверен, что к сказанному им прибавить уже нечего. - Василий его звали. Я МГУ заканчивал.
- Так вот, он тупой императрице Анне Иоанновне и ее невежественному любовнику Бирону оды посвящал, - продолжал я, оставляя его реплику без внимания. - Длинные и возвышенные. И на четвереньках в зубах их подносил. Во время торжественных церемоний. А они его за это первым придворным поэтом числили и жалованье ему платили.
- Ты это к чему? - нахохлился Дергачев.
- К слову, - отозвался я. - Тоже, должно быть, своих убеждений не продавал.
Он сразу выпрямился.
- Ну, я-то перед Храповицким не ползал! - воскликнул он оскорбленно.
Я молча пошел из комнаты. Что толку было продолжать этот бесконечный спор? Конечно, он ползал. Они все ползали. Русская интеллигенция всегда ползала перед теми, кто ей платил. И к кому она за это испытывала не благодарность, а ненависть и презрение.
- Погоди! - крикнул он мне вслед. - Значит, ты себя интеллигентом не считаешь, что ли?
- Упаси Бог! - отозвался я.
- А кто же ты тогда?
А вот на этот вопрос у меня не было ответа. Хотя я очень хотел бы его знать.
5
Косумов лежал на шезлонге ничком, разбросав ноги и свесив вниз руки. Две девушки с двух сторон массировали его мускулистое волосатое тело, а неутомимая азиатка, сидя у его изголовья, поила его пивом и кормила с ложки икрой. Косумов поднимал голову, проглатывал очередную порцию и урчал.
- Можно тебя на минуту? - спросил я его.
Недовольная тем, что я их прерываю, азиатка посмотрела на меня, сузив глаза, и зашипела, как рассерженная кошка.
- Ну никакой личной жизни! - пожаловался Косумов девушкам. - Раз в жизни попадешь в хорошую компанию, и то отдохнуть не дадут.
Он поднялся, потянулся, накинул халат и лениво проследовал в одну из комнат с диванами. Я окликнул Артурчика, который меланхолично плавал в бассейне; он вылез и пошел с нами. Косумов сел в кресло, откупорил бутылку пива, отпил из горлышка и отер пену с жестких черных усов.
- Ну, - поторопил я. - Узнал что-нибудь?
Не отвечая, он вопросительно посмотрел на Артурчика.
- Это мой друг, - заверил я. - Он в курсе ситуации, при нем можно не таиться.
Косумов еще немного подождал, мне показалось, нарочно, чтобы подогреть меня.
- Дело я посмотрел, - наконец медленно заговорил он. - Нарушений там очень много, разломать его реально. В принципе, любое дело можно разломать, - усмехнулся он. - Было бы желание. Уральская областная прокуратура, как я понял, выступала поначалу на вашей стороне, чувствуется, прикормили вы ее. Но потом они получили другую команду и отвалили.
- А кто им дал команду не вмешиваться? - спросил я.
- Асташов. Заместитель генерального по следствию. Он такие вопросы курирует.
- А зачем ему было вмешиваться?
- Потому что ему намекнули, что так нужно, - ответил Косумов и опять отпил пива.
- Кто? - коротко спросил я, преодолевая раздражение от того, что приходилось вытягивать из него каждое слово.
Он поднял глаза наверх, к потолку, показывая, откуда исходило пожелание, хотя вдаваться в подробности не стал.
- С Асташовым я сегодня переговорил, - не спеша, со значением продолжал Косумов. - Без него тут никак нельзя, тем более что генеральный уже две недели болеет и Асташов исполняет его обязанности. Деньги ему сейчас позарез нужны, он ведь тоже попал с этой "Золотой нивой", - внезапно Косумов переменился в лице и стукнул кулаком по подлокотнику: - Нет, я все же поймаю этого Боню! Он мне все до копейки вернет, клянусь!..
- Не отвлекайся, - поспешно попросил я. - Мы потом его вместе поймаем, клянусь.
Косумов сделал над собой усилие и кивнул, принимая мое предложение.
- Короче, мы готовы взяться, - закончил он, и я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. - Просим мы немного, - он поднял три пальца, что вероятно означало три миллиона долларов.
- На двоих! - подчеркнул он, чтобы я вернее проникся его бескорыстием.
Я стиснул ему руку, показывая, что благодарен за такое отношение к себе и своим проблемам. В ответ он крепко хлопнул меня по плечу как старого товарища.
- Но есть одна опасность! - нахмурившись, предостерег он и замолчал.
- Какая? - осведомился я, снова внутренне напрягаясь.
- В это дело может встрять президентская администрация!
- Она уже встряла, разве нет? - пожал плечами Артурчик, впервые внося свою лепту в разговор.