Я с серьезным видом спросил адрес. "Неужели пойдешь?" - насторожились ребята, предвкушая удовольствие. "Пойду, - сказал я, - обязательно сейчас побегу. Буду умолять гипнотизера вдолбить мне, да покрепче, что Митяй не круглый идиот, а только наполовину…"
Спектакль сорвался, и воцарилась тишина. Вот в какой адской обстановке я работаю! Вчера вывесили в общежитии "Колючку". В центре батальная картина - "Бой в 39-й". Я почему-то смахиваю на Петра I, а Сашок - на Наполеона. В карикатуре все допустимо.
Теперь премии за лучшую комнату не видать как своих ушей. Впрочем, ее все равно бы не было: с такими шалопаями не до премии. Не угодить бы в милицию - вот за что боремся.
31 мая.
Ну его в болото, экзамен. Имеет же человек право на отдых? Всей колонией поехали на Обь. Жарко. Загорали. Сочиняли частушки.
1 июня.
Раскаиваюсь в легкомыслии. Надо же быть такими олухами! До экзамена 48 часов, а они загорать! Но ничего не поделаешь: день, как говорится, теленок слизнул.
2 июня.
Скверно. Что день грядущий мне готовит?
3 июня.
Уф, наверно, никогда древние славяне не думали, что их потомок будет так мучиться, растолковывая, как они писали. Так или иначе, все в порядке. Отвечал, как всегда, первым. Вышел и еще поиздевался над Сашком, Митькой и Джеком, худыми и бледными, ожидавшими своей участи, как бычки на мясокомбинате. Я сказал, что, судя по тому, как они вели себя в последние дни, им несдобровать. Митька не на шутку огрызнулся, а я посоветовал несчастному сходить, пока не поздно, к гипнотизеру, который внушит ему, что он все знает. Потом разразился мефистофельским смехом и исчез в вполне понятном направлении (да простят они мне нарушение конвенции 1938 года: ждать, пока не сдадут все).
Дома ее еще не было. Майя же мне, как ни странно, не удивилась.
В десять минут я устроил в комнате кавардак, такой живописный, что любой художник мог рисовать с натуры картину на тему "Стихийное бедствие" или "С насиженного места…". Майе ничего не оставалось, как включиться в воскресник. И хоть комсомольского энтузиазма у нее нельзя было отыскать и в микроскоп, через полчаса женская обитель превратилась в светелку.
Гвоздем программы был огромный букет, который, по идее автора, должен был падать с потолка прямо в руки входящей именинницы (иначе ее не назовешь). Но простейшая система нитей не выдержала, и в самый торжественный момент букет плюхнулся с каким-то ужасным шумом и свистом на пол, перепугав всех, в том числе и виновницу торжества. Тем не менее это не омрачило общего настроения. Маринка сияла. Она сказала, что такой блестящей встречи еще никогда не бывало в истории человечества. По этому поводу я попросил ее дать интервью.
Чай пили весело. Кроме всего прочего, с сухариками (о, как я их ненавижу!). Тайно хвалил себя за выполненную клятву: оба мы получили по "пятерке".
Потащил Марину на воздух. Прошлись по Красному проспекту, ели мороженое. Хотел проехать с ней в парк, но она отказалась.
Очень странно. Как только мы остались одни, она стала другой - грустной, задумчивой. В чем дело? Устала? Может быть, хоть она и сказала, что нет. Но разве от усталости так сразу меняются люди? Тут что-то другое. Но что?.. Кто говорил, что женщина - сфинкс? Если никто, то я.
В общем, прогулка не получилась. Взял ее под руку. Прошли несколько шагов, она руку опустила, пробормотав, что жарко (жары-то уже никакой не было!). Вдруг я ей неприятен?
Я много болтал, но так, чтобы только не молчать.
Когда прощались, она сказала: "Не сердитесь, Слава, бывает… Пройдет…"
Что бывает, что пройдет? Или она считает, что я специалист по разгадыванию загадок?
Но все-таки день был хороший.
4 июня.
После вчерашних ярких впечатлений жизнь сера и обыденна. Снова пять динозавров на кроватях, снова товарная база, снова усмешечки. Записаться, что ли, в художественную самодеятельность?
Взялся за политэкономию. Прочитал предисловия к "Капиталу".
А все-таки, что могло случиться?
6 июня.
С сегодняшнего дня вместо комбригов и комкоров у нас будут генералы. Любопытно, как к ним обращаться: товарищ генерал? Странно звучит.
Читаю Маркса. Интересно.
8 июня.
По прилежанию я бы поставил себе со своей скромностью "пять".
11 июня.
Можно даже накинуть для ровного счета "плюс", но боюсь себя захвалить.
Где Марина? Что с ней?
15 июня.
Грызу. Совершенно ясно, что гранит науки, а не сухари. На вкус гранит горьковатый, но не противный.
Ходили с Левушкой (ах, почему не с ней!) в кино на "Линию Маннергейма". Здо́рово! Потрясающе!
Жара не спадает. 30° в тени. Нехорошо, товарищ светило!
27 июня.
Отныне у всех будет восьмичасовой рабочий день. Заниматься придется шесть дней, а выходной - по воскресеньям. Надо на всякий случай выучить дни недели: я всегда путаю, что следует за чем - среда за четвергом или наоборот.
Если подходить с точки зрения государственной, то это нововведение правильно, необходимо. Я - человек государственный, а посему новшество поддерживаю.
Джек говорит, что постановление вызвано международной обстановкой. Пожалуй, он прав. Обстановочка не из блестящих.
Думаю о Марине. Как она все это воспринимает? Мне кажется, она должна думать так же, как я.
28 июня.
Даешь 4-й курс! Завтра последний!..
29 июня.
Вот и все. Наполовину я педагог, учитель словесности, чистописания и всяческой литературы.
В институте уже никого нет, в общежитии хоть шаром покати. Оставшиеся, высунув языки, мотаются с "бегунками", хотят быть чистыми перед господом богом, а также перед библиотекой, комендантом и бухгалтерией. Завтра я тоже пущусь в бег с препятствиями. А что будет потом?
Сыновний долг заставляет меня вернуться к матушке, на лоно природы, где мою персону ожидает ласка, парное молоко (два раза в сутки) и трактор ЧТЗ (естественно, не личный). Но я, кажется, поторопившись, написал, что отказываюсь от всех благ и не покажу своего длинного носа с веснушками.
И осел же я! Забыл, что Марина не только студентка, а еще и рабочий человек. Ее же ждет завод! Это мы, интеллигенция, гуляем по два месяца. Марина едет в дом отдыха на 12 дней, а потом на работу. А что я буду делать 12 дней?
Вечером устроили мужской банкет, прощальный. Завтра едут Джек и Левушка, послезавтра - Митька и Сашок. У всех, кроме меня, чемоданное настроение. У меня - плохое. Не люблю прощаний.
Говорили о политике, последних событиях, о занятии нашими войсками Бессарабии и Северной Буковины. Потом разговор перекинулся на извечную тему любви. Митька все допытывался у меня: "Вот ты влюблен, любишь, а скажи, за что, чем она тебе нравится?" Я хотел ответить, но понял: не могу. Вообще, по-моему, так ставить вопрос может только не совсем нормальный человек.
Потом я задумался над этим. Сам себе я могу ответить или нет? Нравится она мне внешне. У нее хорошие глаза, теплые и ласковые, мягкие движения. Фигура стройная. Но, мне кажется, я никогда бы не полюбил девушку только за внешность. Взять Лильку Немцову. Красивее ее редко встретишь. Сколько ребят по ней вздыхает! Вокруг нее всегда орава. А она пустельга, статуэтка. От массового обожания капризна, на лице всегда презрительная усмешка; мужчина, парень для нее лишь средство сходить в театр, в ресторан, показать себя, свое превосходство. И никогда никем она не довольна. Ждать настоящего чувства от такой невозможно. Посмотришь, и жалко становится ребят.
Впрочем, каждый ищет, что ему нужно.
У Марины масса хорошего: она любознательна, скромна, у нее сильная воля, любовь к жизни. Впрочем… Человек складывается из маленьких штришков, иногда еле уловимых. Так вот, я ее люблю! Люблю! И ничего не попишешь.
30 июня.
Отсыпался. Видел во сне, будто пропал без вести. Долго и упорно разыскивал сам себя. Бродил по каким-то чащобам, болотам. Проснулся очень довольный: нашелся! Чего только не приснится человеку!
1 июля.
Сегодняшнюю дату надо выбить на мраморной доске. Золотом. С виньетками и лавровыми веточками. Марина зашла ко мне. Я ущипнул себя, как это делают герои в романах, когда не верят своим глазам. Но это была она. Сказала, что шла мимо и заглянула, чтобы попрощаться. Путевка в руках, едет сегодня вечером.
До отхода поезда я уже не отходил от нее. Вместе запаковывали чемодан, а оставшееся время гуляли. В первый раз она разрешила взять ее под руку (я заметил, что перед разлукой люди добреют. Пример: в день отъезда Джек не сказал мне ни единой гадости!).
Я спросил Марину, почему она едет в дом отдыха, а не к родным. Она сказала, что у нее никого нет.
"Как, совсем?" - удивился я. Это вырвалось у меня неожиданно. Марина сказала с грустью: "Совсем. Самый близкий мне человек живет в Ленинграде". - "А в Новосибирске?" - спросил я. "Может быть, будет и в Новосибирске. - Марина засмеялась и добавила: - Дело не в родстве, а в людях".
Она - ленинградка. Но каким ветром ее занесло сюда? Я начал допытываться. Она махнула рукой: "Долгая история, Слава, а поезд скоро отходит".
Когда она уже сидела в вагоне, я сказал в окно: "Я, наверно, приеду в июле".
Марина встрепенулась (я заметил, как заискрились ее глаза) и проговорила: "Да? Это очень хорошо, - но потом, словно спохватившись, спросила: - А зачем? До первого сентября еще много времени". - "Дела у меня", - поспешил соврать я.
Марина прищурилась (у нее изумительное выражение лица, когда она щурится: хитрое-прехитрое) и погрозила пальцем: "Никаких дел, надо отдыхать".
Поезд тронулся, а я до боли в сердце почувствовал, что мне нужно, необходимо именно сейчас что-то сказать ей. Хоть расцепляй вагоны или нажимай стоп-кран за 100 рублей или три месяца принудработ.
Но вагон двигался, а я шел рядом, убыстряя шаги. Мы оба молчали. Она вдруг протянула в окно руку. Я схватил, стиснул и прижал к губам… Марина крикнула: "Не надо! Береги себя, упадешь!.."
Это было сказано очень вовремя: платформа кончалась, а я, конечно, ничего не видел, не замечал, не соображал.
Через несколько минут среди белых огней виднелась лишь красная точка.
И тут только я понял, что она меня назвала на "ты". Сама.
Уже дома я пришел к интересному выводу: все-таки я ей небезразличен. Я даже вырос в собственных глазах.
Сейчас ложусь спать. Одиночество меня не пугает. Даже рад, что никто из нашей братии не видел тех штучек, которые я вытворял от восторга.
2 июля.
Уезжаю домой. Весь день переживаю в уме вчерашние события. Будет ли еще когда-нибудь такой вечер?
18 июля.
Вот я и опять в городе. С трудом вырвался из материнских объятий, оставив ей 6 трудодней - мой вклад в развитие сельского хозяйства за две недели каникул.
Хожу по маршруту: завод - общежитие - завод… Чертовская штука безделье. Так устаешь от него! Силюсь вспомнить хоть какое-нибудь событие сегодняшнего дня. Ничего.
Очень плодотворный день.
Да, был в бане. Как я мог упустить сей исторический момент?
19 июля.
Господи! Архинесчастный человек на свете - это я! Вчера никак не мог добиться ответа, где Марина. В общежитии - замок на двери ее комнаты, в проходной ничего не знают о ней. А сегодня буквально за подол ухватил Майю. Захлебываясь от восторга, что первая сообщает мне новости, она тараторила: Марина была делегатом на слете стахановцев, получила грамоту и часы. А позавчера уехала в командировку в Кемерово. Ну, не свинство ли? Хочется плакать, сломать какой-нибудь симпатичный забор (деревянный, разумеется) или поругаться с первым встречным.
Вспомнил 1 июля и сразу успокоился. Обливаясь по́том (в городе пекло), читал философские повести Вольтера. Недурно писал просветитель.
20 июля.
Что еще может делать интеллигент, выходец из колхозного крестьянства, в часы вынужденного безделья? Читать. Читал "Исповедь" Руссо (вдруг пригодится?). Просмотрел курс дебютов. Пробовал играть в шахматы сам с собой. Выиграла та моя половина, которая играла белыми. Болел же я за черных.
Все-таки скучно. Хоть Джека какого-нибудь или на худой конец - Митьку… Готов даже принять гипнотический сеанс. Где вы, мои милые бандиты?
До конца командировки осталось 6 дней.
21 июля.
Делал то же, что и вчера (см. запись). Но теперь уже осталось 5.
22 июля.
Прочитал найденную в тумбочке у Сашка брошюрку о космосе. А потом весь день раздумывал над ней. До чего же неоптимистичная наука астрономия! Разве можно так откровенно говорить человеку, что он ничтожен со своей 60-70-летней жизнью? И как он велик в мечте завоевать космос! Велик и ничтожен. Пример диалектического единства противоположностей?
23 июля.
Не выдержал одиночества. Была потребность с кем-нибудь потолковать. Забрался в канцелярию, взял телефонную книгу и принялся беседовать. Разговор носил чисто деловой характер:
"Сергей Иванович?"
"Нет, Самсон Игнатьевич".
"Ну, все равно. Почему вы лысый?"
"Потому что это модно, молодой человек".
"Откуда вы знаете, что я молодой человек?"
"А откуда вы знаете, что я лысый?"
"По голосу".
"Вы изучаете логику?"
"Нет, фармакологию, санскрит и телемеханику…"
И так далее в том же духе. За 10 минут я выдохся и сложил оружие, сказав "Aufwiedersehen!..".
Вообще, такие беседы напоминают блиц-турнир на выносливость и сообразительность, если до начала невидимый противник не пошлет тебя к дьяволу (а это бывает в двух случаях из трех).
К вечеру вернулось благоразумие. Дочитал "Исповедь". Никогда не думал, что это такая мудрая книга и такая настоящая исповедь. А Руссо меня покорил. Удивительная, противоречивая личность! Загадочная, для современников и понятная для потомков. Гениальный и одновременно наивный человек, полный нежной любви к людям.
24 июля.
Встретил на улице Аню Терентьеву. Когда-то, на первом курсе, был увлечен ею, но не очень.
Пошли в сад Петухова. Сидели на скамейке. Никого мне не надо, кроме Марины. И в саду мне казалось, что сижу с ней.
26 июля.
Я уже заметил: когда сильно готовишься к чему-нибудь, думаешь, мечтаешь, наяву получается все проще и прозаичнее. Короче говоря, мне мерещилась какая-то сногсшибательная встреча. Какая именно, я не представлял, но только сногсшибательная, не меньше.
Но встречи не было. Поздоровались, обменялись приветствиями, рукопожатиями, как главы разных дипломатических миссий. Ничего того, что было 1 июля, ("А что было? - спрашиваю сам себя и отвечаю: - Что-то".) Что-то, чего-то… Или я идиот круглый, или я чего-то не понимаю. Впрочем, идиот и должен чего-то не понимать.
Поздравил ее с наградой.
"А вы откуда знаете?" - спросила она. "Я все про тебя знаю. Что ты делаешь, куда ты уехала…" Она моментально поняла, и рассмеялась: "Ишь, какой ты прыткий! А как твои дела?"
На сей раз я не выглядел дураком (о каких делах идет речь?!) и сказал, что блестяще (если считать блестящим унылое шатание по пустым коридорам). Хорошо еще, она не углубилась в расспросы и уточнения.
Хотел побродить с ней по улицам, но она отбоярилась: устала с дороги. И завтра не сможет. Много работы на заводе. Встретимся послезавтра.
Шел домой не то грустный, не то усталый, не то обиженный. Разбирался сам в себе. Что, собственно, меня обидело? Разве должна она была броситься мне на шею? Конечно, нет. Говорить комплименты? Тоже нет. Что же тогда?
В общем, я запутался окончательно. Но понял одно: я хочу, чтобы она меня полюбила. Я бросил все и приехал ради нее, чтобы видеть ее, быть с ней. А у нее дела. Вывод: она меня не любит.
Уже в кровати думал: что так красит Марину? Ведь она очень хорошенькая. Вспомнил. Родинка на щеке. Женщины часто приклеивают такие родинки. Может быть, у нее тоже ненастоящая? Настоящая или нет?
10 августа.
У нас был интересный разговор. Я смеялся: впервые вижу живого стахановца рядом, не на трибуне. А потом спросил, как она стала стахановкой, и вообще о передовиках, действительно ли они намного обгоняют других рабочих.
Она окинула меня смешливым взглядом, точно я прикатил откуда-то с другой планеты, и сказала: "А как же? Конечно. В институте один хорошо учится, другой - плохо. И на заводе точно так же. А зависит успех от многого".
И стала рассказывать о станке, какой-то подаче, резцах. Я делал вид, что здо́рово все понял, а на самом деле - ни бум-бум. Но Маринка разошлась, стала на земле чертить какую-то схему. И через каждые два слова повторяла: "Понятно? Это все очень просто!"
"Ну, а ты что делаешь?" - спросил я, чтобы приблизить разговор к чему-то осязаемому.
"Разные вещи, смотря какой заказ поступает. Вот завтра, например, заканчиваем партию кулачковых муфт для машин. Кончим - что-нибудь еще дадут".
"И сколько этих муфт ты делаешь?"
"Вчера семнадцать, а сегодня - восемнадцать".
"И только-то?"
Я всегда считал, что за смену токарь вытачивает горы металлических штуковин - так обычно показывают в киножурнале.
"Вообще, ты прав, немного. - Марина с серьезным видом взглянула на меня и добавила: - Но эти детали сложные, возни с ними пропасть. Хотя я уверена, можно было бы давать в смену около пятидесяти".
"А что же мешает?"
Марина звонко засмеялась, озорно и задиристо:
"Я же тебе битый час объясняла! Голова садовая!"
И вдруг, рванувшись, побежала по аллее. Затопали каблучки, мелькнули крепенькие ноги. Я бросился вдогонку и метров через 150 настиг ее.
"А ты здо́рово бегаешь", - проговорила она, запыхавшись.
"Уж как-нибудь, - гордо ответил я и, схватив ее под руку, стал пытать: - Но все-таки, Марина, сколько нужно таких муфт делать за день? По норме?"
"Четыре".
"А ты делаешь восемнадцать? Вот теперь я понял, что это действительно трудно. Цифры - хорошая вещь".
"Вот если нам удастся увеличить скорость, тогда эти цифры отойдут в область предания".
"Кому это нам?" - ревниво спросил я.
"Вообще токарям, а в частности мне и Коле Никандрову".
"Какому Коле?"
"Нашему механику. Мы с ним работаем вместе".
Это замечание мне, разумеется, не понравилось, и, чтобы скрыть от нее свое неудовольствие, я сказал:
"Комитет комсомола, наверное, на тебя не нарадуется, на руках носит".
Она повернулась ко мне и проговорила:
"Нет, не носит. Я ведь не комсомолка…"
"Как?"
У меня, по всей вероятности, были вытаращены глаза, как у филина, потому что она поспешила сказать:
"Так уж получилось".
Больше я ничего не смог добиться от нее. Но для меня это стало еще одной загадкой. Я видел ее всегда среди девчат. Она общительна, любознательна, она ведь хорошая работница! Неужели ей не нашлось места в комсомоле? Может быть, ее исключили? Тогда за что?
Все-таки в ней много непонятного.