Перед комиссией я читала письмо Татьяны Онегину, как мне казалось, прилично. Один из членов комиссии, Малковский, заслуженный деятель искусств и профессор, даже очки в сторону отложил и все время кивал мне. Я думала, что произвела впечатление и что мне обеспечено "отлично". Потом мне предложили разыграть сцену ожидания любимого человека, с которым у меня произошла какая-то размолвка. Я справилась и с этим, хотя немного переигрывала.
И представляешь, вечером узнаю, что мне поставили "посредственно". А заключение - так просто "волчий паспорт"! "Весьма слабые драматические данные, полное неумение войти в образ", - не помню точно, как там сформулировано. Здесь, конечно, какая-то ошибка. Я до сих пор уверена, что перепутали карточки и мне записали отзыв той девчонки, которая шла передо мной. Она, действительно, полная бездарность.
В общем, я возмутилась страшно. Пошла к директору вместе с мамой (она, конечно, тоже отправилась за мной следом). Разговаривали битых полтора часа. Мама говорила, что у меня ярко выраженный талант, что все восхищались моей игрой в Оренбурге. Я представила все справки. Но ничего не помогло. Чудовищная несправедливость. Я заметила, что к провинциалам в Ленинграде очень плохо относятся, и убедилась в этом на собственной шкуре.
Приходится говорить, что с артистической карьерой мне не повезло. Даже на режиссерский факультет я не могла рассчитывать с такой отметкой по ведущему предмету. Просто ужас. Со мной два дня подряд была истерика. Мама "нажимала" на все, чтобы мне устроили повторный экзамен. Но времени не оставалось. Слава богу, что я еще успела подать документы в плановый институт.
Я чувствую, ты улыбаешься. От театрального до планового - путь странный. Но что было делать? Мама требовала (именно требовала), чтобы я ехала обратно домой. Но я не такая дура, чтобы, попав в Ленинград, покидать его. Неизвестно, что будет, но на следующий год, если удастся, снова попробую поступить в театральный. А если снова не выйдет, буду влачить свое жалкое существование в плановом. Четыре года - большой срок. Всякое может случиться: может быть, выйду замуж, стану женой. Культурные жены тоже не такое уж частое явление.
А пока, Маринка, сижу на лекциях и умираю с тоски. Уже вдалбливают в наши головы какие-то дифференциалы, интегралы, толкуют об экономической политике и еще о всяких вещах, таких же далеких от меня. Как ты понимаешь, рампа здесь ни при чем. Это не ирония. Это скорбь об упущенном счастье.
Потихоньку завидую энтузиастам. Они жадно ловят каждое слово и боятся пропустить какую-нибудь мысль о товаре или потребительской стоимости. Конечно, таких, как я, здесь раз, два, да и обчелся. Есть еще одна несчастная, вроде меня. Она держала в университет на филологический и по литературе получила "двойку". Вот мы, две неудачницы, и коротаем время лекций на "Камчатке".
С мамой мы поссорились перед отъездом. Но она, конечно, не выдержит и напишет мне письмо с ближайшей узловой станции. Она не может понять меня, моих мыслей, стремлений, а я - ее.
Много думала о тебе. Ты счастливая, у тебя есть определенная цель: ты будешь там слесарем или токарем, работать на заводе, повышать разряды. У меня была цель, но она куда-то ушла вдаль, затуманилась. Я что-то стала терять веру в свои способности (театральные). Пока была мама - верила. Она-то главным образом и заставляла меня верить в мой талант. А может, его никогда и не было? Но я уже отравлена театром; Вспоминаю слова Валентины Васильевны, руководительницы школьного кружка, которая говорила: "Бакеева свежа, молода, играет старательно, но играет она всегда одну и ту же роль - самоё себя". Мама тогда коршуном на нее налетела, а меня просила ее не слушать, потому что, дескать, Валентина Васильевна ничего не понимает в искусстве.
Чем все это кончится, не знаю. А пока пользуюсь случаем, чтобы рассмотреть Ленинград как следует. После Оренбурга кажется, что ты попала в какой-то музей. Каждый дом - экспонат. Извозчики исчезли совсем. Столько автомобилей на улицах, трамваев! Говорят, скоро по проспекту 25-го Октября пойдут троллейбусы - полутрамваи-полуавтобусы, то есть что-то странное. В общем, я снова влюбилась в Ленинград.
Тебя я ни о чем не расспрашиваю. Если найдешь нужным, сама напишешь, правда? Вот пока все.
Зоя.
Марина Гречанова - Зое Бакеевой
Новосибирск, 16 октября 1936 года
Зойка, дорогая! Сегодня утром получила твое письмо. Когда поняла: от тебя - чуть не расцеловала почтальона. Я была уверена, что больше никогда не увижу твоего торопливого почерка.
Письмо же твое меня опечалило страшно. Как это так все случилось? Может, действительно недоразумение? Я представляю, как обидно, быть близко к цели и не достигнуть ее. Но ты, ради бога, не расстраивайся так, не все потеряно. Мало ли бывает огорчений в жизни? Обязательно попробуй поступить в училище еще раз. И хоть я никогда не видела тебя на сцене, мне хочется верить в твой талант. Я недавно читала, что Станиславского сначала не признавали как актера. Молодого Шаляпина даже в хор не приняли, сказали, будто у него нет голоса. А начинающему писать Горькому Короленко просто не советовал больше заниматься литературным трудом. Таких случаев много. Видишь, как бывает. Так что не отчаивайся, Зоенька.
В плановом институте тебе, конечно, должно быть скучно. Ты, по-моему, зря сдавала туда экзамены. Лучше уж устроилась бы куда-нибудь работать на год. Учиться тому, что не любишь, - хуже смерти. Я и часу бы не смогла так заниматься. Мне все время бы казалось, будто я всех кругом обманываю, и себя тоже. Зачем это нужно?
Очень мне жалко и маму твою. Ей, наверное, еще труднее было перенести твою неудачу на экзамене. По письмам твоим я вижу, ей больше всего хотелось, чтобы ты стала артисткой. Ты бы ее утешила, вместо того чтобы сердиться на нее.
Моя жизнь, Зойка, налаживается. Я даже начинаю потихоньку чувствовать себя сибирячкой. Исходила весь город, насколько это возможно. Он порядочный, хоть и куда меньше Ленинграда. И не такой красивый. Тут больше новых домов, чем старых. Но в этом своя прелесть.
Если захочешь, я тебе подробнее обо всем напишу в следующий раз, а пока кончаю. Не вешай носа, Зойка. Целую.
Твоя Марина.
Совершенно секретно
ДНЕВНИК
влюбленного до чертиков Вячеслава Ветрова,
гибнущего на глазах почтенной публики
комнаты № 39
Новосибирск, 1940 год
14 мая.
Никогда не думал, что начну писать стихи, петь серенады и, таясь ото всех, точно тать ночной, заносить свои скудные мысли в дневник. И хоть стихов и серенад пока нет, дневник уже появился. Господи, неужели за ним последуют стихи и серенады? Я дрожу от этой гипотезы, но чувствую: она (разумеется, не гипотеза) доведет меня до того, что я начну лазать по деревьям, есть стекла и пить керосин, за которым очереди, а не только писать стихи и петь серенады. Но она даже не подозревает, на какие жертвы я готов идти. Кровопийка, кровопиявка, кровопиявица - в русском языке нет таких слов, но для нее следует их изобрести: разве можно так изводить человека! Милая кровопиявица - хорошо звучит. Как я ее люблю!
Этим оболтусам из моей комнаты не понять, что может переживать человек в таком состоянии. Я-то помню, как они издевались над Витькой Кульбицким, когда он влюбился в свою Валентину. Поэтому молчу. Но молчать не могу. Поэтому пишу. Кажется, понятно.
15 мая.
Худо. Тоскую, Может быть, даже умру с тоски. Пусть, не жалко.
16 мая.
Моя тяжкая болезнь именуется "amor", как сказал бы наш чудак-латинист. Согласен. Amor так amor. Но почему я должен страдать? Изобрели бы на худой конец какие-нибудь таблетки, что ли, от этого недуга. Братцы медики! Подсобите! Сессия-то на носу! Какое там…
Все люди добрые читают учебники или хоть делают вид, что читают. Шпаргалки готовят по всем шестидесяти шести системам, выработанным лучшими умами человечества. А я даже этого не могу. Каторга!
В четыре часа помчался к заводу, проклиная себя за отсутствие твердости характера. Полчаса ходил у проходной. Продрог. Когда ее встретил, сделал удивленную мину (сам не ожидал, что умею так удивляться): "Вот случай! Вот неожиданность!"
"Какими судьбами?" - спрашивает. Выворачиваюсь: "Да вот за сухариками Сашке Зуеву иду". Улыбается. "Вот, - говорит, - любители сухарей. Дня два назад вы ведь тоже никак за ними ходили?" Опять недоумеваю: "Разве?" Пришлось сказать, что тогда за простыми, а сейчас - за ванильными. Поверила. Придется за сухарями больше не путешествовать. Буду за конфетами.
Простояли, болтая, около часа. Пригласил ее в "Октябрь" на "100 мужчин и одну девушку". Отказалась. Сказала, что перегружена работой. Это уже второй раз.
Все равно, шел обратно так, будто стал чемпионом мира по шахматам. Вот и увидел ее. Теперь можно за работу.
Остаток дня сидел и тупо глядел в одну точку, смертельно перепугав этим доброго Левушку (не сомневаюсь, он подумал, что у меня падучая). А я всего-навсего вспоминал наш разговор.
Умная она девушка.
17 мая.
Взялся за старославянский. Муть. Хуже латыни. Час бился над произношением юса большого (ради интереса). Ребята чуть меня не исколотили за потерянный час. Пригрозил, что примусь за изучение юса малого. Притихли.
Вечером играл в шахматы с Сашком. 2 : 0 в мою пользу. У него хромает эндшпиль.
На улице валит снег. Ветер. Мерзкая погода, специально для занятий.
Почему все-таки она отказалась идти со мной в кино? Может быть, у нее есть "он"? Ревную.
18 мая.
Продолжаю ревновать.
19 мая.
Все-таки, по-моему, у нее никого нет. Успокоился.
Пять страниц учебника по старославянскому прочитано. Осталось 287. До экзамена 15 дней. Много! (Страниц!)
Немцы вошли в Брюссель. Я думал, что бельгийцы посопротивляются, хоть ради приличия. Кого-то теперь сожрут фашисты?
А вообще, все это мне не нравится. Левушка считает, что немцы и на нас набросятся. Но я не верю, он известный интеллигент-паникер. Во-первых, у нас пакт, а во-вторых, Гитлер не такой уж окончательный кретин, чтобы ломать себе шею.
Какое блаженство, что у нас нет войны! Если бы еще не было экзамена по старославянскому, тогда бы совсем рай…
Нет, я должен ее увидеть.
20 мая.
Ура! Сегодня стипендия. Получил 150 рублей крупными купюрами. Я - миллионер! Даже мульти. Настроение отличное, как у всякого миллионера. 75 рублей послал домой.
Джек Бурачков притащил "маленькую" на троих. Я прочитал лекцию о вреде алкоголя. Выпил одну рюмку. Отрава страшная. Зачем только ее производят?
Послезавтра зачет по языкознанию.
Играл в шахматы с Левушкой. 1/2 : /2. Победа моя.
21 мая.
Марина исчезла. Беспокоюсь. Ходил к проходной. 55 минут измерял расстояние от переулка до столба. 24 шага с четвертушкой. Она не показалась. Может быть, перепутал смены? А вдруг она заболела?
22 мая.
Завалил зачет. Вот так та́к. Даже сам не ожидал этакого оборота дела. Радует, что не я один в бедствии: неудачников целый коллектив.
Педантичный Сергей Сергеевич свирепствовал. У него новая мода: при опросе в правом углу листка ставит палочку - ответил, в левом - не ответил. Слушает, а сам жует бутерброд с колбасой. Я порол всякую чушь с невинным видом новорожденного и с тоской смотрел на возводимый им скоростным методом частокол в левом углу бумажки. Наконец он сказал: "Будет! Довольно" - и принялся читать нотацию. Вы-де будущий педагог, и не просто педагог, а русист, и вам непристойно блуждать без фонаря в дебрях такой замечательной науки, как языкознание. Ужасно скучно слушать нотацию, зная, что в зачетке пустота.
Стану педагогом - плохие отметки буду ставить молча или со смехом, как это делает профессор педагогики Гаврилов. Ребята говорят: выйдешь от него с провалом, а на сердце радостно! Он вообще, по выражению девчат, "душка".
23 мая.
За вчерашнее поражение вознагражден. Вообще у человека никогда не бывает все плохо. Среди плохого найдется хорошее, и все уравновешивается (чем я не философ?).
Сегодня повстречал у нас во дворе первоисточник моего несчастья или счастья - рыженькую Таню, у которой я с Мариной познакомился на вечеринке. Я, конечно, о Марине спросил, вроде между прочим. Оказывается, она тоже экзамены сдает в техникуме. Вечерница. Вот где собака зарыта! Для меня это было таким откровением, что я даже рот раскрыл, а закрыть его забыл. Ну и вид был, представляю!
А рыжутка уже, конечно, все поняла: идем, говорит, в общежитие, я сейчас туда иду. Маринке, мол, проветриться надо. Откуда только у девчонок интуиция?
Разве надо было меня уговаривать? Пошли. Марина встретила меня. Чувствую, слегка краснеет. Я сделал вид, будто ничего не вижу. Татьяна же бочком, бочком да и в сторону, ушла и дверь за собой поплотнее закрыла.
Заметил, что Марина смущена, но и рада моему приходу (впрочем, в последнем не уверен). Чтобы рассеять неловкость, стал болтать всякие разности. Язык-то, слава богу, есть, - значит, нечего ему бездельничать.
Сделал открытие: Марина на четвертый курс переходит, будет техником-технологом по обработке металла. Чертит какие-то шестеренки, валики и прочие метизы. Говорит, что интересно.
Болтали, болтали, чувствую, что пора и честь знать, но уйти не могу, хоть сам звериной ненавистью ненавижу надоедливых людей. Но тут ввалились обитательницы комнаты (завод хорошо сделал - техникумовцы живут вместе), и я начал прощаться.
Девчонки были так удивлены, застав меня в их апартаментах, что я стал сомневаться, видели ли они когда-нибудь на свете живых лиц мужского пола. У одной из них - Майи, кажется, - совершенно остановились зрачки и отвисла нижняя губа. Другая быстрее всех пришла в себя и защебетала: "Давайте пить чай, у нас есть вишневое варенье…" А третья, не церемонясь, пробурчала: "Это еще что такое?"
Пили чай за столом, покрытым старым ватманом, прямо на болтах и гайках. Марина усиленно подкладывала мне сухари, простые и ванильные. Приходилось кусать, хотя я до них не большой охотник.
Девчата оказались не такими замороженными, какими я их видел. Я им рассказал, как сдавал вчера зачет, и все вместе мы хохотали до упаду. Потом разговор перекинулся на излюбленную тему, на извечный спор техников с гуманитарниками: где легче учиться. Вам, филологам, мол, что: сиди да книжечки почитывай, романы, повести… Одно удовольствие. А тут интегралы, дифференциалы, сопромат, мозоли на мозгах появляются.
Отстаивал филологическую науку я один, а потом Марина мою сторону защищать стала. (Ах, как приятно мне было! Я не надеялся на подмогу единомышленника.) Она развила мысль совершенно объективно, что занятия трудны везде, ибо они требуют одинакового напряжения памяти, одинакового логического мышления и трудолюбия. Не знаю, уговорила ли она соседок, но они примолкли. Замечаю, что они вообще прислушиваются к ее мнению.
Попрощались хорошо, тепло. Марина сказала мне: "Заходите еще как-нибудь, дорогу знаете теперь". Девчата, услышав, что мы на "вы", пообещали в следующий раз "брудершафтом" устранить это препятствие.
Итак, все замечательно. 23 мая изумительный день! За такие дни я готов проваливать языкознание.
24 мая.
Вскочил в 7 утра. Никому не надо было говорить, как Сен-Симону: "Вставайте, граф, вас ждут великие дела". Лихорадочно принялся за старославянский.
Экзамены у нас с ней в один день, 3 июня. Неужели я буду ослом и сдам хуже ее? Ни за что! Вывернусь наизнанку. Но бороться трудно: она, кажется, идет на "пятерки". Тем лучше.
Для отдыха развлекался языкознанием.
25 мая.
В голове туман, скорей бы чертов экзамен. Все эмоции убиты.
26 мая.
Комната наша превратилась в товарную базу очень держаных и, я бы сказал, грязноватых вещей, а также объедков пищевых продуктов. Не хватает только дощечки на двери для солидности.
Как всегда, график дежурств испустил свой последний вздох с началом зачетной сессии. Отсюда следствие: пол представляет собой в сильно увеличенном масштабе дно уличной урны; стол - я даже не нахожу сравнения, такие столы остаются после ночного пиршества, когда все уходят и не возвращаются.
Эта картина была бы неполной, если не сказать, что на кроватях с толстыми книжками в руках лежат пять небритых молодчиков, обессиленных от концентрированных нападок науки и в то же время обленившихся. Даже в обязательное для всех смертных помещение - в конце коридора направо - мчатся тогда, когда неминуема катастрофа. Вот что значит цейтнот.
Зато тишина удивительная.
Сегодня утром эту тишину нарушил Джек. Он нехотя сказал, оторвавшись от фолианта: "А ведь среда нас, братцы, есть влюбленный по уши". Прежде чем сообразить, в чем дело, я выпалил: "Кто?" Ответом был громовой хохот со всех четырех кроватей.
Я запустил в Джека подушкой. Он мне ответил моей же и прибавил свою. Пятнадцать минут длилась битва, в которой участвовали все пять независимых государств, пока из соседней девичьей комнаты не послышались угрожающие удары в стену.
На дне урны появился пух.
Так была раскрыта моя тайна.
Со второго захода сдал зачет по языкознанию.
Перед сном с Левушкой сыграли две пятиминутки. Счет 1 : 1. Левушка самый сильный противник. У него второй разряд.
27 мая.
Так и знал: началась травля. Каждый считает своим долгом вмешаться в мои сердечные дела и поязвить. Гнусно. Я официально заявил, что если так будет продолжаться, покончу жизнь самоубийством. Сразу, как только сдам старославянский.
После моего заявления все уткнули носы в учпедгизовские издания. Только полюбуйтесь, какие ангелочки!
Что делает Марина? Так и подмывает сбегать. Но нельзя злоупотреблять приглашением. Да и потом больше получаса у нее не задержишься, а меня это не устраивает.
28 мая.
Тяжела ты, шапка Мономаха!
29 мая.
Ох как тяжела!
30 мая.
Почему-то все обычно считают мой характер легким, простым и чуть ли не универсальным. Привыкли, что если кто-нибудь повесит нос, Славка обязательно этот нос поднимет. Сколько раз мне ребята говорили: "Ты - природный комик, и тебе надо в цирк, на ковер". А поэтому представить не могут, что у меня настоящее чувство к Марине. Обидно. Престранное понятие, что у веселого человека все и всегда трепотня. Мне тоже бывает грустно, только я не подаю вида. А в общем, надо перестраиваться: буду ходить хмурым, злым и неприветливым. Что тогда скажут обитатели тридцать девятой?
Сегодня опять разыгрывали меня. Митька Шевелев говорит: "Ох, Славка, жалко мне тебя, ты ведь совсем высох от любви. Сходи-ка на Фабричную, там один гипнотизер живет. Внушит, что зазноба твоя злая, сварливая, ноги у нее кривые, глаза разноцветные, волос и зубов совсем нет… Будешь здоров, и экзамены как по маслу пойдут".