В Адольфа Ивановича все влюблены, даже мальчишки. От занятий по труду я просто в восторге. Всегда мечтала о таких уроках. Не то что в нашей прежней школе: стоишь у доски и указкой по схемам водишь. Здесь мы такие штуки делаем! Сами! Сейчас заканчиваем паровоз "ОВ" и четыре пассажирских вагона. Все совсем настоящее, только в масштабе 1 : 50. В топке можно сжигать уголь или дрова. Бегает паровоз по рельсам и свистеть, когда нужно, может. Докончим и подарим весь состав детскому дому.
Адольф Иванович пожилой: он 28 лет работал на заводе, а теперь стал учителем-"трудовиком". Он все умеет и хорошо объясняет. Сказал, будто у меня есть "сообразилка". Я очень рада, когда похвалят, хочется так много сделать!
Ты спросишь, почему надо расставаться с Адольфом Ивановичем и Ниной Николаевной. Я уже окончательно решила пойти в ФЗУ. Надо находить место в жизни.
Когда я была последний раз у Полины Никифоровны (она очень любит цветы, и я принесла ей букет), я встретила на дворе Машу Никодимову и Симу Игнатьеву. Помнишь их? Сима еще ногу о гвоздь порезала, а ты кричала, хотела скорую помощь вызывать. Они сейчас в ФЗУ. Так довольны! Звали меня поступать к ним. У них все очень дружные, веселые.
Мне, Зойка, иногда грустно бывает. Хочется дружить с девчатами, ребятами, как мы с тобой. Но ты далеко-далеко, а здесь никого нет. Наша школьная группа мне не нравится. Та, в которой мы с тобой учились, была лучше. В этом же 7-м все какие-то чужие друг для друга. Сидим вместе целый день, в кружках занимаемся, а дружбы нет. Каждый только для себя старается. Спросишь кого-нибудь из ребят: "Как задачку лучше решить?" Пожмет плечами, скажет: "Ой, совсем не знаю. Вызовут - обязательно "неуд" схвачу". А если на самом деле вызовут, так ответит, что только "оч. хор." и можно ставить.
Мне дядя Паша много помогал. Он столько знает! Мы иногда в выходной вместе с его мальчишками ходим гулять по городу. Он рассказывает, кто из великих людей где жил, где бывал. А я слушаю. В прошлый выходной мы ели мороженое. Мне попались "Коля" и "Зоя" на вафлях. Я подумала, что Зоя - это ты.
Как у тебя проходят испытания? Твоя любовь не мешает сдавать переводные? Наверно, очень приятно быть влюбленной, Зоенька. Я так ни в кого по-настоящему еще не влюблялась. А твои мама и папа знают? Напиши мне подробнее о твоем Пете. Кроме того, что он "ворошиловский стрелок" и очень сильный, я ничего из твоих писем понять не могу. Пиши же. Целую.
Марина.
P. S. Да, забыла похвастаться. Дядя Паша подарил мне отрез на шелковое платье. Где он достал, просто не знаю, но таких материалов не продают, уж не в торгсине ли? Крепдешин, красивый, цвета бордо, с цветами. Просто заглядеться можно. Буду шить платье, первое шелковое платье в моей жизни! Это он мне к окончанию учебы преподнес! Какой он замечательный, мой дядя Паша!
Марина Гречанова - Зое Бакеевой
Ленинград, 27 июня 1934 года
Зоя, я не дождалась ответа на мое письмо. Пишу новое, потому что у нас столько событий! К нам приехал друг дяди Паши - Игорь Константинович. Он корреспондент. А главное - мы все встречали челюскинцев. Игорь Константинович писал о них в газету.
Мне дядя Паша о нем рассказывал. Это его лучший друг. Они из одной деревни. Вместе воевали в гражданскую войну. Потом дядя Паша стал работать в милиции, а Игорь Константинович в газете. Но они и сейчас очень дружат. Видятся, правда, очень редко, - наверно, как мы с тобой.
Игорь Константинович такой шумный, на месте не сидит. Приехал, и у нас в доме все вверх дном пошло. Увидел меня, как и всех детей, поцеловал. "Здравствуй, говорит, Марина". Я удивилась - откуда он меня знает? А дядя Паша говорит: "Вот и моя дочка". Его друг как засмеется: "Ну и ну, здо́рово! Как это ты умудрился прятать ее столько лет! Боялся, что сглажу?"
Стал меня рассматривать. "Смотри, какая красавица! Не зря, видно, скрывал". Даже краснеть заставил!
Вечером мы отпраздновали встречу. Мужчины пили вино, а мы сладкую наливку. Игорь Константинович пел всякие смешные песни. Он столько их знает! А потом рассказывал нам о своих поездках. Он все время ездит. В каждом городе, наверно, побывал. Интересная жизнь, правда?
Утром мы встали рано-прерано. Я надела новое платье, - мы уже сшили его с тетей Симой. И все пошли на вокзал. У дяди Паши был пропуск на перрон.
Ох, Зойка, как встречали челюскинцев! Кругом знамена, лозунги, цветов - масса! Как Первого мая. Когда поезд подошел и челюскинцы стали выходить из вагонов, все закричали "ура". Их обнимали, целовали, забрасывали цветами. И не только родственники, а совсем незнакомые.
Я даже не знала, на кого глядеть. Мне нравится летчик Слепнев. Такой симпатичный, молодой и уже Герой. Я никогда не видела настоящего живого Героя. Его встречали жена и дочка, твоя тезка, - ее Зоей зовут. Она учится в школе. Она бросилась к отцу, а к нему не подобраться: все хотят руку пожать, обнять.
Потом все поехали на площадь Урицкого. Игорю Константиновичу дали легковой автомобиль, и мы тоже отправились за челюскинцами следом. Ты не представляешь, какая красота была! Народу кругом - полно. Люди цветы бросают; с балконов листовки летят!
Приехали на площадь и пошли на трибуну. Я всегда мечтала на трибуну попасть в какой-нибудь праздник. Вот и попала! И так неожиданно!
Знаешь, кого я видела на трибуне? Кирова! Близко-близко, совсем рядом, в двух шагах! Он совсем такой, как на фотографиях. Игорь Константинович к нему подошел, они поздоровались и о чем-то говорили. Честное слово! (Хотела сказать "честное пионерское!" - но я уже не пионерка.) А с челюскинцами Киров обнимался.
Я старалась как можно ближе подойти к нему и подольше посмотреть - про все вдруг забыла. Не знаю почему, но мне показалось, будто он на меня смотрит. Я и выпалила: "Здравствуйте, Сергей Миронович!" Он заулыбался, шагнул ко мне и сказал: "Здравствуй, здравствуй". И протянул руку. У меня сердце забилось, не знаю отчего. Ладонь у него теплая, крепкая, как у дяди Паши. А Киров спрашивает меня: "Как тебя зовут, девочка?" Я ответила. Он засмеялся и сквозь смех сказал: "Что-то ты, Марина, не туда смотришь", а сам руку протянул, куда надо смотреть: на Водопьянова, Каманина и других челюскинцев. А я выпалила: "Я всех уже видела, а вас нет". Он еще больше засмеялся: "Ну, много ты не потеряла".
Тут подошел Игорь Константинович, я его под руку взяла. "Твоя?" - спросил его Киров. "Нет, - ответил Игорь Константинович, - это моего друга дочка". Киров потрепал меня, как мама называла, "по загривку" и сказал: "Хорошая дочка у друга твоего".
Эх, Зоенька, как часто я вспоминаю маму. Она тоже видела Кирова, но никогда с ним не разговаривала. Мне она рассказывала о нем часто. Вот бы она обрадовалась, если бы узнала об этой моей встрече с ним.
А на трибуне, когда Киров ушел, у меня вдруг испортилось настроение. Зачем Игорь Константинович обманул его, сказал, что я дочка его друга? Ведь это неправда. И Киров сказал, что я хорошая. Какая же я хорошая? Он ничего не знает обо мне.
Вечером дома мы долго сидели за чаем. Игорь Константинович рассказывал о Кирове, - ему часто приходилось встречаться с ним по работе: Киров любит журналистов и принимает их всегда, даже если идет заседание. Скажет: "Статью ждут сто тысяч человек, а нас немного, мы можем потерпеть". Прочитает, сделает поправки и продолжает заседание.
Я легла спать, а уснуть не могла. Вспомнила весь день. Перед глазами цветы, знамена, автомобили с челюскинцами, Киров. Я страшно боялась, что что-нибудь забуду, и снова начинаю вспоминать. Так и заснула.
Вот, милая Зойка, что иногда случается. Будет ли когда-нибудь еще такой праздник? Напиши, что ты думаешь по этому поводу. Целую.
Твоя Маринка.
Зоя Бакеева - Марине Гречановой
Оренбург, 11 июля 1934 года
Я, наверно, чувствовала, дорогая моя Маришка, что получу от тебя еще одно письмо, и потому не писала. А теперь отвечу сразу на два.
Я тебе так завидую, что ты встречала челюскинцев! Представить не можешь. Мы только в газетах читали о них. Больше всего папа. Он у нас "газетчик", как говорит мама. Придет с работы и давай читать, слова от него не добьешься!
Ты просто счастливая! Кирова я никогда близко не видела, не то что разговаривала с ним. Я его видела 7 ноября, когда мы вместе с тобой ходили на демонстрацию, помнишь?
Читала твое письмо, и захотелось в Ленинград. Все бы отдала, чтобы поехать! Папа сказал, что, может быть, мы поедем. Но он часто строит всякие планы, а они лопаются, и всё из-за его работы. Завод его прямо съедает.
С Петром я сейчас не разговариваю. Он вздумал целоваться. Нахал, правда? Тоже мне донжуан. А вообще он смешной. Говорит, что сохнет по мне и жить без меня не может. Это он романов, наверное, начитался. Разве можно в наше время сохнуть? Предрассудки.
Я ему сказала, чтобы больше таких вещей не было. Он обиделся. Но вчера приходил снова ко мне, а я с ним не разговаривала. Он посидел, посидел и ушел. Пусть мучается, их нельзя жалеть. Мама говорит, что мужчинами надо руководить.
Смешно, Маришка, на влюбленного Петра смотреть. Он делает все, что я захочу. А я специально придумываю всякие вещи.
Мама, конечно, знает о нашем романе. Я ей все рассказываю. Папе же мы ничего не говорим, но он догадывается. Но молчит, точно не его дело.
Петька очень хороший, только иногда зазнаётся. У него есть значок ворошиловского стрелка, и он думает, что лучше его никто не стреляет. Я всегда над ним смеюсь, когда он начинает говорить "я" да "я". Живет он в нашем доме, только другая парадная.
Мне он нравится, но я пока не подаю вида, что влюблена в него. А то совсем возомнит о себе.
Заниматься он мне не мешал. Испытания сдала. В табеле у меня два "оч. хор." - по немецкому и физо, три "уда" - по химии, алгебре и геометрии, а остальные - "хоры".
С будущего года у нас будет десятилетка. В Ленинграде тоже такие школы будут?
Маришка, пришли мне свою карточку. Снимись обязательно в твоем новом платье. А я тебе пришлю свою.
Ну вот, пока все. Ты не сердись за мои короткие письма. Я совсем не умею их писать. Хочется рассказать много, а как только сажусь за стол, все из головы вылетает. До свидания. Не забудь о моей просьбе. Свое фото вышлю тебе в следующем письме. От папы и мамы привет и самые лучшие пожелания.
Целую крепко.
Твоя Зойка.
Марина Гречанова - Зое Бакеевой
Ленинград, 5 сентября 1934 года
Дорогая Зоя!
Вот и начали мы с тобой снова учиться. Только совсем по-разному: ты в школе, а я в ФЗУ. Нам теперь все говорят, что мы - рабочий класс. Интересно, правда? А ты - интеллигенция. Но это нам не помешает дружить. Как ты думаешь?
Ты спросишь, конечно, довольна ли я? Сто раз отвечу "да". Правда, я всего здесь пять дней, но мне нравится наше ФЗУ. Оно напоминает сразу и школу, и завод. Занимаемся в классе, потихоньку знакомимся с производством. Заводище такой большой - цеха, цеха, цеха. У нас уже была общая экскурсия. Мы посмотрели все: как плавится металл, как он застывает в формах, потом обрабатывается и превращается в самые различные предметы. Может быть шестеренка, вал для трактора - все, что захочешь. Есть цех, где выпускают кастрюли. Такой формы, как была у вас, - с одной ручкой. Никогда не думала, что поступлю на завод, где делают эти кастрюли. Только эмалью их покрывают в другом месте, возят куда-то.
Да, Зойка, я тебе не написала, что живу сейчас, в общежитии при заводе. В комнате нас пять девушек. Пока не ссоримся.
Тебе покажется неожиданным и, может быть, даже легкомысленным этот шаг. Нет, я все обдумала. Конечно, лучшей семьи, чем семья дяди Паши, нельзя себе представить. Дружная, жизнерадостная. Я ни разу не заметила, чтобы кто-нибудь на кого-нибудь кричал, ругался. Сам дядя Паша просто изумительный человек. Настоящий большевик.
Пришла я как-то домой, смотрю, у нас сидит какой-то незнакомый мужчина. Одет неважно, лицо усталое, мрачное. Тетя Сима - на кухне, ребят не было дома, а дядя Паша должен был вот-вот прийти с работы. Я даже подумала, что мужчина не туда попал, и спросила его, кого он ждет. Оказалось, Павла Евгеньевича.
"Вы дочка его будете?" - спрашивает меня. "Нет, - отвечаю, - знакомая. А вы?" - "Тоже вроде как знакомый".
Тут входит дядя Паша. Как увидел гостя, подошел, руку ему протянул, спросил, как дела.
Василий Тимофеевич (так звали гостя) вскочил, обрадовался. "Хорошо, - говорит, - лучше всех. В гараже работаю. Жинку приискал".
Дядя Паша - к шкафчику. Достал бутылку с тминной (он всегда ее для гостей бережет) и к столу.
"Вот это, - говорит, - дело. Давай по рюмочке, а потом пообедаем".
Тот отказывается. Но потом тетя Сима пришла, и мы все стали обедать. Дядя Паша все расспрашивает, как на работе, да кто его жена, что делает.
Когда встали из-за стола, Василий Тимофеевич вынул деньги и говорит:
"Должок я тебе принес, Павел Евгеньевич. Выручил ты меня здо́рово, спасибо. Надо рассчитываться".
Дядя Паша поморщился, сказал, что не торопит и может подождать, а потом попросил показать расчетный листок. Повертел бумажку, вернул и согласился взять только 50 рублей, а остальные в следующий раз.
Гость и слышать не желает, а дядя Паша - на своем: "Не хочешь - совсем не возьму". Тому и пришлось согласиться.
Когда он ушел, я спрашиваю: "Кто это приходил? И почему ты от него денег не взял?" Он засмеялся: "Ты не разберешься, старые у нас с ним счеты". И ушел к себе.
А меня любопытство заело: кто же все-таки был у нас? На следующий день пристала к тете Симе, чтобы она мне рассказала о госте. Она меня обняла, посадила на диван. Тут я все и узнала. Оказывается, это был очень известный раньше вор. Его все время ловили. Он отсидит, а потом за старое принимается. Дядя Паша его много лет уже знает.
Года три назад он снова попался. И вот недавно его выпустили из тюрьмы. Встретил его на улице дядя Паша как старого знакомого, спросил, что тот думает делать: работать или за прежние дела приниматься? А он ответил, что хотел бы на работу устроиться, надоело мотаться по свету - ни дома, ни семьи, да, мол, не может: пошел на завод, заполнил анкету - не взяли, испугались. Пошел на другой - тоже. А жить-то надо.
Дядя Паша и давай устраивать его на работу. Поругался с директором завода, и тогда приняли Василия Тимофеевича. А чтобы он мог жить первое время до получки, дал ему взаймы свои деньги. Вот он и приходил отдавать. А расчетный листок дядя Паша смотрел, чтобы узнать, сам ли он заработал деньги и сколько. Когда такой человек становится на ноги, очень важно, чтобы у него деньги были свои, заработанные.
Ты подумай, Зойка, как это все замечательно, правда? Ведь он мог и не устраивать на работу, и не давать денег! Тетя Сима говорит, что он всегда так делает. Но не любит об этом рассказывать.
Я безумно рада, что поговорила с тетей Симой. И про себя дала клятву, что обязательно буду помогать людям, как дядя Паша. Нужно всегда стараться понять, что чувствует человек, как бы ты вела себя на его месте и в его положении. По-моему, помочь человеку очень приятно, даже в маленьком деле. Так ведь, Зойка?
Только у меня пока ничего не получается. Почему-то все мне помогают.
Когда я обо всем этом думала, то решила: надо самой жить, работать и зарабатывать.
Пошла в ФЗУ, сдала документы, а потом сказала. Хуже нет, когда начинают уговаривать (а так и случилось бы). Могла еще разнюниться. Раз решила, надо выполнять.
Тетя Сима руками всплеснула, когда узнала, что я в общежитие перехожу. "Не болтай, - говорит, - ерунду. Что тебе на месте не сидится? Или мы тебя обижаем?" Я уж объясняла, как могла, а она не верит, думает, что я просто так. А дядя Паша нахмурился, погладил меня, прижал к себе. "Что ж, - говорит, - она уже большая. Пусть делает, как ей виднее".
Провожали меня, будто я в другой город уезжала. Тетя Сима пирогов напекла, всяких булочек. Когда прощались, я чуть не разревелась, - жалко стало уходить. Едва удержалась. В общем, грустно было всем.
Ты, Зоенька, не осуждаешь меня? Если подумаешь, то придешь, наверно, к такому же выводу, что и я.
До свидания. Как всегда, целую много раз.
Марина.
Павел Евгеньевич Быков - Игорю Константиновичу Рудникову
Ленинград, 5 сентября 1934 года
Добрый мой, вечный путник! Как все в жизни переменчиво, некрепко. Даже у нас, людей оседлых и степенных. Тебе, может быть, непонятно мое теперешнее настроение, но на меня уход нашей Маринки подействовал отчего-то удручающе. Хотя ничего особенного не произошло. Скорее, так и должно было быть. Но… В человеческих чувствах трудно разобраться, и не только в чужих, но и своих.
Я же пытаюсь это сделать.
Иногда бывает, что живешь под одной крышей с человеком год, два… Потом разъехались в разные стороны, и - будь здоров! Ни хороших, ни плохих воспоминаний. Так, провел время по необходимости. А здесь, видно, случай совсем иной. Уехала, и я почувствовал, что отняли у меня кого-то очень дорогого. Наверно, то же было бы, если б, скажем, меня вдруг разлучили с Симой, с ребятами или, раньше, с отцом.
Я стал думать: отчего так? Пятнадцатилетняя девочка, год назад совсем чужая для всех нас, вдруг стала такой близкой, такой родной. Гармония душ? Смешной термин. Сима к ней искренне привязалась, а для меня она была, пожалуй, больше чем дочка. Я за нее боролся, в нее верил, я ее отстоял и убедился в своей правоте. А это последнее - высшая награда для человека, выше орденов и званий.
Вот какими извилистыми тропками идет моя мысль, Константиныч. С Маришкой мы много толковали. Подкупает в ней самостоятельность и решимость действовать по-своему. Такими бывают лишь люди творческие, мыслящие. Честное слово, эта девушка способна заставить уважать себя. Не знаю, прав я или нет, но чую, что у нее большое будущее.
Ходили мы с ней на ее старую квартиру. Я предлагал ей жить дома вместо общежития, - терять жилплощадь не очень-то разумно. Отказалась. Но делать нечего, принуждать я не могу. С комнатой же нужно было что-то делать: сдавать в исполком или поселяться в ней.
Маринка была взбудоражена нашим походом. Показывала мне, где любила сидеть ее мать, где она готовила уроки, перебрала комод, пока я сидел на пыльном диване. Потом вдруг подбежала ко мне и зашептала на ухо: "Дядя Паша, возьми, пожалуйста, на память" - и сунула в руки серебряный портсигар с выгравированным всадником на крышке. Я оторопел от неожиданности, а она продолжала так же заговорщицки: "Возьми, возьми, это дяди Егора. Он был такой замечательный, как ты и мой папа", - и поцеловала меня в щетину.
Как ты знаешь, человек я не сентиментальный, но бывают моменты, когда ты не в состоянии даже слово сказать оттого, что горло твое сжато обручами. Так вот и было тогда…
Забрали мы в чемодан вещи и распрощались с комнатой. Через два дня Марина переехала в общежитие ФЗУ. Вчера прибегала, говорит - устроилась неплохо. Как-нибудь зайду проведать.
На этом, друг мой, заканчивается история юной форточницы. Вряд ли я тебе еще смогу что-либо подробно о ней рассказать.
Жму крепко руку. Пойду поработаю. Завтра предстоит операция, и довольно серьезная: берем главарей двух банд. Не забывай, черкни, если будет досуг.
Твой Павел.
Марина Гречанова - Зое Бакеевой
Ленинград, 3 декабря 1934 года