Черный оракул
Вернувшись в редакцию, Жаров в который раз набрал в поисковике эти загадочные слова, но большинство ссылок вело на мультипликационный Канадский сериал 2004 года. Смотреть этот сериал Жарову очень не хотелось, хотя фантастическая возможность того, что где-то в надцатой серии энного сезона спрятан ключ к тайне, все же маячила на горизонте.
Помогла, как ни странно, его легкая влюбленность, вернее, мысль о женщине, с которой он беседовал сегодня, якобы по делу, почти целый час. Он запускал хитрые приманки, манил и подсекал – тщетно. Лебедева ни намека не проронила насчет того, что тем злосчастным утром посещала покойного художника на его квартире.
Думая о ней, он вспомнил, ее слова о черных археологах. Смутная догадка посетила его. Жаров в который раз прослушал больничную запись, последние слова умирающего Художника: Черный… Орф… Черный Орахл… Р-р-р… Ру-у… Руль… Ру-уф…
Вне всякого сомнения, "черный оракул" просто почудился в этом невнятном бормотании. Боревич хотел сказать: "черный археолог". Единственным таким археологом, которого Жаров знал, был Рудольф.
Он позвонил Пилипенке и изложил свои соображения. Тот удивился:
– Да? А есть такой?
– Есть! – ответил Жаров. – Один из моих подписчиков. Как-то даже прислал статейку. И на выставке он крутился… Странно, что ты его не знаешь.
– Не попадался. Это ж не моя специальность.
– Но на выставке они не общались, я точно помню. Что если они знакомы, но по каким-то причинам скрывали это?
– Знаешь, я ценю твои детективные способности. Ты, пожалуй, встреться с ним и поговори как журналист. Вдруг, он и вправду в этом замешен?
Пилипенко похвалил его с обычной иронией. Это и понятно: кто у нас великий Холмс, а кто – недоумок Ватсон? Так себе писатель какой-то…
Жаров полистал свои адресные записи и набрал номер. Уже через час Жаров и Рудольф сидели в открытом кафе на Набережной, перед ними возвышался небольшой приветливый городок: высокий кувшин, две кружки с пивом, две плошки с сушеными кальмарами. Рудольф выступил с короткой предварительной речью:
– Признаться, меня удивляет внимание прессы к моей скромной персоне. Я ведь не профессионал, а так, археолог-любитель.
Жаров соврал ответно:
– Я работаю над большей обзорной статьей о раскопках, и мне надо знать мнения разных людей.
– Весьма польщен, конечно, но право не знаю, как смогу вам помочь. За пиво, однако, спасибо.
Рудольф прихлебнул из своей кружки, жестом подтверждая благодарность.
– Мы можем и повторить, – сказал Жаров, также сделав большой глоток и критически осмотрев свою кружку, в которой осталось совсем немного.
Рудольф пожал плечами. Жаров продолжал:
– Меня, как владельца особой газеты, которая целиком посвящена различным непознанным, неформальным темам, очень интересует то, что происходит на этих раскопках. Вы, конечно, знаете легенду о гробнице Тутанхамона…
Рудольф неопределенно махнул рукой. Жаров, как ему показалось, правильно истолковал его жест и немедленно наполнил из кувшина кружку Рудольфа, затем – свою.
– То-то и оно, что легенду, – пригубив, прокомментировал опрашиваемый. – Вы уж поверьте опытному непрофессионалу. Я на своем веку множество скелетов повидал. Ничего такого страшного не происходило в этих заколдованных могильниках. Да и с самими черными… То есть, археологами-любителями – тоже.
– Никаких таинственных явлений? – поговорил Жаров, чувствуя, что его голос звучит разочарованно.
– Были, но только одного, весьма специфического порядка.
Он наклонился к Жарову через стол и добавил, понизив голос.
– Сомневаюсь я, что это на самом деле могила Овидия. Они могли ошибиться. А могли просто подделать артефакты.
– Разве так бывает?
– Еще как бывает. Это и есть специфические явления. Вот, например, гробница Тутанхамона, которую вы вспомнили… Есть версия, что это – одна из крупнейших фальсификаций двадцатого века. Ее масштабы были столь огромны, так велика значимость находок, а главное – их стоимость, что те, кто сотворил фальсификацию, не остановились перед целой серией убийств. Отсюда и возникла теория "проклятия древней гробницы".
Говоря, Рудольф постоянно прикладывался к кружке. Закончив свою речь, он поставил кружку на стол, будто подтверждая свои слова звучным стуком. Жаров воскликнул:
– В таком случае, это не были несчастные случаи! Простите за каламбур. Между прочим, художник перед смертью произнес ваше имя.
Рудольф насмешливо посмотрел Жарову в глаза.
– Вы журналист или следователь?
– Я журналист и старый друг следователя. Еще пивка?
Он протянул кувшин, наклонил над кружкой Рудольфа, тот быстро закрыл ее ладонью. Жаров ткнулся кувшином в руку собутыльника, кружка Рудольфа повалилась набок и пиво выплеснулось ему на колени.
– Упс! – как бы извинился Жаров. – Прошу прощения.
Он и вправду сделал это не нарочно, но позже ему казалось, что как раз такого казуса и ожидала вся эта леденящая душу история, будто бы в каком-то жутком образе стоящая за портьерой.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал Рудольф. – Сожалею, что ничем не мог вам помочь.
Он встал и быстро ушел. Жаров пробурчал себе под нос, глядя вслед уходящему:
– Еще как помог…
По классификации Фриса
Утром он ворвался в кабинет следователя. Увидев его на пороге, как сказали бы в старом добром романе, "с горящими глазами", Пилипенко спросил:
– Еще одна сенсация? Выкладывай.
– Еще одна? – с возмущением спросил Жаров.
– Ждем Минина с докладом. У него что-то очень важное.
Тут только Жаров заметил, что в кабинете присутствует еще и лейтенант Клюев, как всегда, в форме, именно этой формой и сливаясь с казенной мебелью. Жаров прошел через кабинет и устроился на подоконнике.
– У меня тоже сенсация. Сенсация века. Не менее значительная, чем открытие могилы Овидия.
– Что же может быть интереснее этого открытия?
– То, что никакого открытия не было.
– Как это?
– Я встретился с этим теневым… То есть – черным археологом. Но теневым – все же специалистом в этой области. Он предполагает, что это захоронение – фальшивка.
– Неужели? И кто же смастерил ее – наша красавица археологиня? Та самая девушка, на которой ты хочешь жениться?
– Вот еще! Я что же – говорил о женитьбе?
– Нет, но ты же вообще, теоретически озабочен этим вопросом.
– Отстань.
Пилипенко сделал преувеличенно изумленное лицо и развел руками. Сказал:
– Тогда получается, что все эти убийства совершила она.
– Да что ты говоришь!
– Просто делаю выводы из твоего сообщения. Руководительница экспедиции не могла подделать могилу в одиночку. У нее были сообщники. Возможно, как раз пожилой профессор и художник. Возможно, что она решила убрать их как посвященных в тайну… Впрочем, ерунда… Наконец-то! – он оглянулся на дверь, за которой были слышны всем хорошо знакомые шаркающие шаги.
Дверь открылась и вошел Минин.
– Итак? – кивнул ему Пилипенко.
– У меня достаточно мрачные данные касательно художника, – на ходу сказал эксперт.
Он протянул следователю свою бордовую бархатную папку.
– Он был отравлен? – спросил Пилипенко разворачивая папку. – И это не грибной яд?
– Грибной, – угрюмо буркнул Минин.
– Так в чем же мрак-то?
– Да ты почитай.
– Лучше скажи словами, – Пилипенко прихлопнул папку рукой. – Коротко. Всем ведь интересно, правда?
– Яд представляет собой смесь из трех разных смертельно ядовитых грибов, – сказал Минин. – Бледной поганки, мухомора вонючего и паутинника козлиного.
– Вонючего? Козлиного? – встрепенулся Клюев. – Ты смеешься, что ли?
– Увы. Это просто научное название грибов по известной классификации Фриса. Именно мухомор вонючий и паутинник козлиный. Есть еще паутинник Терпсихоры, паутинник Геркулесов и паутинник гусиный. А ядом паутинника элегантного, между прочим, как я читал намедни, был отравлен сам Владимир Ильич Ленин. От чего и умер.
– Вот Ленина нам еще только тут не хватало, – проворчал Пилипенко. – Тутанхамон уже есть… Ладненько. Значит, это все же убийство.
– Да что за решение? – подал голос Клюев. – Почему?
– Да пошевели мозгами!
Клюев поднял глаза:
– Действительно. Если парень пошел в лес и сорвал там по слабоумию ядовитый гриб – это понятно. Но если он нашел сразу и вонючий, и козлиный, и бледную к тому ж… Совершенно не верю.
– К тому же, как сказала его соседка, он был очень опытным грибником, – проговорил Жаров.
– Это яд, – сказал Минин. – Самодельный, кустарный, но кем-то специально примененный яд.
Несколько секунд все молча переваривали эту информацию. Пилипенко сказал:
– Некто действовал вполне обдуманно. Все знали, что художник любит ходить в лес с корзинкой.
– Значит, открываем дело? – спросил Клюев.
– Выходит, что так, – задумчиво проговорил следователь. – И это будет крайне интересное дело… Правда, пресса? – обратился он к Жарову.
Жаров пожал плечами.
– Между прочим, наш неутомимый писатель подозревает, что гробница Овидия – подделка, – сказал Пилипенко Минину.
– Это невозможно, – ответил тот. – Лебедева предоставила мне данные радиоуглеродного анализа. Могила датируется первым веком нашей эры.
В этот миг на столе следователя зазвонил внутренний телефон. Он взял трубку, послушал бульканье голоса на том конце провода. Ответил:
– Принято. Действую.
Он положил трубку и оглядел присутствующих. Проговорил мрачно:
– Чего-то в этом роде следовало ожидать. Лаборантка камеральных работ экспедиции Лукьяненко Ольга найдена мертвой.
Все обернулись к нему, и вышло нечто вроде немой сцены. Жаров привстал с подоконника. Клюев принялся с досадой отряхивать погон своего мундира. Минин запустил пальцы в бороду.
– Но как… – начал было вопрос Минин и замолчал, так как Пилипенко немедленно ответил:
– Ночью покончила с собой.
Самоубийца
Через полчаса все, кто был в кабинете, вышли из машины в расположении археологической экспедиции. Еще одна машина привезла оперативников, подъехала также "труповозка".
Пилипенко начал с опроса Лебедевой.
– Я всегда прихожу на работу раньше других, – сказала руководительница экспедиции. – Сразу ее увидела.
– И что же вы сделали? – спросил Пилипенко.
– Вызвала "скорую". Думала, она еще жива.
– А полицию?
– Полицию вызвали врачи.
– Это неправильно, – назидательно заметил Пилипенко. – В следующий раз сразу вызывайте полицию.
– В следующий раз?! – возмутилась Лебедева.
– Таня, он шутит, – вставил Жаров, прекрасно понимая подоплеку этой мрачной шутки. – Мой друг всегда шутит с серьезным лицом.
– Я, видите ли, давно разучился улыбаться, – сказал Пилипенко. – А вообще – я чрезвычайно веселый человек… Что ж, давайте зайдем внутрь и посмотрим.
Войдя в помещение камералки, они сразу увидели девушку, висящую на перекладине для особо тяжелых археологических находок. Жаров вспомнил, как только еще вчера спрашивал Ольгу о назначении этой перекладины… Неужели она уже в тот момент думала о том, что собралась сделать?
Или нет, ничего она не думала и думать не могла! – понял вдруг Жаров, увидев лежавший на полу стул. Что-то в этом стуле было неправильным. Казалось, будто стул послужил для самоубийцы в качестве опоры: девушка взобралась на стул, просунула голову в петлю, затем сошла с его края. Ноги девушки и отшвырнули стул в сторону.
Жаров поднял стул и поставил его под повешенной. Пилипенко, поначалу было хотевший прикрикнуть на Жарова, чтобы не трогал тут вещдоки, так и замер с открытым ртом. Все также обернулись, глядя в одну точку.
– С детства у меня проблема, – виновато пояснил Жаров. – гипертрофированно развит глазомер.
Стул стоял слишком низко: ноги даже не касались сиденья.
– Может быть, она прыгнула со спинки? – неуверенно проговорил Клюев.
– Это вряд ли, – сказал следователь.
Он нажал ладонью на спинку стула. Стул перевернулся и упал.
Тело вынесли и погрузили в машину. Оперативники молча делали свою работу: осматривали комнату, заглядывали в углы. Часто вспыхивал блиц фотовспышки.
Минин подошел с следователю, протянул плоский предмет.
– Вот, нашел на столе. Это явно принадлежало девушке.
В его руках покачивалась записная книжка. Пилипенко взял ее, принялся рассматривать, вдруг одна из страничек выпала, он задумчиво вставил ее на место.
– Это может быть очень важно, – сказал следователь.
– Какие-то ее записи? – просил Жаров.
– Дело, возможно, и вовсе не в записях…
Пилипенко обернулся к оперативникам. Сказал:
– Ну что ж! Вы знаете, что делать. Надо тщательно все здесь обыскать. Любую подозрительную мелочь. Любую деталь, которая не вписывается в систему. В обстановку, в предметы экспедиции.
Лебедева вскинула голову:
– А вы уверены, что ваши сотрудники знают, что вписывается в систему, а что – нет?
– Вы совершенно правы, сударыня! Думаю, вы не откажетесь нам помочь?
Пилипенко рассматривал полки с керамикой – кувшинами и тарелочками. Лебедева комментировала стоя позади него:
– Это ритуальные предметы. Их использовали только при погребениях, для чего специально и изготовляли. Из этих тарелочек не ели, из этих сосудов не пили.
– Разве в кувшинах не ставили покойникам вино, а в горшках – пшеницу?
– Нет. Пищу оставляли в могилах более древние, примитивные народы. И не кувшины это, а амфоры, не горшки, а пифосы. В таких не зерно хранили, а пепел.
– Какой еще пепел?
– Прах погребенных. Древние, так же как и мы, иногда кремировали покойников.
– Не похоже это на следствие кремации.
– Что – не похоже?
– Этот пепел.
Пилипенко указал на полку. Жаров увидел на ней клочки сожженной бумаги.
– Что это может быть?
Лебедева подошла.
– Не знаю, – сказала она. – Но, конечно, не прах погребенных.
Пилипенко обернулся к Минину:
– Леня, разберись с этим. Только осторожно очень.
Минин достал из саквояжа пластиковый контейнер, пинцет и маленький совочек. Аккуратно уложил обуглившиеся остатки. Лебедева тем временем с явной тревогой рассматривала стеллажи.
– Что-то не так… – пробормотала она, трогая предметы кончиками пальцев.
Пилипенко и Жаров вопросительно воззрились на нее.
– В камералке украдено несколько находок… – заявила Лебедева и вдруг ее лицо исказил ужас: – Что? Неужели?
Она присела над одним из ящиков, стоявших на полу, засунула в него руку, шаря ладонью, словно не веря, что ящик пуст. Жаров смотрел на нее с сочувствием.
– Пропало что-то ценное, да? – спросил он.
– Самое главное, – сдавленным голосом проговорила Лебедева. – Стихи.
– Какие стихи? – небрежно спросил Минин.
– Табличка со стихами Овидия. Теперь никто не поверит, что мы действительно нашли его могилу. Впрочем, остались фотографии… И строки, незабываемые строки… – Лебедева прикрыла глаза ладонью и продекламировала: "Что тебе, резвый шалун, с могучим оружием делать…"
Когда она прекратила читать, все несколько секунд молчали. Лебедева заговорила первой:
– Странно. Грабитель похитил какие-то мелочи. Почему-то не взял вещи, имеющие явную ценность – серебро и золото, а просто всякие небольшие сосуды. Правда, драгметаллов тут совсем чуть-чуть…
– Есть ли у вас какие-нибудь соображения: почему? – спросил Пилипенко.
– Ни малейших. Ощущение, что действовал либо дилетант, либо…
Она вдруг замолчала, будто пораженная какой-то внезапной мыслью.
– Вы кого-то конкретно подозреваете? – насторожено спросил Пилипенко.
– Нет. Или да… Мне надо подумать, – Лебедева говорила очень неуверенно.
Тут послышались шаги, и в помещение вошли оперативники. Жаров всегда забывал их имена, но мысленно называл их Толстый и Тонкий, вспоминая сатирический рассказ знаменитого ялтинца.
– Мы нашли снаружи следы, – заявил Толстый.
– Не принадлежащие никому из членов экспедиции, – уточнил Тонкий.
Минин встрепенулся:
– Уже обмерили, сфотографировали, сделали слепки?
– Как раз и пришли за камерой и гипсом, – сказал Тонкий.
– Никуда они не денутся, – добавил Толстый.
Он и представить себе не мог, насколько был не прав. Как только Жаров и оперативники с контейнерами, пакетом в руках вышли из камералки, маленький песчаный смерч буквально слизал следы. Жаров однако успел их хорошо разглядеть. Его не отпускало чувство, что следы эти он уже где-то видел, причем, совсем недавно…
– Лучше тебе вспомнить, – сказал Пилипенко, когда Жаров сказал ему об этом.
Затем следователь предложил посетить жилище погибшей девушки. Лебедева открыла одну из дверей в коридоре блока для сотрудников. Пилипенко, Жаров и Минин вошли в помещение. Это была скромная комната Ольги с узкой кроватью, с маленьким столиком, на котором стояла ваза с увядшими цветами.
Пилипенко обратился к Лебедевой:
– Были ли у девушки какие-нибудь ценности?
– Мне об этом ничего не известно.
Жарову показалось, что в вещах не хватает чего-то очень важного – чего-то, что непременно должно быть здесь…
– Я очень удивилась, – говорила Лебедева, – когда не увидела ее на похоронах. Да, покойный преследовал ее, да, она не отвечала ему взаимностью. Но разве можно так злиться на уже метрового человека!
– Нельзя, – сказал Пилипенко. – Вот и вы – тоже не злитесь на мертвого.
– Это на кого же я злюсь?
– Да на Ольгу. За то, что она не пришла на похороны. Однако… Как все это могло произойти? Где ваш сторож?
– И правда – где?
Лебедева отвела всех в бытовку сторожа. Тот лежал наискось на деревянном топчане. Это был пляжный топчан, наверное, с пляжа и позаимствованный. Сон сторожа был тревожным, он дергался и корчил рожи. По его лицу ползала быстрая муха.
Лебедева растормошила спящего, тот проснулся, скорее даже от того, что антикварный кулон наклонившейся археологини ткнулся ему прямо в нос. Жаров опять подумал о кулоне, о том, что он упорно наводит его на какую-то существенную мысль…
– И давно вы тут спите? – строго спросила начальница.
– Я… Это страшное дело! Я ушел… – сторож бормотал что-то невразумительное, хотя за чередою слов угадывалось какое-то конкретное сообщение. В итоге он кое-как сформулировал свою мысль:
– Он был там!
– Кто? – деловито спросил Пилипенко.
– Призрак!
– Чей?
– Самого Овидия!
– Он был римлянином? – спросил Жаров.
– Так точно!
– Ты был военным? – спросил Пилипенко, разумея, вероятно стиль ответа.
– Нет. Я служил в милиции.
– Не помню тебя, – сказал Пилипенко.
– В Херсоне, – пояснил сторож. – Вышел в отставку, переехал в Ялту.
– Рановато вышел, – сказал Пилипенко. – Небось, выгнали за пьянку?
Сторож кивнул жалким лицом. Вдруг приосанился.
– Я между прочим, старший сержант. И почему это вы меня на ТЫ называете?