– Чтобы потом снова раскопать. За несколько лет грунт спрессовался, и уже не поймешь, насколько эта яма древняя. А для экспертизы он закопал настоящий скелет и несколько действительно ценных вещей. Я правильно говорю, Рудольф?
Следователю тот все же соизволил ответить:
– Да. Все это соответствует истине. Только я не вижу здесь состава преступления. Если кто-то закопал где-то вещи, принадлежавшие ему… В чем меня обвиняют? – Рудольф с мерзким звоном тряхнул своими наручниками.
– В кражах и махинациях, – спокойно ответил Пилипенко. – И при любом результате текущей беседы вы уйдете отсюда в браслетах и вернетесь в свою родную камеру.
– Ничего страшного, – с деланной бравадой произнес Рудольф. – Люди моей профессии всегда немного сидят. Чаще всего выходят по амнистии.
Пилипенко шутливо помахал Рудольфу ладонью, будто приветствуя его.
– Я рад, дорогой мой, что вы так легко принимаете эту необходимость. Только еще один вопрос: вы ведь были другом Боревича, художника, умершего от грибного отравления?
– Был, ну и что?
– Почему же так тщательно скрывали этот факт?
– А меня никто и не спрашивал об этом.
– Да уж. Довелось узнать окольным путем. Через интернет-плацдарм. Дело в том, что этот факт сильно меняет дело. Простите за тавтологию.
– Тавто… Что? – встрепенулся сторож.
– Он имел в виду каламбур, – пояснил Жаров, но сторож продолжал тупо смотреть на него, явно не понимая ни того, ни другого слова. Пилипенко заговорил, обращаясь к Рудольфу.
– Дело в том, что вы действовали заодно. Вы и художник. Это была многоходовка. Вы знали, что гараж вашего тестя снесут, поскольку будут строить здесь школу. Все это можно было увидеть на генеральном плане застройки Большой Ялты, который любой желающий может посмотреть в архитектурно-производственном управлении. Разумеется, перед строительством местность должны были проверить археологи. Разумеется, Боревич был бы зачислен в экспедицию художником, поскольку он и специализировался на археологии. Дальше дело техники. Настоящие, белые археологи раскапывают захоронение. Раскопки становятся мировой сенсацией. По замыслу злоумышленников, находки должны были быть украдены. Именно фальшивки, чтобы исключить дальнейшие, более квалифицированные исследования. На месте же остался бы подлинный скелет, некоторые предметы настоящей древней керамики, а также бронзовый кинжал. Таким образом, подлинность могилы Овидия была бы подтверждена, хотя главное доказательство – плитка с его стихами, было бы украдено. Для чего и нужен был художник Боревич, имеющий доступ к имуществу экспедиции. И вот эту плитку со стихами и продал бы наш неутомимый черный копатель на рынке. Также, разумеется, черном. А стоила бы эта плитка очень больших денег. Верно, Рудольф?
Рудольф захлопал в ладоши – тихо, насколько позволяли оковы.
– Браво! Я могу только восхищаться вашим талантом, друг мой, сыщик!
Пилипенко невозмутимо продолжал:
– Всё это, конечно, не добавит вам наказания, черный. Зато нам – прояснит преступление. Наша ошибка была в том, что мы искали убийцу, какого-то одного убийцу. Но в этом деле было трое убийц, и все они действовали по разным мотивам. Вот в чем загвоздка – в мотивах. В одном случае – страх разоблачения. В другом – ненависть и отчаянье. В третьем – стремление убрать человека, который мешал.
– Но трупа у нас четыре, – подал голос Клюев.
– Я не забыл об этом. Один из четырех случаев не был убийством. Трупа четыре, но убийства – три. Давайте разберемся с каждым случаем в отдельности. Первым умер профессор Коровин. То, что с ним произошло, знают все. Поздно вечером этот пожилой человек свалился со скалы в море и погиб. Могло ли это быть несчастным случаем, как определило предварительное следствие?
Пилипенко повернулся к Минину, явно адресуя вопрос ему как эксперту.
– Да, могло, – сказал Минин. – Он был в нетрезвом состоянии, оступился и потерял равновесие.
– А если это было убийство? – предположил следователь.
– Кто-то столкнул профессора… Вполне. Но нет ни мотива, ни подозреваемого.
– Самоубийство?
– Тоже возможно. Убийца для этого нехитрого дела не нужен, но необходим веский мотив.
– Порой даже гораздо более веский, чем при убийстве… – сказал Пилипенко. – Итак, смерть профессора – это либо убийство, либо самоубийство, в любом случае – рукотворная смерть. Перейдем к Вышинской. Вот эта женщина была явно убита, зверски застрелена из подводного ружья. В живот. Кто-то надел акваланг, подплыл снизу и выстрелил. Рана-то пустяковая, от нее не умирают, но болевой шок не дает жертве ни малейшего шанса удержаться на воде.
– Но убийца мертв! – воскликнул Жаров. – Вернее, я хотел сказать, единственно возможный кандидат в убийцы. И умер он прежде, чем мог совершить это.
– Не единственно возможный, – возразил Пилипенко. – Теперь поговорим и о нем. Художник экспедиции Боревич умер, отравившись грибами. Это может либо несчастным случаем, либо убийством.
– А самоубийством это быть не могло? – спросил Рудольф.
– Категорически нет. Смерть от грибного отравления долгая и мучительная. Для самоубийства существуют гораздо более легкие и менее болезненные способы.
– Несчастный случай?
– Невозможно. Бригада эксперта Минина определила, что это были токсины сразу нескольких смертельно ядовитых грибов. – Пилипенко опять обратился к Минину: – Леня, как их там?
– Трижды смертельный коктейль из бледной поганки, мухомора вонючего…
– Вонючего! – перебил сторож.
– …и паутинника козлиного, – закончил эксперт.
– Козлиного! – не унимался несчастный.
– Это всего лишь научные термины, – пояснил Минин. – По классификации Фриса, известного европейского грибника.
– Итак, смерть художника могла быть только убийством и больше ничем, – заключил Пилипенко. – А вот что на самом деле произошло с лаборанткой экспедиции, Лукьяненко Ольгой?
– Девушка была явно убита! – сказал Клюев.
– Это однозначный вывод, принимаемый единогласно. Но кто убил эту девушку? Я уверен, что если мы поймем, кто убил девушку, то поймем и все остальные убийства. Следствием установлено, что в ту ночь несколько человек находились неподалеку от места преступления. Но никто из них не убивал девушку.
– Это был человек со стороны! – воскликнул Жаров. – Некто, до сих пор не известный. Но так не бывает.
– Именно! – выбросил Пилипенко свое любимое словечко, впрочем, позаимствованное у Эркюля Пуаро. – Реальные события развивались совсем не так, как это нам кажется. И ключом к разгадке мне послужил пепел, который мы нашли на полке среди керамики, в комнате, где была обнаружена мертвая девушка. Я с самого начала уцепился за этот пепел. И вырванную страницу из записной книжки. Если соединить обе детали, то можно предположить, что сожжена была как раз эта страница. На букву Э. Возможно, там была какая-то информация. Какое-то имя. Какие-то данные таинственного абонента Э. Таинственного – потому что среди фигурантов расследования вовсе нет никакого Э. Эдуард? Элеонора?
– Да уж, – сказал Жаров. – У нас и так есть один Рудольф. Элеонора в том же кругу людей – это было бы уже слишком.
– Вот я и говорю. Да и фамилия на Э не часто встречается. Не было никого на букву Э. Это была просто чистая страница.
– Но зачем кому-то сжигать чистую страницу? – спросил Клюев.
– Совершенно не за чем, – ответил Пилипенко. – Значит, на этой странице было что-то написано. Важный факт: записная книжка – это переплет, прошивка. Если вырвать одну страницу, то где-то в другом месте выпадет другая. Посмотрим, какая страница выпала.
Он достал записную книжку и продемонстрировал присутствующим.
– Страница на букву У… Но на этой странице есть записи! "Ухов, Успенская, Умная Мышь…" Ну, это кличка какая-то детская – интернет-адрес перед нею. "Ужгород – Собор Воздвижения Креста Господня. Новодел." Вопрос. Могла бы девушка в своем уме так распотрошить собственную книжку, что из нее вывалилась бы нужная страница? Что вы по этому поводу думаете?
Пилипенко оглядел присутствующих.
– Девушка была не в своем уме! – предположил сторож.
– Хорошая версия. Есть еще предположения?
– Лист из книжки вырвал кто-то другой, – сказал Жаров.
– Допустим. Но у меня возникла иная версия. Лист вырвала сама девушка. И испортила она свою книжку по той простой причине, что книжка была ей больше не нужна. Потому что на чистом листе она написала свою предсмертную записку.
– Но девушка была убита! – сказал Клюев.
– Вовсе нет. Эту несчастную девушку никто не убивал.
– Я что-то не понял, – снова встрял сторож. – Девушка жива?
– Нет, к сожалению. Но и убийства не было, – сказал Пилипенко.
– А как же стул? – спросил Жаров.
– Мы ведь доказали, что девушка не могла повеситься на такой высоте, – добавил Клюев.
– Мы ничего не доказали. Мы просто видели. И среди нас находится человек, который и хотел, чтобы мы увидели то, что увидели.
– Ты хочешь сказать, что кто-то подтянул веревку? – спросил Клюев.
– Именно. Самоубийство было подделано под убийство. И навели меня на эту мысль несколько ошметков горелой бумаги на полке с кувшинами. Эксперт Минин! Зачитайте свое заключение.
Минин достал из папки лист и прочел:
– "Проведенное в лаборатории исследование… Участвовали…" Ну, это не важно. Вот главное. "Образцы горелой бумаги соответствуют той, которая принадлежит листам записной книжки, принадлежащей…" Фу, какой неуклюжий этот язык! Говоря нормально, кто-то, возможно сама Ольга, а возможно – и нет, вырвал и сжег лист из записной книжки. Лист был плотно исписан. На уцелевших фрагментах можно разобрать следующие фрагменты слов… Фу, черт! Сам же и заговорил этим языком. "…бровльно ухож…" Вероятно: добровольно ухожу из жизни. "…равила убийцу моего люб…" Уж не знаю, что тут имелось в виду. Не "любовника" же?
– Любимого, скорее всего, – сказал Жаров. – Любимого человека, любимого мужчины… Не важно. Иногда можно прочесть и сожженное письмо. Как справедливо заметил Артур Конан Дойл…
– В своей бессмертной "Собаке Баскервилей"… Перед нами остатки предсмертной записки, в которой можно прочитать признание в том, что Ольга отравила художника Боревича. Эту записку кто-то сжег. Веревку с мертвым телом приподнял и привязал выше, чтобы каждый дурак мог подумать, что девушку повесили…
– Ты это полегче, насчет дурака, – перебил эксперта Жаров. – Моя была идея.
– А я и не говорю, что дурак – это именно ты. Прости, если я тебя чем-то обидел.
– Ты сказал, что этот человек сейчас находится среди нас! – обратился Жаров к следователю.
– Безусловно. В ту ночь четыре человека могли войти в помещение, где повесилась девушка, и кто-то из них помог ей повеситься чуть повыше, отчего самоубийство было выдано за убийство.
– Боже мой! – воскликнул сторож. – Я мог там быть. Он опять меня подозревает.
– Не расстраивайтесь, сударь! – успокоил его Рудольф. – Я тоже там был: пугал вашу персону образом покойного Овидия… Ну, как бы пугал, по мнению. И госпожа Вышинская, также покойная, там была.
– Четвертая – это конечно я! – с возмущением воскликнула Лебедева. – Но, во-первых, я слабая женщина, и ворочать мертвое тело мне просто не под силу, а во-вторых, зачем это мне было нужно?
– Я бы поспорил с тем, что вы слабая, – сказал Пилипенко.
Они с Мининым многозначительно переглянулись.
– В папке эксперта есть доказательства, – продолжал следователь, – что вы вовсе не слабая. А мастер спорта. Мастерица. Но об этом – в свой черед. А сейчас я расскажу историю, как я ее вижу. Поправьте меня если что. Всё было довольно коротко и просто. Профессор понял, что могила поддельная, и рассказал об этом Лебедевой. Художник присутствовал при разговоре или слышал его. Как, Татьяна, было на самом деле?
– Он был в соседней комнате камералки, рисовал, как всегда, – сказала Лебедева, опустив голову. – Наверное, слышал. В тот же вечер профессор погиб. И я подумала, что не стоит обнародовать его соображение. Пусть всё идет, как шло.
– Оно и пошло. Своим чередом. Художник, узнав, что профессор собирается рассказать о подделке, напоил его и столкнул с обрыва.
– Не может быть! – воскликнула Лебедева.
– Ваш голос звучит фальшиво. Скорее всего, вы догадывались об этом. Но и вам также грозила опасность. Именно художник Боревич подстроил в раскопе ловушку для вас.
– Он? Для меня?
– Разумеется. Речь шла об очень больших деньгах. Теперь надо было убрать и вас. Обоих, кто знал о подделке. Но Ольга спасла вас от гибели. А художник вскоре сам последовал за своей жертвой. Возможно, Ольга видела, как он столкнул профессора. Возможно, он сам рассказал ей всё. Позвал ее замуж, обещал богатство. Только он не знал, что девушка тайно любила этого человека. Того, которого он убил. Любила до безумия! Его она называет инициалом "К." в своей переписке. Профессора Коровина. И она решила отомстить за эту смерть. Не обращаться в полицию, поскольку убийцу по нашим законам всего лишь посадят и всё. Смерть за смерть. Поехала в Симферополь, продала единственную ценную вещь, которой владела – жемчужное ожерелье. Купила яд.
– Где купила – в аптеке? – перебил следователя Рудольф.
– Да нет, – Пилипенко повернулся к Рудольфу. – Сейчас подобные вещи делаются посредством того же интернет-плацдарма. Кстати, этого народного умельца уже нашли и задержали, – он вновь обратился к аудитории. – Его хитроумным грибным ядом Ольга и отравила Боревича. Теперь Рудольфу все равно приходится грабить могилу. Только наоборот: прежде он хотел убрать оттуда подделки, но оставить настоящие вещи, теперь же, когда вся операция сорвалась, он хочет, по крайней мере, взять оттуда предметы, принадлежащие ему – артефакты, которые стоят немалых денег.
– Я только забрал свое личное имущество, – с тихой убедительностью в голосе заметил Рудольф.
– Которым владел незаконно. Но мы сейчас о другом. Лебедева поняла, что это сделали вы. Зайдя в камералку, она обнаружила мертвую девушку. Ей пришла в голову мысль превратить самоубийство в убийство. Чтобы обвинить в нем человека, которого она люто ненавидит – именно вас. Она подтянула веревку и сожгла предсмертную записку девушки.
– И вы можете это доказать? – спросила Лебедева.
– Увы, лишь косвенно. Очень надеюсь на ваше признание.
– Надеетесь? Что ж. Вот вам признание. Я действительно сделала это. Я хотела чтобы этот черный Рудольф исчез из моей жизни надолго, навсегда! – она протянула в его сторону дрожащий палец. – Я поняла, что артефакты украл он. Я видела его в ту ночь! Тут я наткнулась на мертвую девушку. То, что Рудольфа заподозрят в краже, было ясно как день. Девушку все равно не вернуть. Вот я и решила свалить эту смерть на Рудольфа, которого всю жизнь ненавидела! Этот подонок портит мне карьеру уже десять лет! Всегда переходит дорогу! Он распотрошил десятки точек в Крыму, замечательных мест, на раскопках которых можно было написать не одну диссертацию.
Жаров подумал, что сейчас все присутствующие, молча разглядывающие эту красивую женщину, мысленно видят то же самое, что и он: как она проделывает все эти отвратительные трюки с трупом…
– Может быть, теперь, когда я во всем призналась, вы освободите меня от подозрений? Ведь выяснилось, что я не убивала Ольгу, – закончила она свою речь.
– О да! – воскликнул следователь. – Вы не убивали Ольгу. Никто вас больше не подозревает в этом.
– Так, может быть, теперь я могу просто встать и уйти?
– Нет, не можете, – мягко возразил Пилипенко и добавил, значительно тверже: – То есть – не можешь .
– Опять на ТЫ? Я же теперь вне подозрений.
– Не совсем. Ты не убивала Ольгу, радость моя. Поэтому столь легко и призналась в фальсификации ее смерти. Но ты убила Вышинскую.
Лебедева нервически расхохоталась:
– Зачем мне убивать Вышинскую? Мы же выяснили, что ей нечем было меня шантажировать.
– Но тем не менее, она тебя шантажировала, – спокойно сказал Пилипенко. – Сначала тем, что ты закопала Овидия. Но в ту ночь к ней в руки попал более серьезный материал. И тогда предмет шантажа был исправлен. Она угрожала разоблачить тебя как убийцу Ольги, твоей лаборантки. Зная, что Жаров – мой друг, она решила навести нас на ложный след, загнать тебя в угол.
– Но каким образом, при помощи этого злосчастного кувшинчика? – спросил Жаров.
– Да элементарно! Она определила подлинный кувшинчик как подделку, чтобы мы заинтересовались тем, что происходит на раскопках вообще, – он опять повернулся к Лебедевой. – Чтобы у нас теперь появился мотив подозревать тебя в этом убийстве.
– Позвольте! Но вы только что доказали, что Ольга покончила с собой, а я призналась, что всего лишь сожгла ее записку и поддернула веревку! Давайте и остановимся на этой версии.
– Кто ж спорит? Давайте. Так оно и было.
– Вот. За это, я думаю, можно понести какое-то наказание. Ну, условное там… Или штраф, а?
– Десять лет строгого режима за убийство!
– Сколько можно повторять: я не убивала девушку!
– Но ты убила женщину. Ведь Вышинская не знала о том, до чего мы все сейчас докопались. Вышинская пришла к тебе поздно вечером, чтобы поговорить о ваших с нею общих грустных делах. Не найдя тебя в бытовке, она заглянула в камералку. И она увидела, как ты работаешь над телом. Ей было невдомек, что оно уже два часа как мертвое. Она знала, что могила поддельная. Она думала, что ты убила Ольгу, боясь разоблачения с ее стороны. Стоило Вышинской дать показания, как дело приобрело бы серьезный, очень серьезный для тебя оборот. Ты сделала убийство из самоубийства, желая обвинить в этом черного археолога, но, по показаниям Вышинской, в убийстве могли обвинить тебя же! За это Вышинская и поплатилась жизнью. Ты застрелила ее из подводного ружья, словно рыбу какую-то.
– Чушь! Я не умею плавать!
– А это что?
Пилипенко показал, проведя кругом на вытянутой руке фото, на котором была изображена Лебедева в купальнике и с кубком в руках.
– Ты же спортсменка, – прокомментировал он, – у тебя разряд по дайвингу. И большой мастер подводной охоты.
– Как – подводной охоты? – удивился Жаров.
– Да очень просто! – Пилипенко обратился к Минину: – Покажите нам, господин эксперт, соответствующие документы.
Минин достал из своей папки листы. Сказал:
– Это посланные нам имейлом красочные дипломы и грамоты.
– А вот кубок твой они, понятно, прислать не смогли, – добавил следователь.
– Но ведь аквалангистом был художник! – воскликнул Жаров. – И снаряжение принадлежало ему.
– Точно, – сказал Пилипенко. – Призрак-убийца. Он не умер, отравленный грибным ядом, он превратился в зомби. Надел свой акваланг, вооружился подводным ружьем и застрелил Вышинскую. Нет. Это сделала ты, – он бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Лебедевой.
Та опустила голову. Помолчав, сказала:
– Да, я это сделала. Я совсем запуталась. Это все было, словно какой-то кошмарный сон. Мне ведь много не дадут, правда?