- Ты преступник и еретик! Тебе не напугать меня! Хоть даже небеса станут оранжевыми!
Мне показалось, что небо содрогнулось в космическом смешке.
Мне показалось, что небо содрогнулось в космическом смешке. А потом оно стало оранжевым, а солнце - для разнообразия - синим. А потом - в самой сердцевине - небеса раскололись, и там возник гигантский сад, его объемная зелень дико смотрелась там, где обыкновенно все плоско. Потом зелень раздвинула человеческая рука - и на нас взглянуло лицо, похожее на лицо Шерлока, но добрее и с большими усами.
- Шерлок, - мягко спросил великан с небес, - Шерлок, ты потерял кораблик?
- Отец, - прошептал мой друг - слезы лились по его лицу, - Ватсон, вы видите?
- Вижу…
- Так подыми его.
Небо вновь стало синим, а солнце - слепяще-белым. Холмс опустился на колени и пошарил в песке. Почти сразу он нашел, что искал, и посмотрел на меня ошарашенно.
- Невероятно, - сказал он, словно остальное было еще кое-как вероятно. - Ватсон!
На его ладони лежал детский кораблик из сосновой коры, с бумажным парусом и мачтой из длинной спички. На борту было выцарапано: "капуцин".
Холмс вдохнул раз, другой, словно ему не хватало воздуха, - и вновь слезы хлынули из его глаз.
Отчего-то мы прошли назад тем же путем - долго искали лаз в траве, потом одолели пологий спуск и погреб, поднялись по винтовой лестнице. Холмс нес игрушечный кораблик так бережно, как… впрочем, я ни разу не видел подобной осторожности - и сравнить ее мне не с чем.
Маггат все так же сидел на кровати, качаясь из стороны в сторону, как китайский болван.
- Как там? - спросил он без особого интереса.
Холмс ничего не ответил, баюкая кораблик.
- Нормально, - ответил я за двоих. - Вордуорта убило молнией.
Маггат кивнул.
- Может быть, кофе? - предложил он.
- Может быть, - сказал Холмс. - А еще раздобудьте нам, голубчик, прочный саквояж и пошлите человека за экипажем.
- Сейчас. А это что у вас, улика? Можно взглянуть?
- Только из моих рук.
- Симпатичная вещь. Ну, я пошел.
- Да, Маггат…
- Сэр?
- Я был груб с вами. Простите меня ради Бога.
- Конечно. Конечно.
На обратном пути Холмс мгновенно уснул - сказалось нервное напряжение. Через час экипаж тряхнуло на очередном булыжнике - и Холмс дернулся, зашарил рукой.
- Здесь, Шерлок, в саквояже.
- Да-да. Интересное дело.
- Не говорите, друг мой. Не то слово.
- Ватсон, только не сердитесь, мне сейчас пришло в голову… ведь в определенном смысле мы с вами нашли… как бы сказать… Того, Кто убивал - и он сам признался…
- Бросьте, Холмс, - ответил я словами Лестрейда. Он покорно замолчал и не проронил ни слова до самого Лондона. И лишь когда в окне замелькали родные дома, Холмс вновь заговорил.
- Дайте слово, Ватсон, что вы опишете это дело, но не будете публиковать очерк до нашей смерти. Не ранее чем через пятьдесят лет после смерти того, кто умрет вторым. Дайте слово.
- Конечно, Холмс.
- Примите надлежащие меры. Не мне вас учить.
- Конечно.
Он вышел на Бейкер-стрит, ссутулившись и держа саквояж обеими руками.
Леонид Костюков
Дело о пяти предметах
Эта история произошла через четыре года после смерти собаки Баскервилей. У нас родился малыш, и я был вынужден искать дополнительный заработок. Очень кстати Издательство Британской Энциклопедии заказало мне статью про аппендикс. К сожалению, планировка нашей квартиры не позволяла оборудовать два рабочих кабинета: один для врачебной практики, а другой для библиотечных занятий, - писать же серьезную статью среди скальпелей и стетоскопов, да еще под приглушенные крики ребенка, к несчастью, очень беспокойного, вовсе не представлялось возможным. Меня - в который уже раз - выручила наша любезнейшая миссис Хадсон, предоставив - в любое время суток и на любой срок - хорошо знакомую комнату на Бейкер-стрит.
Здесь ничего не изменилось. Холмс, по-прежнему перемежая скрипку и трубку, истреблял лондонскую преступность, но скорее машинально, нежели от души. Мне показалось, что какая-то часть этого замечательного человека умерла вместе с ужасным профессором Мориарти - так, к примеру, пуля, пробив уготованную ей грудь и пройдя навылет через лопатку, может еще лететь по инерции и даже ужалить очередного храбреца, но уже лишена смертельной силы. Впрочем, мое впечатление могло быть поверхностным.
Наша дружба с Холмсом легко восстановилась, а по сути, и не прерывалась, но отношения теперь не выходили за рамки так называемой "сердечности", то есть, говоря яснее, изысканной вежливости. Видимо, в глубине души Холмс так и не сумел простить мне мою женитьбу, трактуя ее как "малое предательство", хотя я не могу об этом судить с уверенностью профессионального психолога.
В то утро я достаточно бодро и успешно продвигал вперед свою статью, обильно уснащая ее латынью, Холмс же просматривал свежую газету. Вдруг он резко поднялся, подошел ко мне и положил газету поверх моих записей. Я без труда обнаружил заметку, которая привлекла внимание моего друга: ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО В СОХО. Автор, по всей вероятности, начинающий журналист, поспешил воспользоваться плодами своей шустрости, отчего заметка получилась едва ли не более загадочной, чем само убийство. Из эмоциональных, но сбивчивых откровений можно было твердо судить об одном: обилии абсурдных улик, оставленных преступником.
- Что вы собираетесь предпринимать, Холмс? - спросил я его.
Холмс пожал плечами.
- Дело, без сомнения, поручено Лестрейду, а он после часового раздумья всегда находит верный дебютный ход.
- Приходит сюда?
- Именно, Ватсон. Учитывая молниеносность нашего Скотланд-Ярда и то, что убийство совершено вчера вечером, я жду его сегодня, с часу на час.
Не успел я посвятить аппендиксу еще пару страниц, как действительно явился Лестрейд. Годы никого не щадят - но из каждого правила бывают исключения. Виски инспектора тронула благородная седина, новый котелок сиял чернотой, даже собака была крупнее и породистее прежней. Впрочем, минут через двадцать, когда солнце поднялось выше и в комнате стало светлее, обозначились жесткие морщинки вокруг глаз, да и сами глаза стали умнее и грустней, чем прежде.
Лестрейд неподдельно обрадовался встрече со мной, да и мне было приятно. Как будто вернулись старые добрые времена. Инспектор ознакомил Холмса с протоколами, составленными каким-то тугодумом-сержантом. Насколько я помнил, Холмс любил такие протоколы - безыскусные, фактографически точные, не испорченные "собственным видением" ситуации, характерным для средних чинов. Из вежливости Холмс протянул протокол и мне - я просмотрел его, признаюсь, весьма бегло. Убийство в Сохо беспокоило меня так же мало, как аппендикс, но за аппендикс хотя бы причитался гонорар. Однако набор предметов, перечисленных сержантом, буквально врезался в мою память.
1. Сувенирная шкатулка в форме небольшого гроба с ручкой на верхней крышке.
2. Золотой перстень с украшением в виде косого креста; само кольцо разрезано и разогнуто.
3. Веревочная петля.
4. Железный тазик с пробитыми по бокам двумя неровными отверстиями.
5. Ключ с припаянным к нему лезвием ножа - или нож с рукоятью в форме ключа.
Мне показалось, что Холмс намеревался спросить меня о чем-то, но Лестрейд отвлек его каким-то брюзжанием по поводу лондонских мостовых, а его собака принялась ни с того ни с сего гавкать; на том мы и расстались. Я продолжил свою статью, Холмс взялся за скрипку. Так прошло двое суток.
Через двое суток Лестрейд явился к утреннему бекону с сияющим лицом. Его буквально распирало изнутри.
- Не томите нас, инспектор, - сказал Холмс, наливая ему кофе. - Я же вижу, вам есть что сказать.
- Как вы думаете, Холмс, нашел я преступника?
- Я думаю, что да, но откуда у вас такие еврейские интонации?
- Неважно, - махнул рукой Лестрейд, - не сейчас. А вы, Холмс, вы нашли его?
- Нет, Лестрейд, - равнодушно отозвался мой друг. - Я, признаться, начинаю терять хватку - сказывается непрофессионализм. Например, в этом деле от меня совершенно ускользнули две подробности: личность убитого и точно ли он был убит.
Лестрейд посмотрел на меня так, словно только что увидел дьявола во плоти или понял, что ошибся квартирой. Я, думая исключительно об аппендиксе, да к тому же по-латыни, ответил ему взглядом, пустоте которого позавидовала бы слепая кишка.
Мало-помалу хорошее настроение вернулось к инспектору.
- Ну, вы даете… - пробормотал он. - Извольте, личность убитого так и не установлена. Он появился в дешевой гостинице в Сохо, из числа тех, где не принято спрашивать имя, документы, ну, вы меня понимаете, и прожил там три дня. Каждую ночь кричал, соседи слышали одну фразу, повторявшуюся много раз.
- Какую? - спросил я машинально.
- Я не хочу умирать! - торжествующе выкрикнул Лестрейд.
- Подумать только, - произнес Холмс, - покойник, вероятно, был оригиналом.
- Э… эта ваша ирония, - уважение Лестрейда к Холмсу таяло на глазах. - Ну, а что касается факта убийства, то извините, милейший господин Холмс. Покойник был найден в своей комнате наутро, разрезанный сверху донизу, как пара страниц в новенькой книге. Но я вижу, вы всецело ушли в музыку и медицину, и вам вовсе не интересно…
- Что вы, дорогой Лестрейд, - мягко прервал его Холмс, - мы с Ватсоном действительно превратились в обывателей, но обыватели любят детективы. Изложите нам, пожалуйста, ход ваших рассуждений, по возможности, ничего не упуская.
Положительно, Лестрейду немного было нужно, чтобы утешиться.
- Что вы думаете, господа, о наборе предметов, найденных вокруг трупа?
- Теряемся в догадках, - кратко ответил Холмс за двоих.
- Именно! - вскричал Лестрейд. - Это и стало для меня отправной точкой. Сыщик, даже самый высоколобый, типа вас, теряется в догадках по крайней мере неделю, а преступник тем временем оказывается вне досягаемости Скотланд-Ярда.
- То есть на небесах? - невинно уточнил Холмс.
- Почти! - нервно воскликнул Лестрейд. - В океане. Не правда ли, неплохая задумка преступления - разрезать жертву, словно утку, вокруг накидать всякого барахла, а через пару дней преспокойно отплыть ко всем чертям!
- Дальше все было просто, - подтолкнул его Холмс.
- Дальше все было просто, - подтвердил Лестрейд, отхлебывая кофе и успокаиваясь. - Единственное судно в лондонском порту, отходившее вчера в непогоду, было из Бразилии - "Ювента". Если бы вы видели, господа, если бы вы видели, как всполошился их капитан (вы бы, Ватсон, назвали его жгучим брюнетом), как он заквохтал, затараторил!..
- И что же он сказал? - оживился Холмс.
- Неужели вы думаете, - гордо отозвался Лестрейд, - что я понимаю по-испански?
- По-португальски.
- Тем более.
- Действительно. Продолжайте, извините, пожалуйста.
- Да… эта обезьяна даже пыталась не пустить нас на судно. Но мы прорвались и за пять минут нашли запертую каюту, а в ней нашего клиента.
- Он сопротивлялся? - снова спросил Холмс.
- Нет. Он не такой болван, чтобы сопротивляться моей бригаде.
- Но, собственно, Лестрейд, - я с усилием вспомнил ключевые слова, - каковы мотивы, улики?
Лестрейд, как я уже упоминал, с самого начала сиял, а тут он засиял сильнее, словно в лампочке Эдисона увеличили накал.
- Вы упадете со стула, господа, - произнес он так веско, что я непроизвольно схватился за стул, - ОН САМ ПРИЗНАЛСЯ.
- Личное признание как царица улик, - пробормотал Холмс. - Ново, неплохо для начала. Открывается простор для творчества.
- Что вы там бормочете, Холмс? - произнес Лестрейд спокойно и почти брезгливо. - Слава Богу, в отделении нашелся переводчик с испанского.
- С португальского.
- Все равно. Вот так-то, господин Холмс, действовать надо, а не думать, понимаете ли. - Он покрутил рукой около котелка, видимо, обозначая процесс мышления.
- Да, - безмятежно отозвался Холмс, - исторический опыт подтверждает ваши слова.
Лестрейд посидел еще немного, допил кофе, доел бекон и ушел.
До вечера мы с Холмсом занимались своими делами и не перемолвились и дюжиной слов. Несколько раз он принимался за игру на скрипке, и даже я, при всем своем невежестве в музыке, не мог не отметить, как возрос его уровень. Моцарт в преломлении Холмса струился и дышал, Паганини же как бы восставал из могилы во всей своей ярости, тяжести, нежности, не покоренный ни временем, ни физической смертью. Это было так превосходно, что почти немыслимо.
Миссис Хадсон куда-то подевалась, а мы с Холмсом, оба прошедшие военную службу, были равнодушны к бытовым неудобствам. Таким образом, на следующее утро пустая чашка из-под кофе напомнила нам об инспекторе Лестрейде, и мы переглянулись и улыбнулись.
- Молодец все-таки Лестрейд, - сказал я, - всегда бодр, всегда оптимистичен. И смотрите, добился-таки своего: раскрыл, наконец, уголовное дело.
- Молодец, - отозвался Холмс. - Ну, насчет дела вы, положим, загнули; на этот раз все обошлось, но до пенсии ему еще далеко, так что бодрость и оптимизм, я думаю…
- Минуточку, минуточку, - намек моего друга настолько заинтересовал меня, что я оторвался от аппендикса. - То есть вы хотите сказать…
- Я хочу сказать, дорогой Ватсон, что матрос с "Ювенты" так же чист в этом деле, как папа римский.
- Говорите, Холмс. Вы знаете, как я это люблю.
- Лестрейд - оперативник. Он превосходно чует преступника, нанюхавшись их в следственном изоляторе, но никогда не понимает, что к чему. Подумайте сами, Ватсон, экипаж держит матроса взаперти, пытается не выдать его, сам же матрос легко и охотно идет за полицейскими, еще не зная, в чем его обвиняют, - вспомните: переводчик нашелся только в участке…
- Постойте, постойте, Холмс, кажется, я начинаю что-то понимать. Этот матрос - действительно преступник, но преступление совершено в Бразилии или на борту. Экипаж арестовал его, а Лестрейд освободил. Признавшись в убийстве, матрос обеспечил себе пансион в лондонской тюрьме, по крайней мере, до отхода судна. Но все же признание в убийстве - чересчур рискованная игра.
- Да, личное признание - что-то вроде козырного короля. Но в колоде есть еще козырной туз.
- Алиби?
- Чрезвычайно веское алиби. Ну-ну, Ватсон, учтите, что Лестрейд всякое дело делает наполовину.
- Неужели в день убийства "Ювента" еще была в океане?
- Именно, мой друг. Боюсь, правда, что это обстоятельство откроется только на суде.
- Может быть, предупредить инспектора?
- Зачем, Ватсон? Стоит ли расстраивать раньше времени хорошего человека?
Холмс затянулся со вкусом несколько раз, а я вернулся было к статье, но он вдруг резко выдохнул дым и спросил меня:
- А вы, Ватсон, как бы вы начали расследование?
- Я?.. Для начала, пожалуй, осмотрел бы пальцы убитого, чтобы понять, не с него ли срезали золотое кольцо.
- Понятно, понятно. Мой Бог! Конечно, Ватсон, пальцы совершенно целы - откуда у бродяги золотое кольцо? Более того, друг мой, если палец поцарапан, это значит только то, что преступник имитирует ложную улику.
- Тогда, - годы, проведенные с Холмсом, не пропали даром, странное вдохновение овладело мной, - тогда… Тогда, Холмс, это похоже на ритуальное убийство. Сама техника… напоминает харакири у японцев, то есть убийство со смыслом. И посмотрите, как складываются детали: гроб, нож, петля, то есть символы разных родов смерти.
- Отлично, Ватсон! А золотой перстень?
- Но ведь он разрезан. Идея насилия…
- Ах да. А тазик?
- Тазик сам по себе, Холмс, связывается с мореплаванием. А продырявленный тазик…
- С утоплением?
- Ну да.
- Что ж, Ватсон, - печально и устало сказал Холмс, - вот это и произошло.
- Что произошло, Холмс?
- Вы впитали мои уроки и нашли логику там, где Скотланд-Ярд увидел только кучу хлама и судно "Ювента".
- Но ведь это только начало. Там дальше, насколько я помню, мотивы, наконец, сам преступник.
Холмс поморщился и отмахнулся как-то совершенно по-стариковски.
- Пустое, пустое, мой друг. Поверьте мне, это дело техники.
Мы допили кофе, обменявшись еще парой незначительных фраз, и вернулись каждый к своему занятию. Незаметно, сквозь дождь и туман, подступил долгий вечер, а за ним - ночь, какая-то неполная, мерцающая, что ли. Последнее, о чем я успел подумать перед сном, был все тот же аппендикс, может быть, аппендикс того самого несчастного, убитого в Сохо, аппендикс, каким-то образом ощетинившийся во все стороны латынью. Потом мелькнули трубка и скрипка, потом я погрузился в сон.
Следующее утро выдалось солнечным; свет падал из окна каким-то косым кубом. Холмс выглядел старым и больным.
- А что, Холмс, - спросил я, думая его расшевелить, - что, если нам с вами раскрутить наше вчерашнее начало? Найдем убийцу…
- …посадим пожизненно, - без энтузиазма подхватил Холмс. - Может быть, это удастся, может быть, нет.
- А от чего это зависит, если не секрет?
- Не секрет. Найти можно всегда. А припереть к стенке в суде - в зависимости от адвоката. Если будет Томкинс или Джильберт, вы сумеете настоять на своем, а вот если Митчел или, не приведи Бог, Голдуайт, вашего клиента вынесут из зала суда на руках, а вас проводят с черного хода.
Не скрою, меня огорчило настроение Холмса и его несколько циничный ответ.
- А истина, Холмс?
- Истина? - он взглянул на меня коротко и почему-то недоверчиво. - Вас действительно интересует истина, Ватсон?
- Да, отчего же нет?
- Что ж, милейший Ватсон, должен вас немного расстроить. Ваша версия много изящнее, чем собачьи ходки нашего друга Лестрейда, но к истине она имеет такое же отдаленное отношение, как матрос с "Ювенты".
- А если я не поверю вам на слово, Холмс? - спросил я, уже предвкушая то интеллектуальное наслаждение особого рода, которое испытывал каждый раз, слушая моего друга. - У вас есть доказательства?
- Есть наблюдения, - точно и немного сухо ответил Холмс, - доказательства - в Скотланд-Ярде.
Он затянулся пару раз и начал говорить. Его надтреснутый негромкий голос оказывал на меня почти наркотическое воздействие - да еще постоянно падающая световая масса от окна наискось через всю комнату… Я снова был счастлив.
- Вы, Ватсон, ухватываете главное, но откидываете мелочи. Например, почему гроб с ручкой?
- Другого не было в магазине сувениров.
- Это изделие штучное. Но допустим даже, вы этого не знали. Но если сувенир призван, по-вашему, просто "передать идею гроба", чего проще - оторвать ручку?
Я пожал плечами. Аргумент показался мне спорным.
- Неужели, Ватсон, туманную и размытую "идею насилия" надо передавать, коверкая и оставляя на месте преступления дорогой золотой перстень? Если тазик должен тонуть, отчего не сделать одну дыру в середине дна вместо двух дырочек по бокам? Зачем рукоять в форме ключа?
- Зачем, Холмс, зачем?
Холмс встал и прошелся по комнате.