- Начнем все-таки с убийства. Если бы вы внимательно прочитали протокол, вы бы поняли, что разрез представляет собой не харакири, а вскрытие. Ну а если так, то почему не допустить такую картину: вскрытие есть действительно вскрытие, смерть была естественной, страх смерти связан со знанием убитого о какой-то страшной болезни, да и сам приезд в Лондон можно связать с надеждой на лечение. Возникает несколько инфернальная фигура врача на заднем плане, нарушающего некоторые пункты медицинской этики. Но ничего криминального.
- А как вы докажете эту гипотезу?
- Дорогой мой Ватсон, ее не надо доказывать. Она есть допущение невиновности, и согласно презумпции ее надо опровергать. А опровергнуть ее нельзя.
- Значит, прокол репортера? Нет никакого ЗАГАДОЧНОГО УБИЙСТВА В СОХО?
- Не совсем, Ватсон, - сказал Холмс так, что у меня по спине поползли мурашки. - Убийства нет, но загадка осталась.
Он стоял против солнечного света, и я не видел его лица.
- Начнем с гроба, Ватсон? Давайте возьмемся за ручку. Ящик с крышкой и ручкой - сундук. Гроб-сундук - сундук мертвеца. Вам что-нибудь говорит это словосочетание?
- Признаться…
- Вы читали Стивенсона?
- "Айвенго"?
- Помилуйте, Ватсон. "Айвенго" написал Майн Рид. Стивенсон написал "Остров сокровищ". Там есть такая песня "Пятнадцать человек на сундук мертвеца"…
Раньше, когда Холмс излагал свои версии, у меня как бы прояснялся мозг, теперь же, честно говоря, я подумал о раннем маразме моего бедного друга, настолько отдаленной ассоциацией он воспользовался. Он, однако, продолжал:
- У Стивенсона персонифицировано зло. Перейдем к перстню. Сколько ног у насекомых?
- Шесть.
- Косой крест - четыре ноги. Да еще - разогнутое кольцо.
- Золотое насекомое?
- Золотой жук.
- Эдгар По?
- Да, Ватсон. Первый детектив.
Кажется, я начинал ему верить.
- Ну, а петля?
- Как вы относитесь к России, Ватсон?
- Это где-то в Сибири?
- Да. Там был такой Достоевский. "Преступление и наказание" - очень полезная вещь.
- Я не знал, Холмс, что вы так много читаете.
- Честно говоря, из Достоевского я почерпнул только конструкцию петли, в которой убийца нес топор под курткой.
- А таз?
- А дырки для ремня?
- Шлем? Дон-Кихот?
- Вы уже начали схватывать с лету, Ватсон.
- Но ключ с лезвием…
- Смотрите, - Холмс схватил со стола клочок бумаги и быстро нарисовал ключ рукояткой кверху, а бороздкой влево, и, перечеркивая рукоятку, "припаял" вверх лезвие.
- Скрипичный ключ!
- Именно, Ватсон. Демон зла, расследование, преступление, рыцарь, наконец, скрипка - явный намек на меня. Этакий ребус - что-то вроде рождественского подарка старику Холмсу.
- Странный подарок.
- Более чем странный. Добавим к этому принципиальную неопознанность этого субъекта. Догадайтесь, как обзовут его наши газетчики.
- Учитывая их экстравагантность, - "Мистер Икс"?
- Естественно, Ватсон. А уж если мы с вами поневоле оказались в мире литературы, почему не воспользоваться аллитерацией и символом: "мистер" - "тайна", а вскрытие мистера - открытие тайны?
- Само по себе не слишком убедительно, но в русле остального…
- Добавьте к этому судно "Ювента". Это латинский корень - юность, молодость. Последний - или предпоследний - печальный символ во всей этой истории: молодость, которая вернулась на несколько дней и уплыла безвозвратно.
Возможно, это прозвучит смешно и нелепо, но из моих глаз полились слезы. Холмс схватил скрипку, неловко и не сразу уместил ее около лица. Слезы текли легко и свободно, принося мне странное облегчение.
- Но позвольте, - неожиданно сообразил я, - как же мог убийца, м-м… злоумышленник включить в свою систему судно "Ювента"?
- Ничего невозможного здесь нет. Вся цепочка: газета - Скотланд-Ярд - Лестрейд - его тупая гипотеза - матрос с "Ювенты" - просчитывается с самого начала. Здесь можно было бы уцепиться за то, что реальный преступник знал о существовании мнимого, но, Ватсон, Бог свидетель, я не хочу этим заниматься!
Я подошел к окну и посмотрел вниз. Два кэба столкнулись на углу, и кэбмены переругивались неохотно и громко. Ласточка прошила небо наискось.
- Что же это за человек, Холмс?! - спросил я, не выдержав. - Эту цепочку могли бы рассчитать вы, ну, еще, может быть, Мориарти…
- Мориарти?!! - вскричал он с такой силой и яростью, что я выронил из рук яйцо всмятку. - Да неужели вы поверили в эту туфту?! Итальянец, написавший трактат о биноме Ньютона. Профессор математики, владеющий восточными единоборствами. Добропорядочный горожанин, заказывающий личный экспресс. Эта фигура, Ватсон, так хорошо легла на бумагу только потому, что была бумажной с самого начала.
- Признаться, - сказал я, - у меня вызвал сомнение тот случай, когда он лично явился к вам. Это театральщина, недостойная гения преступного мира. Кроме того, чистое зло и чистое добро не должны приближаться друг к другу - чтобы не истребить себя окончательно.
- Интересный довод, - пробормотал Холмс, отодвинулся от окна и посмотрел мне в глаза долгим изучающим взглядом. - Вы, я вижу, становитесь философом. А как же Армагеддон?
- Мне никогда не нравился Армагеддон, - ответил я, прямо глядя ему в глаза, - плоха та битва, итог которой предрешен.
- Возможно… Но я далек от того, чтобы воплощать чистое добро. Однако, так или иначе, я с самого начала догадывался об истинном кукольнике, для которого и Мориарти был всего лишь марионеткой. Он не совсем преступник, Ватсон. Он - организатор преступности, связывающий ее кровеносной системой с государственной машиной и полицией…
- Кровь - это кровь, Холмс?
- Кровь - это деньги, Ватсон. И немного крови. Этот незаурядный человек нашел мощный рычаг, с помощью которого сумел устранить конкурентов сперва вне своей организации, а потом и внутри ее, того же Мориарти, например.
- Какой рычаг, Холмс?
- Меня, Ватсон.
- Кто же это?
- А вы еще не догадываетесь? Тогда я сделаю вам еще одну подсказку: этот человек поселился в моей квартире и восемь лет жил со мной бок о бок, помогая мне делать то, что я делал, и добровольно взял на себя миссию летописца моих приключений, зная, что страшная истина в будущем придаст этим записям притягательный двойной смысл и обессмертит их автора… и меня.
Свой ответ я обдумывал добрых две минуты, и он прозвучал, как мне хотелось:
- Вы знаете, Холмс, что можете убедить меня в чем вам угодно.
Он стоял у окна спиной ко мне, скрадываемый светом; маленькое облачко дыма из его трубки время от времени поднималось над его левым плечом и растворялось в свете и тумане моего любимого города. Слезы застилали мне глаза. Сквозь слезы я увидел на столе большой пистолет, видимо, заряженный, - это почти рассмешило меня. Мне нечего было ему сказать; в конце концов, я сам этого хотел.
- Колитесь, Ватсон, - произнес Холмс почти безразлично, - я ведь не такой дурак, как вам кажется, и сумел навести справки. Мне известно, КЕМ вы были до Индии… - Ему, слава Богу, не могло быть известно, КЕМ я был в Индии. - … оттого и беспокоен ваш малыш, Ватсон, что он отвечает за грехи отца. Покайтесь, пока не поздно.
Это желание уколоть меня отразило, как в зеркале, застарелую обиду Холмса, и я не смог дальше молчать.
- Шерлок… что я могу вам сказать… все так и не так. Это было истиной десять лет назад, а потом истина вытекла, осталась только так называемая правда, факты, лишенные внутреннего смысла. Вы разгадали мой замысел, но воплощение всегда богаче замысла. Я клянусь вам в том, что моя симпатия и восхищение вами искренни и всегда были такими. Люди меняются, не меняются только персонажи… Ну, а сын за отца не отвечает, я буду давать ему магнезию, и он придет в норму.
Он стоял у окна и молчал - так долго, что дневной свет начал тускнеть.
- Скажите, Ватсон, - спросил он, наконец, ворчливо, но с нотками примирения в голосе, - чем болел этот оборванец из Сохо?
- Очень редкая болезнь, - ответил я с готовностью, - разрушение иммунитета. Мне кажется, эта болезнь разовьется к концу столетия. И чтобы расставить точки над "i", Холмс, вы говорили о "Ювенте" как о последнем или предпоследнем символе в этой истории. Я как малый демиург могу поручиться, что ничего больше не имел в виду. А о чем говорили вы?
- Вы не учитываете работу подсознания, Ватсон. Вы ведь знатный автор в Британской Энциклопедии и сами выбираете темы для своих статей. Так что и аппендикс в этой истории совсем не случаен. Загляните внутрь себя, Ватсон, и вы увидите, что преступник и сыщик никому, кроме друг друга, не нужны, и их можно удалять из нормального организма, как…
Я махнул рукой в знак понимания и подумал немного.
- Всё - часть Божьего замысла, Холмс, - сказал я ему наконец, - я почти уверен, что и в аппендиксе есть какой-то смысл, и если бы можно было, например, несколько лет подряд вырезать аппендикс у всех новорожденных младенцев, то статистика дала бы некоторые отрицательные сдвиги.
- Возможно, - отозвался Холмс.
Вечером я окончил свою статью, но идти домой было уже поздно, а утром явился Лестрейд со свежей газетой.
Инна Кублицкая, Сергей Лифанов
Часы доктора Ватсона, или тайна "MWM"
Этот фильм основан на романе "Знак четырех" Артура Конан Дойла, творчество которого является народным достоянием и поэтому не ущемляет ничьих имущественных прав.
Титры сериала "Знак четырех", производство Канада, 2001 год, (записано с голоса переводчика)
Предуведомление
История этой рукописи сама могла бы послужить сюжетом для приключенческого романа.
Ее автор - человек, чье имя на слуху и в наше время. Время написания: лето 1902 - весна 1903 г.
Сразу после того, как автор поставил последнюю точку, он проверил страницы, прошил их, скрепив в большую тетрадь, поместил в желтый конверт плотной шелковой бумаги, запечатал сургучом, положил в другой конверт вместе с часами и небольшой запиской, запечатал уже этот конверт и написал там, где должен был бы находиться адрес:
"Тому, кому это будет интересно. Вскрыть не ранее 2003 года",
после чего отнес конверт в адвокатскую контору "Дреббер, Стэнджерсон и Хоуп".
Мистер Хоуп, в то время очень молодой и весьма добросовестный человек, упаковал желтый конверт в белый и еще более плотный, поставил свои печати и свою подпись и отнес его в ближайшее отделение "Объединенного банка центральных графств", где поместил в железный ящик, предназначенный для подобных вложений.
Так бы этот конверт и пролежал без особых приключений предназначенные ему сто лет, однако двадцатый век оказался щедрым на потрясения.
Первую мировую войну конверт не заметил, зато Вторая почтила его прямым попаданием в банк. Конверту повезло: железный ящик, в котором он находился, был лишь помят, и его отнесли в контору "Хоуп и Хоуп" (старшие компаньоны к тому времени уже отошли в мир иной). Старший Хоуп поручил младшему отнести конверт в другой банк, и молодой Хоуп сдул с конверта пыль, засунул в другой конверт, на этот раз голубой, запечатал сургучом, подписал… но в это время позвонила будущая миссис Хоуп, и молодой человек в припадке вполне простительного восторга метко запулил конверт на большой шкаф, стоящий в конторе еще с тех времен, когда Дреббер был младшим партнером.
Под предлогом того, что он несет конверт в банк, молодой Хоуп удрал из конторы на полтора часа раньше, а следующим утром на вопрос старшего Хоупа невинно ответил, что все исполнено. Конверт он решил отнести в банк завтра… но потом как-то повалило все одно к одному, и про конверт он уже не вспоминал. Разумеется, не через неделю, так через месяц молодой Хоуп о конверте бы вспомнил, однако свидания… женитьба… медовый месяц длиной в три дня… наконец, отбытие в действующую армию помешало конверту попасть в банк. Понятно, что по возвращении с театра военных действий воспоминаний о поручении в голове молодого Хоупа не осталось.
Стараниями уборщика конверт однажды свалился за шкаф и благополучно пролежал там более полувека, обрастая пушистой серой шкуркой из пыли. В самом конце XX века младший партнер фирмы "Хоуп, Ферье и Ферье", дорвавшись до власти, затеяла грандиозный ремонт. Шкафы времен Джонатана Свифта отправились в мастерскую по реставрации антиквариата. Скопившийся за ними хлам подлежал, разумеется, отправке в мусорные баки, но за первым же шкафом в углу блеснула бриллиантовая серьга, и весь персонал фирмы с восторгом неофитов от археологии начал разбирать мусор в надежде отыскать что-либо если не такое ценное, то столь же интересное. В числе находок оказалось изрядное количество монет, в основном фартинги, полупенни, пенни и двухпенсовики, причем некоторые вызвали бы сердцебиение у нумизмата, уйма пустых конвертов с марками, при виде которых дрогнула бы душа у филателиста, целая коллекция огрызков карандашей и сломанных ручек и много еще чего.
Всеобщее оживление вызвала стопка так называемых французских открыток примерно столетней давности. Пышнотелые красотки в кружевном белье принимали томные позы, но уже не воспринимались как порнография, а умиляли какой-то старомодной невинностью. Находка старого засургученного конверта прошла на этом фоне незамеченной. То есть, конечно, мисс Ферье отерла с него пыль, внимательно рассмотрела, пожала плечами и положила на подоконник. Два часа спустя один из рабочих, деликатно держа мокрый конверт двумя пальцами за уголок, протянул его мисс Ферье со словами:
- Тут… это… упало, словом…
Мисс Ферье переложила многострадальный конверт на другой подоконник и вспомнила о нем только перед уходом домой. Оставлять конверт на произвол ремонтникам было, конечно, нельзя. Тащить в хранилище, куда эвакуировали мало-мальски важные бумаги, мисс Ферье было лень - она слишком устала, координируя эвакуацию, археологические раскопки, уборку и начинающийся ремонт. Поэтому она сунула конверт в пластиковый пакет с рекламой "Хэрродз" и отправилась домой. Два дня конверт пролежал в кухне на холодильнике, куда мисс Ферье выгрузила сделанные по дороге домой покупки. Два дня на пакет подозрительно косился русский голубой кот по имени Модус Операнди.
В субботу, наводя на кухне уют, мисс Ферье наткнулась на пакет и вздохнула. Но конверт вполне мог потерпеть до 2003 года, и мисс Ферье переложила его на системный блок своего компьютера, думая, что на этом месте она его не забудет.
Модус Операнди был иного мнения о подходящем месте для конверта, столь восхитительно пахнущего мышами. Он сбросил конверт на пол, загнал под кровать хозяйки и еще неделю или две единолично наслаждался своим сокровищем.
Очередная находка все того же конверта повергла мисс Ферье в смятение. Это следовало прекратить, и она бросила конверт в свою объемистую сумку деловой женщины, решив-таки непременно завезти его в банк, чтобы не мозолил глаза. Увы, она о нем забыла и вспомнила только тогда, когда, заехав навестить старшего партнера, доставала из сумки коробочку конфет, чтобы подсластить жизнь старичку. Мистер Хоуп, который когда-то был тем самым молодым Хоупом, воззрился на конверт без тени узнавания.
- Найдено перед ремонтом за шкафом, - проинформировала мисс Ферье.
Мистер Хоуп внимательно рассмотрел свою подпись и дату под ней.
- О, - сказал он, - вы знаете, что этот день - один из самых счастливых в моей жизни? - собираясь было пуститься в воспоминания, но прервав себя где-то на третьем слове. - Да, я пренебрег, но все же не каюсь… Ох, молодость, - растроганно добавил он. - Право же, стоит разок в жизни пренебречь обязанностями, чтобы в старости получить такое напоминание. Оставьте конверт мне, дорогая. Я сам о нем позабочусь.
Он позаботился. Добавил к своей подписи фразу:
"Вскрыть после моей смерти, но не ранее 2003 года", -
и положил рукопись в домашний сейф.
И если вы думаете, что рукопись наконец-то увидела свет, потому что мистер Хоуп умер, вы ошибаетесь.
Его обуяло любопытство, и он сам вскрыл конверт.
Пролог
Сегодня я видел, как Лондон празднует коронацию.
Сегодня Англия и вместе с ней вся Империя приветствует Эдуарда, сына Виктории, и с этим событием для Англии начинается новый век.
Я оглядываюсь назад, я, еще не старый человек, смотрю на свою жизнь, которая вся прошла при правлении нашей славной королевы, и вижу, что и взгляды мои, и привычки, и самые понятия о жизни - все это осталось в прошлом веке. Я вглядываюсь в молодых людей, но не вижу в них себя и друзей моей юности; мы жили почти так же, как наши отцы, а вот они, не представляющие жизни без электричества, телефона и автомобилей, - люди другого века. Можно, конечно, засадить их за учебники, и они узнают, как расцветала наша страна под сенью великой королевы, и какие войны вели мы во имя короны, и какая была политика внутри страны и за ее пределами; обо всем этом они прочтут в книгах, где точно указаны даты того или иного договора, той или иной битвы - но откуда они узнают о нас самих, о том, что мы были за люди, как жили, каким представлялся нам мир, когда мы были так же молоды, как они сегодня? Они возьмут романы, написанные в наше время, прочтут и будут думать, что мы были такими же гротескными персонажами, как те, кто описан в пухлых томах, и мы будем представляться им людьми причудливыми и смешными, как нам в наше время казались причудливыми и смешными герои пьес Шеридана.
Что ж тут сетовать? Я и сам не чужд литературы и могу без особого хвастовства утверждать, что никто лучше меня не описал еще моего друга, с которым в иные времена я делил кров, а в иные - опасности. Что же, я старался по мере сил, но, перечитывая иногда свои очерки, вижу, что там я упустил нечто важное, некую черточку, а там по некоторым соображениям личного характера слукавил - и вместо красочного и полного портрета маслом перед читателями оказалась блеклая олеографическая репродукция. Дух жизни так легко ускользает, когда пытаешься перенести его на бумагу. И все же стараться стоит.