– Полагаю, я ясно выразил свою мысль. Имейте в виду: где бы вы ни находились – в аудитории, читая лекцию слушателям, или в полевой обстановке, обучая офицеров на месте, – вы обязаны быть последовательной. Это означает, что вы должны цитировать книгу, которую сейчас держите в руках.
– Сэр, изначально все изложенное здесь представляло собой лишь теоретические выкладки. Принципы, о которых вы говорите, были разработаны на основе тогдашнего понимания криминалистики агентами и их личного опыта и мнения.
– Неверно. Эти принципы были разработаны на основе тысяч и тысяч допросов заключенных и долгих лет утомительных исследований их разума. За прошедшие годы их принципы помогли арестовать и осудить сотни правонарушителей, совершивших тяжкие преступления.
– Все это мне прекрасно известно. Я преклоняюсь перед ними и той работой, которую они проделали…
– Но вы думаете, что обнаружили кое-что, чего они не заметили.
– Да, сэр, думаю.
– Отлично. В таком случае держите свои мысли при себе. Когда вы проделаете тщательные и обширные исследования, результаты которых смогут подтвердить ваши теории, я с удовольствием вас выслушаю. А пока что помалкивайте о них.
Он поднялся со стула и направился к выходу из библиотеки. Карен, кусая губы, смотрела ему вслед.
…седьмая
После язвительной и желчной перепалки с Гиффордом Карен вылетела на трассу И-95 и помчалась к средней школе, где учился Джонатан. Небо затянули хмурые тучи, в воздухе пахло близким дождем. Подъехав к ограде школы, она увидела Джонатана, который прогуливался в обществе девочки с золотистыми волосами. Фигурка у нее была намного лучше, чем у Карен в ее возрасте.
Карен подъехала к бровке и опустила боковое стекло.
– Привет, красавчик! – окликнула она сына. – Хочешь прокатиться?
Джонатан улыбнулся, и щеки его предательски заалели. Очевидно, девочка что-то для него значила.
– Мама, это Бекка.
Карен кивнула.
– Очень приятно. – Она знала, что Джонатан хотел поговорить с ней, и пообещала встретиться с ним около половины пятого, но стоило ли затевать разговор прямо сейчас? – Бекка, подвезти тебя домой?
– Нет, со мной все будет в порядке, – отказалась девочка. – Я живу через дорогу отсюда.
Она повернулась к Джонатану, взяла его за руку и что-то прошептала ему на ухо. Карен отвернулась, делая вид, что уважает право сына на личную жизнь, хотя на самом деле страшно жалела, что на нем нет микрофона.
Джонатан сел в машину и пристегнул ремень безопасности. Карен отъехала от бровки.
– Она красивая.
– Наверное.
Она оглянулась на Джонатана.
– Как дела в школе?
– Нормально.
Односложные ответы буквально сводили Карен с ума, но она понимала, что такое переходный возраст.
– Все в порядке?
– Вроде.
– Послушай, я отпросилась с работы. И если тебя что-то беспокоит, то мы должны поговорить. Или ты так не считаешь?
Джонатан по-прежнему смотрел в окно. Они проехали мимо кафе "Баскин-Роббинс".
– Как насчет мороженого? – вдруг спросил он.
– Ты что, серьезно? Сейчас зима.
– Абсолютно серьезно.
Когда Карен переступила порог, в лицо ей ударил сладковатый запах французской ванили.
– Видишь? Здесь пусто, потому что никто не ест мороженое, когда на улице всего двадцать пять градусов.
– А я ем.
Джонатан подошел к стойке и заказал шоколадный коктейль, а потом присоединился к матери за маленьким столиком у дальней стены. Внутри было тепло, даже душно, окна запотели почти до самого верха. Карен сняла перчатки и размотала шарф. Джонатан в пальто, застегнутом под самое горло, ссутулившись сидел напротив.
– Когда ты звонишь и сообщаешь, что нам нужно поговорить, обычно речь идет о двух вещах. Второе – это деньги. А на первом месте всегда стоит твой отец.
Сын согласно кивнул, но ничего не сказал.
– Ты ведь знаешь, что я агент ФБР, а не зубной врач, верно? Поэтому выдергивать зубы я умею не очень хорошо. – Она улыбнулась, но лицо Джонатана по-прежнему напоминало маску. – Ладно, значит, дело серьезное, насколько я понимаю. Речь идет о твоем отце, правильно? Ты сердит на него.
– В общем, да. Как ты догадалась?
Карен с трудом удержалась, чтобы не отругать сына за освежитель рта, с которым он явно переборщил.
– Итак, что же он сделал такого, что привело тебя в ярость?
На скулах у Джонатана заиграли желваки, и он отвел глаза.
Карен решила, что лучше подождать немного: в конце концов он выложит все, что наболело. Она прекрасно видела, что сын хочет поговорить, просто набирается мужества, чтобы высказать все без утайки.
Шум оборудования для взбивания молочных коктейлей заполнил маленькое кафе. Мгновением позже Джонатан повернулся к ней лицом, ноздри его носа яростно раздувались.
– Он никогда меня не слушает. Он не разговаривает со мной, за исключением тех случаев, когда ему нужно, чтобы я что-нибудь сделал. И он кричит на меня, если я делаю что-то не так, как он хочет. Называет меня умственно отсталым. Тупым дебилом, которого он… – Джонатан умолк и отвел глаза.
Карен заметила, что у сына предательски задрожала нижняя губа, а в глазах появился подозрительный блеск.
– Которого он что, Джонатан?
– Которого он стыдится называть своим сыном.
Карен ощутила, как внутри поднимается волна тяжкой и слепой ярости. Тот же самый дерьмовый трюк Дикон проделывал с ней в последний год их брака. Словесное оскорбление. Он должен был чувствовать себя сильным, унижая других.
– Думаю, тебе было очень больно и неприятно это слышать.
Джонатан по-прежнему не поднимал глаз и смотрел под ноги, пытаясь скрыть обуревавшие его чувства.
Вой машины для коктейлей стих, зато раздался лязг металлических ложек и звон стаканов.
Карен придвинулась к Джонатану и накрыла его руку своей.
– Я знаю, каково это. Твой отец… бесчувственный и равнодушный человек.
Ее так и подмывало назвать его "задницей". Дикон не всегда был таким. Хотя его трудно было назвать чувствительным и эмоциональным человеком, он относился к ней хорошо и всегда был готов подставить плечо, когда она в этом нуждалась, – до тех пор, пока его карьера не рухнула и он не превратился в желчное и ревнивое создание. Очень скоро в его характере возобладали злоба и презрение, которые похоронили его под собой и увлекли в пропасть, из которой он так и не выбрался.
Глядя на Джонатана, Карен корила себя за то, что не смогла уберечь сына от кошмара развода, и страшно жалела, что приходится оставлять мальчика с раздражительным и язвительным отцом.
– Славный мой, – сказала она, – ты же понимаешь, что он говорит неправду? Ты очень талантливый, яркий и красивый. Я горжусь тем, что у меня такой сын.
Джонатан поднял голову и взглянул в ласковые карие глаза матери. Вдруг лицо его сморщилось, покраснело, и он заплакал. Карен придвинулась еще ближе, обняла сына и спрятала его голову у себя на груди, давая выплакаться вволю. Перед ее мысленным взором промелькнули давние воспоминания… вот ее шестилетний сын упал с велосипеда… друзья смеются над ним, а Джонатан плачет, и не столько от боли, сколько от неожиданности и растерянности. И сейчас она гладила его по голове точно так же, как и тогда, пока он не успокоился.
Девушка за стойкой полила десерт шоколадом и кивнула им. Карен перевела взгляд на Джонатана, который поспешно отодвинулся, шмыгая носом и вытирая слезы. Она взяла со стола салфетку и протянула ее сыну.
– Он напивается почти каждый вечер. Он толкает меня, хватает за воротник и кричит мне в лицо. – Джонатан помолчал. – Я не хочу возвращаться туда, мама. Я не буду жалеть, даже если больше никогда не увижу его.
Карен прекрасно понимала его чувства, но ей было мучительно больно осознавать, что ее сын не желает видеться с отцом.
– У нас совместная опека и равные права на тебя. И ни ты, ни даже я ничего не можем с этим поделать.
– Ты должна что-нибудь сделать, мама! Я ни за что не вернусь к нему.
– Я позвоню своему адвокату. Тебе придется поговорить с ним, быть может, еще с кем-нибудь из органов опеки. Потому что меня судья и слушать не станет. Он должен услышать это от тебя.
– Нет проблем. С удовольствием.
– А пока что тебе придется остаться с отцом. Если он снова начнет говорить тебе гадости, просто не слушай и не обращай на него внимания. Напевай про себя какую-нибудь мелодию или думай обо мне. Например, как я рассказываю, какой ты у меня замечательный. Я знаю, что это нелегко. Мне самой пришлось пройти через это.
– Да, только вот в один прекрасный день ты решила, что уходишь, и на том все закончилось.
– Все было далеко не так просто, Джонатан.
– Какая теперь разница? Ты ушла, а я должен оставаться.
Слова сына больно ранили Карен. Все действительно было далеко непросто… Но Джонатан прав: она сбежала, а он остался. Некоторое время они сидели молча, пока Карен пыталась справиться с грузом воспоминаний, которые обрушились на нее, как ураган. По щеке ее скользнула слеза.
Джонатан сидел сгорбившись, не сводя глаз с окна, и молчал. Карен промокнула уголки глаз салфеткой, поднялась, взяла со стойки шоколадный коктейль и поставила перед сыном. Он не пошевелился. Она проследила за его взглядом и заметила капельку воды, которая скользила по запотевшему окну, оставляя за собой извилистую полоску чистого стекла. Интересно, подумала она, может быть, Джонатан сейчас сравнивает себя с этой капелькой, двигающейся в густом тумане? И вдруг перед нею встали стены спальни Мелани Хоффман, разрисованные кровавыми узорами.
Карен тряхнула головой и заставила себя вернуться мыслями к Джонатану. Но, как частенько бывало, работа снова грубо вмешалась в ее жизнь.
– Ну, пей свой коктейль, – сказала она и достала из кармана куртки телефон. – А я пока позвоню адвокату и договорюсь, как вытащить тебя оттуда как можно быстрее. – И она принялась нетерпеливо тыкать в кнопки. – Чего бы мне это ни стоило, Джонатан, обещаю, что заберу тебя от отца.
…восьмая
Высадив Джонатана у дома Дикона, Карен еще раз позвонила своему семейному адвокату и провела весь вечер, нервно планируя стратегию наступления, стараясь упорядочить свои мысли и излагая на бумаге аргументы, которые помогут поверенному выстроить убедительные доводы, призванные пересмотреть соглашение о совместной опеке.
Но, когда за окнами забрезжил рассвет нового дня, ей пришлось задвинуть все мысли о Джонатане в самый дальний уголок сознания и вновь вернуться к работе. Ее ждал Робби. Она обещала подхватить его по дороге, после чего они должны были отправиться к родителям Мелани Хоффман. Хоффманы жили в старом дощатом доме в самой глубине паркового массива Бетезды. Похоже, он был построен уже лет восемьдесят или девяносто назад, но до сих пор содержался исправно и даже мог похвастать впечатляющей коллекцией цветочных клумб.
Они с Робби стояли на крыльце и ждали, пока кто-нибудь из Хоффманов ответит на стук. Детектив уже сообщил им о смерти дочери, так что, по крайней мере, не придется говорить родителям о том, что их девочка не просто ушла в мир иной, а еще и умерла ужасной смертью, какую не пожелаешь и злейшему врагу.
Из-за закрытой двери до них донеслись шаркающие шаги. Пол деревянный, решила Карен, судя по скрипу половиц. Шаги тяжелые, значит, открывать идет сам мистер Хоффман.
– Похоже, нам предстоит встреча с хозяином дома, – пробормотал Робби, обращаясь к ней.
Дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти. Лишние фунтов тридцать жира на талии, голубые глаза, в которых поселилось отсутствующее выражение, и редеющие каштановые волосы, отступающие к затылку. Правильные и аккуратные черты лица. Отец Мелани, никакого сомнения.
– Роберто Эрнандес, полицейское управление Вены. Мы разговаривали с вами по телефону. – Робби подождал, пока в глазах хозяина дома мелькнет тень воспоминания, и продолжил: – Это мой напарник, Карен Вейл, ФБР.
Мужчина кивнул.
– Говард Хоффман. Моя жена ждет в гостиной.
Он придержал дверь, и они перешагнули порог скромного жилища. Деревянный дощатый пол, как и предполагала Карен. Но вот чего она никак не ожидала увидеть, так это рисунков, под которыми практически не видно было стен. Картины очень походили на те, что висели в доме Мелани.
– Мелани была очень талантлива, – заметила она, когда они двинулись вслед за Хоффманом в гостиную.
– Моя жена, – проговорил он, сопроводив слова вялым жестом. – Синтия.
– Мэм… – Робби коротко кивнул в знак приветствия.
Они неловко переминались с ноги на ногу, ожидая от женщины реакции на свой приход. Но она молча смотрела в окно в дальнем конце комнаты.
– Могу ли я предложить вам что-нибудь? – спросил Хоффман.
– Нескольких ответов будет вполне достаточно, – слабо улыбнувшись, сказала Карен.
Говард опустился на диван рядом с супругой и указал детективам на небольшую софу напротив.
– Примите наши соболезнования по поводу утраты, – начал Робби. – Не могу себе представить, как…
– Она была необычной и особенной девочкой.
Голос принадлежал Синтии, но прозвучал он настолько тихо, что Карен даже засомневалась, действительно ли она сказала что-нибудь. Но Робби тоже услышал его, потому что остановился на полуслове. Они посмотрели на женщину. Пожалуй, она была ровесницей мужа, но горе и какая-то внутренняя надломленность старили ее. Она сидела ссутулившись, руки, лежавшие на коленях, судорожно сжимали бумажную салфетку, глаза покраснели и опухли, а некогда роскошные каштановые волосы неопрятными прядями свисали по обе стороны изможденного и осунувшегося лица.
Карен подождала, не добавит ли она еще что-нибудь, но Синтия молчала. Взгляд ее по-прежнему был устремлен в одну точку.
– Мистер Хоффман, – негромко сказал Робби, – нам известно, что Мелани совсем недавно поступила в "МакГинти и Поллак". А где она работала до этого?
– На какую-то большую компанию в округе Колумбия, Не помню в точности, как она называется. По-моему, начинается на "П".
– "Прайс Финнертон". – В разговор снова вклинилась Синтия.
Оба как по команде взглянули на нее, и Карен сделала пометку в записной книжке.
– Вы не знаете, были ли у нее там какие-нибудь проблемы? Может, она жаловалась на кого-то, кто придирался к ней или унижал? Или какие-нибудь неприятности с боссом?
– Нет, ничего подобного не было.
И снова они напрасно ждали уточнений от Синтии. Внеся свою лепту в разговор, женщина надолго замолчала.
– Вам известно, почему она ушла оттуда? Ей там не нравилось? Она была несчастлива?
– Нет, ей нравилось работать там, – сказал Говард. – Но я говорил Мелани, что она заслуживает большего, чем то жалованье, которое ей платили. Я все время донимал ее этим, и, чтобы отделаться от меня, она позвонила в какую-то компанию. По-моему, это охотники за головами. Кадровое агентство, так, кажется, это называется теперь. Через три недели она получила предложение перейти на работу в "МакГинти и Поллак", где ей пообещали на двадцать тысяч больше, чем платили в "Прайс Финнертон". – Он помолчал, понуро опустив голову. – Может быть, останься она на прежнем месте, ничего бы этого не случилось…
Карен чуть подалась вперед.
– Мистер Хоффман, мы стараемся выяснить мельчайшие подробности этого несчастья, но, уверяю вас, случившееся не имеет никакого отношения к тому, что вы сказали Мелани. Человек, который сделал это, уже убил нескольких женщин, и он будет убивать снова. Так что ни вы, ни совет, который вы дали дочери, тут совершенно ни при чем.
Карен, конечно, не могла быть уверена в том, что говорит Говарду правду, но она просто не могла видеть, как родные погибшей девушки терзаются чувством вины из-за того, что сказали или сделали. Или, наоборот, не сказали или не сделали.
Говард согласно кивнул, но голову так и не поднял. Робби протянул ему салфетку, и он взял ее, чтобы вытереть глаза.
– Мистер Хоффман, знаете ли вы кого-нибудь, включая членов семьи или родственников, кто мог поссориться с Мелани?
– Нет.
– А как насчет подруг и друзей? Их у нее было много?
При этих словах Говард поднял голову и взглянул Карен в глаза.
– У нее было несколько близких подруг. Хорошие и славные девушки. По большей части незамужние. Только одна разведена, как и Мелани.
Робби прищурился.
– Мелани была разведена?
– Ее брак был аннулирован, – пояснила Синтия. Она повернулась к Робби: – Это не совсем то же, что разведена, есть некоторая разница.
На этот раз ее голос прозвучал громче, и, словно испугавшись этого, она поспешно опустила глаза.
– Как звали жениха? – резко спросила Карен.
– Неужели вы полагаете, что он…
Робби поднял руку, призывая к спокойствию.
– При проведении расследования нам приходится поднимать и переворачивать много камней. Просто для того, чтобы увидеть, кто из-под них вылезет.
– Нейл Кройс. Где-то у нас есть номер телефона. Синтия, милая, поищи, пожалуйста, хорошо?
Не сказав ни слова, Синтия поднялась и вышла из комнаты.
– Нам понадобятся фамилии и адреса ее подруг, – сказала Карен.
Вырвав из блокнота страничку, она протянула его Говарду вместе с ручкой. Пока он записывал фамилии, она продолжила:
– Не знаете, она часто бывала в барах или ночных клубах?
– Мелани совсем не такая… была. Она не пила, и ночной жизни у нее тоже не было. Кстати, наркотики она тоже не принимала, если вы намерены спросить и об этом.
Карен ощутила в голосе Говарда сдержанное негодование, как если бы своим вопросом она оскорбила память его дочери. Но тут у нее в памяти всплыли кровавые рисунки на стенах и комментарий Хэнкока.
– Что вы можете сказать о ее увлечении живописью? Она посещала какие-нибудь уроки, занятия? Формальное обучение имело место?
– Она брала уроки живописи в колледже, а потом занималась частным образом с другом семьи в Александрии.
– Как зовут этого друга семьи?
Говард раздраженно прищурился.
– Ей семьдесят девяти лет, агент Вейл. Сомневаюсь, что это она убила мою дочь.
Карен уже собралась рассказать ему о том, что зачастую невиновный человек может сообщить сведения, которые приводят к еще одному человеку, от которого, в свою очередь, ниточка тянется к кому-нибудь третьему, кто и оказывается настоящим убийцей. Но Робби опередил ее. Карен не успела даже рот открыть, как он уже изложил хозяину то, о чем она подумала.
– Син, милая! – крикнул Говард в кухню. – Нам нужен номер телефона Марты.
Детективы продолжили задавать вопросы. Их интересовали привычки Мелани, семейная история, свидания, на которые она ходила… Особняком стояли вопросы деликатные – о ее половой жизни и сексуальных предпочтениях. Вытянутое лицо Говарда посерело, когда Карен спросила об этом. Но ответил он кратко:
– Она не была неразборчивой и беспорядочной в связях. Кроме того, времени для свиданий у нее почти не оставалось.
В гостиную вернулась Синтия, вручила Робби листок бумаги и заняла свое место на диване.