- А это жена моя… Ноябрина Михайловна, - сдавленно бормотал Алексаша, пряча за тонкими губами частокол железных зубов.
- Да что вы, в самом деле? - пожал плечами Сванидзе, наливая еще коньяку. - Такое впечатление, словно я вызвал вас на допрос. Надеюсь, вам известно, что Волга впадает в Каспийское море?
- Это Игнат… он должен знать, - прошептал Алексаша, старательно шевеля губами. - Он ведь у нас почти… студент.
- Вот и прекрасно, - с досадой сказал Альберт Эдуардыч. - Мария, будешь коньяк?
- Нет, спасибо.
- Ладно. Пойдем покурим в тамбур. Или ты не куришь? Куришь? Ну так просто выйдем.
Я последовала его совету. В тамбуре Альберт Эдуардович, морщась, закурил и, выпустив несколько колечек дыма, произнес:
- Ты знаешь, весь этот зверинец мне что-то напоминает. Словно уже было когда-то. Дежа вю. Дежа вю, Мария, - старательно принялся объяснять он, - это такое состояние, когда создается психофизическое впечатление, словно архетипичность того…
- Знаю, - перебила я, - проще надо быть. "Архетипичность"! А что касается дежа вю, то у меня такое же: словно уже где-то видела, слышала или читала… Читала! Ну конечно!!
Сванидзе уронил сигарету.
- Что такое? - спросил он. - Ну? Сказав А, нужно сказать и Б.
- Да все просто! - воскликнула я. - "Это вот жена моя, Эльза, урожденная Ванценбах… лютеранка. А это сын мой, Нафанаил, ученик III класса…"
Альберт Эдуардович сам был человек велеречивый и часто не мотивировал свои словоизлияния, но тут и он посмотрел на меня с опаской.
- Очень просто, многоуважаемый Альберт Германыч, как титуловал вас железнозубый Алексаша, - уже спокойнее произнесла я. - Я процитировала вам рассказ Чехова "Толстый и тонкий". Где на вокзале встретились два друга детства, один из которых дослужился до вельмож, а второй… второй нес вот эту лабуду про супругу и сына Нафанаила, в нашем случае - Игната, почти студента.
Длинное лицо Сванидзе вытянулось еще больше, вислый коршунячий нос едва не встретился с оттопырившейся верхней губой, в глазах появилось застоявшееся, как зеленое болотце, выражение озадаченности.
- А ведь ты права, - наконец сказал он. - Чехов… "Толстый и тонкий"… черррт!
И несносный следователь окружной прокуратуры раскатился громыхающим, как пустая бочка, смехом на весь прокуренный колыхающийся тамбур.
2
Мой превосходный босс, Родион ибн-Потап, был обнаружен мною там, где я и ожидала его застать: в своем кабинете, в кресле, за ноутбуком. Он глядел на экран поверх очков и время от времени неопределенно хмыкал.
- Ну, как отдохнулось на югах? - спросил он, даже не взглянув на меня. - Добрый день, Мария. Как провела отпуск, говорю?
- Неплохо, - коротко ответила я и только после минутной паузы распространилась на более подробные разъяснения: - В целом все прошло благополучно. Погода, море, фрукты. Впрочем, один такой фрукт закатился не ко времени. Я имею в виду нашего общего знакомого, Берта свет-Эдуардовича, бравого следователя Сванидзе. Он выхватил меня, что называется, из обоймы аэропорта и заставил добираться до Москвы по железной дороге.
- Двое суток?
- Двое суток, - подтвердила я. - Так что я прибыла несколько позже, чем, верно, вы рассчитывали, Родион Потапович.
- Ничего страшного. У меня все равно затишье. Заказов пока что нет. Лазаю вот по Сети.
- А как поживает любезный Потап Родионович? - осторожно спросила я, имея в виду малолетнего отпрыска моего босса, нареченного столь чудовищным именем: Потап. - Он в тесной спайке с этим отродьем Счастливчиком не подорвал еще бюджет нашей фирмы?
Босс неопределенно качнул головой, не отрывая взгляда от ноутбука. Его пальцы мелькали над клавиатурой с пугающей быстротой.
Под столом Родиона Потаповича вдруг возник протяжный звук, словно лопнула струна в пианино, а потом выдрался натужный рев, перешедший в рычание. Я невольно отпрянула. Прямо мне под ноги выкатился бич фирмы, прямой потомок динозавров, всепожиратель и всеперевариватель, кривоногое отродье, чудный шарпей Счастливчик. Не знаю, кто нарек пса этим ко многому обязывающим именем, но только лично мне он никогда не приносил удачи. Пес Счастливчик был разносторонне развитой собачьей личностью и в связи с этим имел массу хобби. Наиболее пагубным для меня хобби следовало признать склонность к пожиранию косметики, причем предпочтений в пышном косметическом букете помад, тушей и теней у Счастливчика не наблюдалось. Он жрал все.
Далее. Пес Счастливчик обожал неожиданно появляться на арене действий, когда его никто не ждал. Он обожал, рявкнув, подкатываться под ноги перепуганному посетителю, едва не сбивая его с ног, как он только что пытался проделать со мной. Разница состояла только в том, что я привыкла к выходкам шарпея, а вот нескольких клиентов, и так пришедших к нам в офис, как можно догадаться, не в самом уравновешенном состоянии, приходилось отпаивать водой. А иногда вода не помогала, и приходилось прибегать к куда более сильным напиткам.
- Пшел вон! - беззлобно сказала я Счастливчику. - Вечно ты!.. - И легонько поддела его носком туфли в круглый, как футбольный мяч, сытый бок.
Шарпей нисколько не обиделся и не испугался. Он отошел чуть в сторону и развалился на коврике, поглядывая в мою сторону нагловатыми коричневыми глазами под массивными кожистыми складками бровей.
- Сванидзе, конечно, проявил чудеса галантности, - продолжала я, - во-первых, он озаботился моей фигурой и не позволил мне много есть, чтобы не набрать вес. Он съел все, что я купила в Сочи в дорогу. Во-вторых, он познакомился в купе с чудесной семейкой редких болванов и забавлялся до икоты. Нельзя сказать, что общение с ним доставило мне удовольствие. На прощание Альберт Эдуардович оставил этим попутчикам свой и, кажется, даже мой телефон и заверил, что если что… если что…
- Если что?
- А он не договорил. Разговор происходил в вагоне-ресторане. Точнее, начался он в купе, а потом плавно перетек туда, куда и следовало.
- Н-да… - задумчиво протянул Шульгин, - бывает. Сванидзе, конечно, пьет редко, но - метко. Если начнет, так уж не остановится.
- У меня было большое искушение не будить его, когда поезд проходил через Москву, - сообщила я. - Быть может, проснувшись в Петербурге, он поумнел бы.
- Не надо ему умнеть! Он и так умный! - с ноткой протеста проговорил босс. - Беда только, что не там, где надо. Хорошо, оставим беднягу Сванидзе. Он и без нас, я думаю, икает. Отдохни с дороги, Мария, а потом я дам тебе дело. Будем готовиться к новому сезону. Люди возвращаются из отпусков, а с ними и проблемы. Так что, - Родион Потапович впервые поднял голову от ноутбука и привычно постучал полусогнутым пальцем по столу, - так что мы скоро будем востребованы.
Мой руководитель, как всегда, оказался прав. Но даже он, при всем его уме и аналитической подкованности, и я, при всей своей интуиции, не могли предугадать, как и кем мы будем востребованы в самом скором времени…
* * *
Хлопоты принес Сванидзе. По всей видимости, это было основной его миссией на этой земле, а профессия следователя, так ему не шедшая, была только неким прикрытием. Он позвонил дней через пять или шесть после того, как мы благополучно прибыли с курорта, и, аккуратно посмеиваясь в трубку, сказал:
- Тут вот какая штука вышла. Вот говорят, что Москва - столица, метрополия, а все остальное, что ни есть в России, включая Питер, Нижний Новгород и Екатеринбург, - так, деревня, глушь, Саратов.
- Саратов Саратовом, но в чем дело? - прервала его я, прекрасно зная, что предисловия Сванидзе могут растягиваться на неопределенное время, так и не затрагивая существа вопроса. - Что такое?
- Я к тому, что Москва тоже - большая деревня. Вот утверждают, что тут невозможно встретить одного и того же незнакомого человека в течение дня, а я встретил. Одну и ту же старуху - у касс стадиона "Локомотив" в Черкизове, потом у Большого, а потом на матче "Локо" - "Спартак". Позавчера был матч, двенадцатого сентября.
- В самом деле? - равнодушно переспросила я. В футболе я смыслила примерно столько же, сколько слесарь-сантехник понимает в импрессионизме. Только благодаря боссу, злостному фанату футбола, я могла отличить лысого Рональдо от элегантного Бекхэма.
- Да, позавчера. Один - один сыграли. А вчера мне позвонила… кто бы вы думали?
- Не имею представления.
- Ноябрина Михайловна собственной персоной!
- И что же ей было нужно? Сообщить, что ее муж уже не учитель физкультуры?
- Ты все шутишь, Мария. А дело, между прочим, нешуточное. Эта Ноябрина Михайловна разве что не рыдала в трубку.
- А что случилось-то?
- Да ребенок у них пропал.
- Вот этот дылда, Агафон… то есть как его там - Игнат, что ли? Пропал? Ночевать не пришел, что ли? Так, верно, на твой футбол, Берт, пошел и выпил с приятелями, задержался. А мамаша-наседка и рада хай поднять: ах, дитятко запропастилось!
- Ты меня не поняла. Я сейчас поясню свою мысль. Ты, Мария, не дослушала, а уже строишь логические цепочки. Тот индивид, дитятко, как ты выражаешься, никуда не пропадал. Игнат дома, более того, он еще с неделю будет дома, потому что, по уверениям мамаши, Ноябрины Михайловны, он возвращался как раз с футбола, упал и вывихнул ногу, да еще поцарапал лицо…
- О чей-то кулак? Понятно, - договорила я, - а кто же тогда пропал?
- Илюша.
- А кто такой Илюша?
- Это сын их богатого родственника.
- Ах, ну да, я забыла, они же бедные родственники, значит, по логике, должны быть и родственники богатые. Все это чудесно, Альберт Эдуардович, но я не понимаю, с какого боку ко всему этому примостились вы и почему вы звоните и рассказываете о пропаже некоего Илюши именно мне. Вы думаете, что мне интересно? Ничуть.
- Спокойно. Выслушайте. Я же говорил, что Москва - это огромная деревня. Так вот, получилась забавная штука. Дело в том, что отец пропавшего ребенка, Серебров Иван Алексеевич, мой непосредственный сосед по площадке. Он - сводный брат Ноябрины Михайловны.
- Да ну? И когда выяснился этот факт, семейка этих болванчиков ринулась к вам с целью найти справедливость? Так, что ли?
- Сейчас я приеду и все поясню.
- Не надо… - всполошенно начала было я, по горькому опыту зная, что визит Берта Сванидзе в офис оборачивается уймой впустую потерянного времени, двумя десятками выкуренных сигарет босса (своих у Альберта Эдуардовича никогда не было - видимо, из идейных соображений) и уж не знаю сколькими чашками кофе, приготавливать который приходится мне.
Но я не успела ничего сказать: в трубке раздались короткие гудки.
Я направилась в кабинет к Родиону Потаповичу, чтобы сообщить ему, что впору производить массовую мобилизацию боеспособного персонала фирмы: к нам едет Альберт Эдуардович Сванидзе!.. Шульгин посмотрел на меня диковатым взглядом и стал рассовывать по ящикам наваленные на столе бумаги различной степени важности и секретности. Ибо у Берта Эдуардовича была прескверная привычка хватать что ни попадя и использовать то как салфетку, то как носовой платок или как материал для протирания очков.
- Будем готовы! - отрывисто произнес он.
- Всегда готовы… - уныло отозвалась я в жанре пионерского приветствия.
Действительность превзошла самые худшие ожидания. Альберт Эдуардович прибыл не один. Когда я увидела в проеме двери его длинную узкую фигуру с тощей шеей, я сразу поняла, что корпус господина Сванидзе, буде даже расправлены обычно сутулые плечи, все равно! - корпус Сванидзе не в силах скрыть стоявшей за ним пухлой тушки. Тушка была облачена в безвкусное цветастое платье и принадлежала Ноябрине Михайловне.
Я вздохнула и предложила пройти в приемную. Беспокоить босса, который судорожно готовился к встрече со старым несносным знакомцем, я пока не решалась. Пока он сам не позовет.
Впрочем, через минуту дозволение Родиона Потаповича было получено, и Сванидзе с Ноябриной Михайловной разместились на узком кожаном диванчике в кабинете босса. Диванчик знал много посетителей с самыми разными характеристиками и весо-ростовыми показателями, но Альберт Эдуардович Сванидзе, без сомнения, был из всех них самым опасным - для обивки дивана - субъектом.
Я не спускала с него осуждающего взгляда. Руки у Сванидзе почему-то дрожали, и это не могло не привести к негативным последствиям. Сванидзе начал с того, что пролил на диван половину кофе, предложенного мной. Альберт Эдуардович посмотрел на горячую коричневую лужицу затуманенным взглядом, смахнул ее на пол - на недавно купленный, светлых тонов, ковер! - и проговорил, нимало не смутясь, по крайней мере внешне:
- Я привез с собой Ноябрину Михайловну Клепину. Да-да, Мария, нашу с тобой соседку по купе и - как оказалось - почти что мою соседку по дому. Справедливости ради стоит отметить, что соседом по площадке является ее сводный брат, гражданин Серебров Иван Алексеевич. Впрочем, это не суть важно.
- А что суть?.. - осторожно осведомился босс, переводя взгляд с энергичного Сванидзе на вяло распластавшуюся на диване Ноябрину Михайловну. Она напоминала престарелое земноводное в период спячки.
- А о сути вам скажет вот она.
- И все-таки я не совсем понимаю… - начала было я, но Альберт Эдуардович не дал мне сказать и, вопреки собственному утверждению о Ноябрине Михайловне, начал рассказывать сам:
- Дело в том, что позавчера, двенадцатого сентября, племянник Ноябрины Михайловны, Илюша, пошел в магазин за кефиром и не вернулся домой. Ноябрина Михайловна полагала, что поднимать тревогу рано, что, если не прошло двадцать четыре часа, обращаться за помощью бессмысленно. Это она, конечно, погорячилась. Нужно было уведомить кого следует сразу.
- Я же говорила вам, Альберт Эдуардович, что я не хочу обращаться в милицию, - проговорила Ноябрина Михайловна густым коровьим голосом. - У меня есть все основания не обращаться в милицию. Это если только в крайнем случае… да и то - не поможет.
- Вот что, - сказал Родион, - я вас не понимаю, Альберт Эдуардович. Давность нашего с вами знакомства вовсе не позволяет вам злоупотреблять доверием. Я не вижу, в чем мы могли бы помочь этой даме в случае, если она и дальше будет изъясняться в подобном же духе. Пусть говорит кто-нибудь один. Хотя бы вы, Ноябрина Михайловна. Проблема - ваша, потому и вам слово.
Гражданка Клепина покорно кивнула.
- Рассказывайте с самого начала. Со всеми подробностями. Не тяните. Тем более что время дорого.
- С самого начала?
Она произнесла это таким тоном, что я на полном серьезе напугалась: не стала бы гражданка Клепина в самом деле излагать ab ovo, как говорили древние римляне, - с самого начала. "Сказал - да будет свет; и стал свет". Ну, и так далее.
Впрочем, в ветхозаветные предания старины глубокой Ноябрина Михайловна не полезла, но начала действительно издалека.
- Я… и мой муж, Саша… Саша - это мой муж… поехали отдыхать в Сочи, - путано сказала она. - В-выдалась возможность. Да. Мы вообще-то в этом году в Сочи с июня жили. У нас там тетушка живет. Вот и мы… А потом… Иван… он уведомил меня, что я должна вернуться в Москву, потому что он уезжает за границу в деловую поездку, а посмотреть за Илюшей некому. А домработницам он не доверяет, да и вообще… зачем домработница, если есть сводная сестра? - с горечью проговорила она. - У него и нет домработниц, в квартире и в загородном доме вечно бардак… если бы не я. Вот. Иван позвонил мне и сказал, чтобы я немедленно из Сочи… как он выразился - верталась назад. Я, конечно, вернулась, и он уехал в Германию. А Илюша - он очень хлопотный мальчишка… ушел, я приглядывала за ним с балкона, но меня отвлек Игнат, и я… я не углядела. Илюша… пропал.
- Позвольте, позвольте, когда это было? - спросил Родион Потапович, снимая и протирая очки. Это было первым и самым верным признаком того, что босс раздражается. Еще бы! Ему пытались пропихнуть дело, которым должен заниматься участковый лейтенантик, а уж никак не он, Родион Шульгин, сыщик высшей категории! Я знала за боссом этот грешок - некоторое самомнение - и потому прекрасно понимала его состояние.
- Что? - переспросила Ноябрина Михайловна.
- Когда пропал мальчик?
- Двенадцатого. Двенадцатого сентября, позавчера… я же уже говорила.
- А в котором часу мальчик вышел, как вы говорите, за кефиром?
- А в перерыве.
- Что, простите?
- В перерыве футбольного матча. Игнат смотрел, вот я и запомнила.
- Футбольного матча? "Локомотив" - "Спартак"? Следовательно, мальчик вышел на улицу между сорока пятью минутами шестого и шестью, поскольку матч начался в пять вечера, - подсчитал Родион. - А где это происходило?
- Что? - переспросила тугоухая посетительница.