Есть также кое-что в бумагах Джона Лиланда, хранителя королевской библиотеки при Генрихе VIII. Ему поручили составить перечень английских исторических ценностей, включая и книги, но он сошел с ума, не успев завершить начатое. Эти документы хранятся в…
- Постой. - Эдвард положил руку ей на плечо. - Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.
Он набрал воздуха и приступил к делу. Для начала он рассказал ей о своем завтраке с Фабрикантом. При этом он сортировал информацию, не желая рассказывать больше, чем было необходимо. Он изложил Маргарет гипотезу герцогини о стеганограмме, пересказав слова представителя герцога, но обошел вопрос о том, что может содержаться в тайном послании, и о причине, по которой герцогиня интересуется им.
Маргарет, вперив взгляд в потолок, зашевелила губами.
- Стеганограмма, стеганограмма… Забавная мысль. "Стеганография" Тритемия вышла позднее Гервасия, много позднее. Однако "Ничтожество магии" Бэкона написано за сто лет до этого - Роджера Бэкона, а не Фрэнсиса. А зашифрованную часть чосеровского "Экватора планет" можно считать современницей. Если эту книгу действительно написал Чосер. - Она присела на край стола и через некоторое время заявила: - Знаешь, я не считаю это абсолютно невозможным, хотя вероятность очень, очень мала. Притом это нелепо. Вопиюще нелепо! Ну что такого там может быть сказано? И зачем это герцогине? И почему тебе приказали прекратить поиски?
- Не знаю, - вздохнул Эдвард.
- Как она, по-твоему, использовала бы такую шифровку, если бы та существовала на самом деле?
- Не знаю, - виновато повторил он. Врать он не умеет, но Маргарет, кажется, это все равно.
- Впрочем, какая разница, - бросила она, посмотрев на свои серебряные часики. - К цели это нас не приблизило, верно? - Она опустилась на старый скрипучий стул и скрестила ноги.
- Как сказать. - Эдвард помолчал немного для пущего эффекта. - Маргарет, я, кажется, знаю, где кодекс.
Она вздрогнула, как будто он плеснул ей в лицо из стакана.
- Ты нашел его? Где он? - Она качнулась вперед, держась за сиденье.
- Его нашел не я, а другой человек - по крайней мере он так утверждает. Ему самому кодекс не нужен. Он не сказал мне, где книга, но дал мне ключ. Если я прав, кодекс здесь, в этой комнате.
Маргарет нервно огляделась, как будто кодекс притаился в темном углу и мог вот-вот кинуться на нее.
- Ладно, - сказала она, с усилием взяв себя в руки. - Излагай свою теорию.
Эдвард, наслаждаясь минутой, стал расхаживать взад-вперед, вызывая в комнате эхо.
- Ты как-то говорила, что все, что мы знаем о Гервасии, взято из документов, обнаруженных в переплетах старых книг. Книги разорвали и нашли в них бумаги.
- Да, верно, - медленно проговорила она. - Но такие случаи сравнительно редки.
- А что, если с кодексом произошло то же самое? Если его использовали, чтобы сделать переплет для другой книги?
- Зачем это было нужно? - отозвалась Маргарет с презрением профессионала, слушающего бредни любителя. - Для процедуры, о которой ты говоришь, брали ненужную бумагу, а кодекс определенно написан на пергаменте. Это большая разница. Пергамент, или тонкая кожа, стоит дорого и по своим физическим свойствам сильно отличается…
- Погоди, - перебил Эдвард. - Послушай меня. Что, если это сделали для того, чтобы спрятать кодекс?
Она вникла в его мысль и сказала уже помедленнее:
- Ну-у… это могло бы повредить страницы. От клейстера пергамент темнеет, не говоря уж об отверстиях, которые требовалось проделать. И кто бы взял на себя такой труд?
- Забудь обо всем этом. Давай просто предположим, что кто-то это сделал.
Маргарет поднялась со своей характерной резкостью и тоже зашагала по комнате.
- Слишком много пергамента, чтобы уместить его в переплет, даже очень толстый. Туда влезло бы максимум восемь-десять листов.
- Я тоже думал об этом. Берешь кодекс, разбираешь его и распределяешь листы по множеству книг.
- Хорошо. - Она скрестила на груди длинные тонкие руки. - Допустим, что такая процедура действительно имела место. Тогда нам придется искать неизвестно сколько книг вместо одной. Все еще хуже, чем в самом начале.
- Это точно. - Эдвард задержался у старого чемодана. - А вдруг ты все это время была права? И кодекс действительно находился в двенадцатом ящике?
Он не стал уточнять, считая, что все и так ясно, да Маргарет и не нуждалась в его разъяснениях. Она подошла к одной из полок и провела бледными пальцами по древним пятнистым корешкам - осторожно, словно поглаживая чешую спящего дракона. Потом склонилась, рассматривая пожелтевшие ярлыки. Листок, приклеенный к полке, от дуновения затрепетал и слетел на пол.
- Черт, - произнесла она, но тихо, без злобы. - Индексы. Они сразу показались мне странными. Это же так очевидно. Кодекс распределили по книгам двенадцатого ящика, а ящик отдали в Ченовет, зная, что его отправят в запасник. Эти цифры и буквы - не полочные индексы, а сигнатуры. А слова, должно быть, колонтитулы. - Она взглянула на Эдварда. - Если он в самом деле здесь, на корешках все расписано. Это не шифры, а инструкция по сборке кодекса.
Их глаза встретились, и кожа Эдварда покрылась мурашками. Он знал, что наверняка прав, но теперь его догадка воплощалась в реальность. В комнате, кроме них двоих, присутствовал некто третий - кодекс, расчлененный призрак, ожидающий, чтобы его снова вернули к жизни. Маргарет, напрягшись, сняла с полки Урре массивный том - все, что осталось от какой-то забытой энциклопедии, - и грохнула его на стол.
- Так-так. - Она осмотрела внутреннюю сторону обложки, провела пальцами по краям, проверяя их фактуру и толщину. - Это картон, не дерево. Страницы кодекса, если они здесь, должны лежать прямо под кожей.
Она достала из сумки перочинный ножик и одним уверенным жестом провела по внутреннему сгибу доски переплета. Опершись локтем на всю остальную книгу, она рванула прорезь другой рукой. Посыпалась сухая тонкая пыль.
Маргарет поднесла вскрытый переплет к лампе и заглянула внутрь. Долго изучала, потом посмотрела на Эдварда и сказала:
- Придется немного потратиться.
Через полчаса они снесли все книги на тротуар и погрузили в такси. Чтобы спрятать свой груз, они перерыли квартиру в поисках старых пластиковых пакетов. Видимо, вывоз имущества Уэнтов продолжался уже некоторое время, и швейцар не усмотрел в их действиях ничего подозрительного - даже такси им вызвал.
Маргарет не рискнула класть книги в багажник, где вечно болтаются разные железки и остаются пятна от масла, поэтому их уложили на заднем сиденье. Старая обшивка, звеня пружинами, прогнулась под ними. Маргарет втиснулась на самый край, подпирая дверцу, Эдвард сел впереди с шофером, держа на коленях еще одну стопку, упиравшуюся в драный виниловый потолок.
С Третьей авеню они повернули на Бауэри, оттуда на Кэнал-стрит и на Манхэттенский мост. Перегруженная машина регистрировала каждую выбоину на дороге с точностью сейсмометра, что отражалось на седалище Эдварда, но он не обращал на это внимания. Несколько недель кодекс был для него абстракцией, мистической и туманной; теперь он, закрывая глаза, упивался тяжестью книг у себя на коленях, и ему казалось, что такси несется через мост со скоростью вертолета - откат камеры, общая панорама, финальная мелодия и титры. Вот и все. Наконец-то. Уэймарш где-то здесь, за углом. Таксист в лад его настроению громко и без стеснения подпевал радио, демонстрируя ближневосточный акцент. Исполнив "Другой день" вместе с "Вингз", он плавно перешел к "Смывайся, братва", а затем пропел дуэтом с Томасом Долби "Ты наукой меня ослепила", выстукивая на руле клавишную партию. За мостом под колесами начала позванивать утопленная в асфальт металлическая сетка.
Весь центральный Бруклин, похоже, перестраивался. Поток транспорта с трудом пробирался мимо проволочных заборов, котлованов с гравием и пильных рам с мигающими не в такт оранжевыми огнями. Добрых пять минут они простояли в пробке, и Эдвард, придавленный книгами, вынужден был любоваться вывеской ресторана "Стейки в стельку". Когда они въехали на улочку Маргарет с одинаковыми коричневыми домами, уже стемнело. Она разгрузила заднее сиденье, пока он расплачивался с водителем, и они стали носить книги наверх, на полусогнутых, придерживая расползающиеся стопки подбородком.
Эдвард видел ее дом только снаружи, и жилище Маргарет смутно рисовалось ему как келья ученого сухаря с панелями из темного дерева и пюпитром для книг, обитым зеленой байкой. Но, поднявшись на четвертый этаж - на темной лестнице, как пара гигантских пауков, затаились две сложенные детские коляски, - он увидел самую обыкновенную неубранную студию. Раньше в этом доме, до того, как его поделили на квартиры, скорее всего обитала солидная буржуазная семья. Стены у Маргарет были белые, потолки низкие, и все казалось каким-то урезанным. Холодильник вдвое меньше нормального, спальный футон чуть длиннее детской кроватки. Книжные полки, непрочное сооружение из сосновых досок и кирпичей, доходили до самого потолка.
Единственной полноценной мебелью был колоссальный письменный стол у фасадных окон. Весил он не меньше полутонны, и его, похоже, доставили сюда прямиком из кабинета какого-нибудь среднезападного банкира. Маргарет смела с него бумаги, обрушив их на футон, и быстро разложила на очищенной поверхности все необходимое: рулончики белой ленты, большие блестящие аллигаторные зажимы, мягкие кисти, вязальные спицы, банку с какой-то пастой, шпатели разного размера, кусочки бумаги экзотического вида, листы прозрачного пластика и черный футляр, где в бархатном гнезде лежал хирургический скальпель.
Эдвард уже настроился приступить к вскрытию, или раскопкам, или сборочным работам - он не знал, как правильно назвать этот процесс, - но Маргарет послала его в ближайший магазин за "диет-колой" и ватными шариками. Он не стал спорить, но в грязной, воняющей мочой лавке, среди бумажных полотенец плохого качества, засохшего печенья и незнакомых карибских специй, ему пришло в голову, что о предстоящей операции, пожалуй, следует сообщить герцогине. На обратном пути он позвонил из автомата в квартиру Уэнтов. Никто не подошел - логично, ведь он только что побывал там и никого не видел. Чувствуя себя глупо, он оставил Лоре краткое сообщение с просьбой перезвонить ему на мобильный.
Маргарет трудилась над первой книгой, красивым изданием теннисоновских "Королевских идиллий" с иллюстрациями Гюстава Доре. Книга, как пациент в операционной, лежала под светом галогенной лампы. Маргарет несколькими беспощадными ударами отделила от нее переплет.
- Я нарушаю первую заповедь библиотекаря, - тихо призналась она.
- Какую это?
- Никогда не совершайте над книгами необратимых операций.
Она отложила в сторону оголенный блок страниц и занялась переплетом.
- Я никому не скажу, - пообещал Эдвард, убирая "колу" в ее мини-холодильник. Внутри обнаружились пищевая сода и контейнер с чем-то вроде деревенского сыра. Закрыв дверцу, он осторожно присел на постель, покрытую комковатым, возможно, самодельным стеганым одеялом.
- В какую-то пору средневековья люди решили, что делать книжные переплеты из дерева слишком дорого, - сказала Маргарет, - и начали клеить их из нескольких слоев бумаги, обтягивая полученный картон кожей. Одновременно осуществлялся переход с пергамента на бумагу - бумага коробится не так сильно, и чтобы страницы оставались плоскими, не нужны тяжелые деревянные доски.
Она отрезала корешок и проверила надпись на нем. Эдвард поморщился, но Маргарет успела повидать столько книжной хирургии, что приобрела профессиональную черствость.
- Просто удивительно, если вдуматься, - продолжала она. - Им было все равно, какую бумагу брать для клейки. История их абсолютно не интересовала - они просто резали любые книги, которые в то время никто не читал. Иногда в дело шли литературные труды столетней давности, которые уже тогда следовало поместить под стекло, не говоря уж о нашем времени. Странный народ, честное слово.
Говоря это, она хмурилась так, будто безответственное поведение жителей средневековья задевало ее за живое.
- Не надо, однако, забывать, что не каждое время было так одержимо понятием собственности, как наше. Во времена Гервасия писателя заботило одно - истина. Он был ее служителем, ее временным опекуном, но не собственником. Авторского права не существовало вовсе. Если один автор копировал то, что сочинил другой, это считалось не преступлением, а услугой человечеству, и сам плагиатор смотрел на это точно так же.
Пока Эдварда не было, Маргарет приготовила в кювете из нержавеющей стали растворитель клея. Теперь она быстро смочила губкой края двух картонок бывшей обложки и нанесла на них густую белую пасту. Выждав минуту, чтобы картон как следует пропитался, она соскребла пасту и начала отделять форзац от картона узким шпателем. Обработала все четыре стороны, сняла форзац и торопливо промокнула смятой бумагой то, что внутри.
Когда она убрала промокашку, они увидели перед собой первую страницу кодекса.
Он так долго искал его, что уже не думал о кодексе как о материальном предмете, который можно увидеть, потрогать, наконец, почитать. Кодекс в его воображении стал чем-то из мультика "Скуби-Ду" - мистическим фолиантом, парящим в воздухе под звуки небесной музыки, озаренным изнутри нездешним зеленым светом и перелистываемым незримой рукой. Теперь он лежал перед ним на столе, мокрый, раскрытый и беззащитный, как новорожденный младенец.
Эдвард не ожидал, что он будет так прекрасен.
Страница была не особенно велика, чуть побольше стандартного формата бумаги для ксерокса. От нее шел сладкий, сырой мускусный аромат. Маргарет предупредила его, что пергамент мог повредиться, и лист с трех сторон действительно окружала густо-коричневая, точно обгорелая кайма, но внутри сохранился первоначальный крапчатокремовый цвет. Теннисон был издан большим форматом, и тому, кто прятал страницу в переплет, не пришлось ее складывать. Ее покрывали две колонки убористого рукописного текста, безупречно выровненные по вертикали и горизонтали, точно на компьютере. От краев текст отделяли широкие поля. Чернила, когда-то, видимо, черные, с годами приобрели оттенок красного дерева. Заглавные буквицы и заставки алели или отливали золотом.
Плотный почерк больше всего напоминал колючую изгородь или завитушки чугунной пожарной лестницы. Эдвард не мог прочесть ни слова, но когда он смотрел в одну точку, каракули постепенно начинали принимать очертания знакомых букв. Текст мерцал перед его глазами, обещая вот-вот открыться, и не открывал ничего. Словно шахматные задачи, которые он щелкал как орехи в семь лет, а теперь, встречая их в газете, не понимал ни единого знака. От жгучего желания узнать, что здесь написано, у Эдварда щипало глаза, но кодекс не поддавался - его смысл будто кристаллизовался и застыл в слепящей темноте этих строк.
Заглавную Y на середине левой колонки писец превратил в миниатюру: крестьянин, несущий по снегу охапку хвороста, согбенный под своей ношей, как под гнетом невыносимого горя.
- Выглядит как подлинник, - с клинической трезвостью проронила Маргарет, и Эдвард, вздрогнув, вернулся к реальности. Сколько времени он простоял так, тараща глаза на эту страницу? Маргарет храбро взяла находку в руки, но ему показалось, что пальцы у нее немного дрожат. - Необычайно тонкий веллум. Нужен микроскоп, чтобы убедиться, но это, видимо, кожа нерожденного теленка.
- Нерожденного?
- Веллум делали из шкурки коровьего эмбриона, и такой пергамент высоко ценился.
Снова занявшись смачиванием и промоканием, она извлекла из того же переплета вторую страницу, а затем третью. Если она и чувствовала, как наэлектризован Эдвард, ее методические, неторопливые действия этого не выдавали. К девяти часам она закончила с Теннисоном. В общей сложности там было спрятано шесть пергаментных листов, совершенно целых, хотя и с пятнами. Теперь они, разложенные на бумажных полотенцах, сохли на постели Маргарет. В паре мест чернила прошли через пергамент насквозь - чернильный орешек, неправильно растворенный, обладает сильным коррозионным действием, объяснила Маргарет. Пока она их раскладывала, Эдвард рассмотрел, что каждый лист согнут пополам и исписан с обеих сторон, то есть состоит из четырех страниц. В середине, там, где книга когда-то сшивалась, были проделаны дырочки.
Вокруг стула Маргарет валялись четыре банки из-под диетической "колы". Когда футон заняли, сидеть стало больше не на чем, и Эдвард устроился на потрескавшемся кухонном линолеуме, прислонясь к жужжащему холодильнику и упершись ногами в стенку. Помочь он ничем не мог, об уходе и не помышлял. Особых развлечений эта квартира не обеспечивала. Единственное большое окно над футоном выходило на задворки ресторана, где работники-мексиканцы выплескивали помои под звуки национальной музыки. Маргарет, которую он видел со спины, бесперебойно резала и смачивала. Волосы она стянула в хвост розовой резинкой, но несколько прядок выбилось.
- Пойду раздобуду что-нибудь поесть, - сказал Эдвард через некоторое время.
- Тут за углом, на Вандербильта, есть китайская закусочная. "Цветник Ва".
Он взгромоздился на ноги.
- Тебе что взять?
- Номер девятнадцать, курицу с чесночным соусом. И паровые клецки. И еще "колы", если найдешь.
Около полуночи Эдвард понял, что уснул сидя, с запрокинутой головой и разинутым ртом. Пустые коробочки из-под китайской еды выстроились в углу кухонной зоны. На столе у Маргарет стоял стакан с непрозрачной жидкостью цвета лайма.
Она работала с той же энергией и сосредоточенностью, что и шесть часов назад. Груда нетронутых книг слева от нее уменьшилась, куча ободранных справа выросла. Эдвард смотрел на нее и думал, сколько же ночей она провела вот так, до самого рассвета, когда никто не следил за ней, как он сейчас. Она держалась на одной только воле, у нее был свой внутренний двигатель, о принципах работы которого Эдвард мог только догадываться. Ему пришло в голову, что вот такой продолжительный, маниакальный, мазохистский трудовой акт для нее, наверно, и есть счастье. Он сам норовит увильнуть от работы, а у Маргарет, кроме работы, ничего нет. Да и нужно ли ей еще что-то?
Он встал, уперся руками в бедра и выгнул затекшую, спину.
- Проснулся? - не поворачивая головы, сказала Маргарет.
- Да я и не спал вроде. Что это ты пьешь?
- "Том Коллинз", только без водки. Мне нравится эта смесь, - с легким смущением сказала она.
Он посетил ванную - к пластмассовой душевой кабинке прилип длинный темный волос Маргарет, - убрал остатки ужина, подошел к футону посмотреть на листы и слегка обалдел.