Перепаханное морщинами грозное лицо "кровавого Ирода" внезапно изменилось: разгладилось, прояснилось, и каким-то чудом его озарила добрая, милая улыбка. Золото этой неожиданной улыбки появилось на бледных губах. Мрачный страшила улыбался, счастливый, такой счастливый!
Он должен был умереть, чтобы улыбаться...
Коварство и
любовь
Бася возвращалась домой, не помня себя. За свою короткую жизнь она уже два раза видела смерть, а еще все время думала о третьей - в пропасти далекой страны.
Она так задумалась, что неосторожно переходила через улицы в самых опасных местах. Вдруг девочка услышала сердитое рычание автомобиля, который с огромным трудом затормозил в сантиметре от нее. Придя в себя, Бася бросилась бежать к тротуару, но, сумев избежать смерти, она не смогла избежать встречи с полицейским, который грозно стоял перед ней.
- У вас что, глаз нет? - спросил он у нее насмешливо, потому что два глаза смотрели на него покорно и испуганно - Надо будет заплатить злотый... У вас есть деньги?
У Баси были деньги, и она уже хотела открыть сумочку, но вдруг остановилась. Покорный страх преступницы вдруг куда-то улетучился, и вот уже нахальная дамочка, позорно нарушающая уличное движение, внимательно глянула на достойного стража общественного порядка и произнесла: :
- Добрый вечер, пан Михал! '
Синий человек широко раскрыл рот и словно бы застыл. Через дорогу в неположенном месте хитро и коварно перебежало минимум десяток легкомысленных поляков, прежде чем он вновь обрел дар речи и закричал:
- Панна Бася!
На минуту показалось, что на глазах безответственной публики, имеющей склонность попадать под машины, вооруженный страж порядка сейчас начнет целовать ручки девочке; но он, однако, вовремя остановился, и только глаза его кричали о том, что для него не может быть большей радости и что такого удовольствия он давно не получал. Этого ему не могли запретить никакие уставы.
- Как я рад.., о, как паненка выросла...- быстро говорил представитель власти.- Сейчас у меня нет времени, чтобы поговорить, но нельзя ли мне прийти к вам?
- Вы должны прийти! - сказала Бася сердечно - До свидания!
- Минуточку! - спохватился бдительный журавль.- Прошу не сердиться... Но злотый надо заплатить!..
Бася заплатила злотый с самым серьезным видом, пан Михал выпрямился и элегантно отдал честь.
- Поклонитесь...
Он не успел выговорить, какому именно счастливцу, потому что, уже овладев своим помутненным рассудком, он заметил двадцать первого недисциплинированного поляка, который, пользуясь замешательством, перебегал через дорогу, и схватил его, совершив два оленьих прыжка.
Вновь Бася увидела его на похоронах Балицкого.
Это были замечательные похороны. Гроб провожали верные, настоящие друзья. Пан Ольшовски произнес трогательное прощальное слово. Шот рыдал, втянув голову в плечи. Пани Таньска смотрела в гроб твердым взглядом, но ее ускоренное дыхание говорило о том, что в ее сердце бушует буря. Кто-то бросил вюткрытую могилу небольшой венок. Затем пани Таньска взяла из рук заплаканной кухарки большой сверток и, нагнувшись над могилой, положила его у изножья гроба. Никто не смел спросить, чем же одарила она старого актера в дорогу на небеса? Одна Бася знала, что это те блестящие, сверкающие ботинки... В новых ботинках гордый пан Антони предстанет перед Божьим троном и ослепит все небо. Умершие актеры посмотрят на него с завистливым удивлением и скажут: "Ну, ты, брат, и принарядился!" А больше всех удивится знаменитый артист, пан Трапшо, который свои директорские ботинки зашивал белой ниткой и потом красил ее ваксой, потому что великая слава редко ходит по свету в целых ботинках.
Пани Таньска, узнав о последней улыбке кровавого Ирода, коротко сказала:
- Я всегда знала, что он был обманщиком. Физиономия у него была кладбищенская, а внутри он смеялся.
Однако она горячо помолилась, чтобы Бог простил ему это мрачное жульничество, потом пригласила Шота.
- Приходите на обед каждое воскресенье! - приказала она сурово - Приходите, потому что мне больше не с кем ссориться.
- Но я - спокойный человек, уважаемая пани!
- Это ничего. При мне вы превратитесь в скандалиста. У меня по крайней мере будет какое-то занятие, потому что я слишком долго живу, и мне ужасно скучно. А у меня еще есть четыре зуба! . " -
Этими четырьмя зубами она старалась разгрызть твердый орешек: что происходит с Басей. Девочка похудела и потеряла всю свою живость, которая всегда была источником веселой суматохи в доме Ольшовских. Пан Ольшовски был обеспокоен. Бася, два раза побывав у профессора Сомера, начала посылать какие-то таинственные письма, и какие-то письма стали приходить ей. Самое странное заключалось в том, что Бася переписывалась с Парижем, потому что ответы приходили именно оттуда. '
- Она сама знает, что делает! - заявила пани Ольшовска - Это неглупая девочка.
Пани Таньска, услышав об этом, сразу нашла истинную причину таинственной переписки:
- Она влюбилась в кого-то, кто живет во Франции!
- Ну что вы, бабушка, придумываете! - возмутилась пани Ольшовска.
- По-моему, мысль неплохая,- ответила бабушка - Далеко ходить не надо: я сама была влюблена во француза. .
- В кого?
- В Наполеона Третьего. Даже хотела написать ему письмо, но не знала французского. А Бася знает. Увидите, что из этого может получиться большой скандал.
У Баси в самом деле были любовные проблемы, но на родной земле. Они занимали южную сторону ее сердца., но на северной его стороне собирались тучи и скапливались разные заботы.
Вся школа знала о "смертельной" любви и кровавом соперничестве гениального Юлиуша, который умел чинить звонки, и поэта Зыгмунта, поливающего потом каждую рифму бесчисленных стихотворений. Бася забыла о них обоих в пасмурные дни, среди которых был один, продутый осенним ветром и размазанный дождливым мраком,- день отлета журавля-странника, бедного Ирода, в небесные края. Однако скоро они оба снова выскочили, как два чертика из коробочки. Две тени неустанно бродили за ней и затаивались на ее дороге - один по правой, другой по левой стороне улицы. Она делала вид, что не замечает их, но иногда - очень редко! - бросала загадочный взгляд левым глазом гению по звонкам, а правым - гению по стихам. Такой милостивый взгляд был навеки засушен в поэме Зыгмунта, отрывок из которого дошел до нас:
Улыбнулась ты мне - мое сердце ликует!
Что такое улыбка? Эго - полпоцелуя!
Так как из-за сумасшедшей радости по тому же самому поводу Юлиушу было трудно починить все звонки в городе, этот несчастный человек решил облечь в истекающую кровью плоть все свои угрозы. Подробности этого мрачного дела вышли наружу благодаря кузине Юлиуша. Она отчаянным шепотом рассказала всей школе о сердечных муках повелителя звонков, который однажды, мрачный, как ночь и Ахиллес в первой песне "Илиады", изо всех сил ударил кулаком по столу и воскликнул словами Мицкевича: "Надо с этим покончить! Бог нас или дьявол связал- надо расстаться!"
После этого он послал секундантов к Зыгмунду.
Их пришло двое, и, хотя день был солнечный, у поэта потемнело в глазах. Секунданты были такими мрачными и так от них веяло смертью, как несет квашеной капустой из старой бочки.
- Ты знаешь, в чем дело... Не будем тратить зря слова, тем более, что Юлек запретил нам произносить имя одной особы, которое для него свято. Ты стал у него на дороге, а значит, один из вас должен исчезнуть.
- В таком случае исчезнет он! - воскликнул поэт, но правда заключается в том, что это не он воскликнул, а страх, который в него вселился.
- Это мы еще увидим,- засмеялся один из секундантов и смерил поэта внимательным взглядом, словно бы снимал на глазок мерку для гроба.
- Раз козе смерть! - заявил другой.
Неизвестно, при чем тут была коза. Это грозное заявление на первый взгляд звучало совершенно бессмысленно, но суровый посол, равнодушно упомянув о козе, с таким нажимом выговорил слово "смерть", что восклицательный знак после него приобрел форму кипариса, печального дерева, растущего над могилой. Вот что он имел в виду!
Все дело происходило в большой тайне, поэтому только один из одноклассников не знал о нем, да и то потому, что болел. Оно тянулось две недели. Обсуждали выбор оружия, которое убивало бы насмерть без всякой надежды на спасение. Каждый день кто-нибудь из добрых друзей подсовывал новый способ уконтрапупить соперника. Одной из лучших, но, к сожалению, невыполнимой, была идея засунуть в коробочку ядовитую кобру, после чего оба смертельных врага должны были одновременно на пять минут сунуть руки в страшную коробочку. Кого выберет змея - это дело ее и судьбы. Невозможно было устранить соперника и с помощью холодного или огнестрельного оружия, потому что не было способа его Достать. Отпал замечательный замысел - чтобы оба врага одновременно погрузили головы в воду; выиграл бы тот, кто умел дольше задерживать дыхание. Такой поединок, подходящий для лета, был довольно рискованным в ноябре. Ясное дело, от любви можно умереть, но зачем простужаться?
Глухая весть начала бродить по школе:
- Кончено! Будет американская дуэль! Страшный поединок!
Уже не четверо, по двое с каждой стороны, а тридцать шесть секундантов, по восемнадцать на голову, выдумали один из ужаснейших поединков, какой когда-либо был отмечен в криминальных хрониках мира. Оба соперника принесли присягу, что с тринадцатого ноября, с утра, они перестают принимать пищу. Им нельзя брать в рот ничего, кроме воды. Всякие возможные жульничества были учтены. Вода должна быть прямо из-под крана, и с ней нельзя хитро протаскивать никаких растворенных питательных веществ. Кто погибнет, тот погибнет. Что поделаешь? Кто выдержит - тот победил. Каждый из противников имеет право на капитуляцию. Он может встать перед трибуналом и объявить: "Больше не могу! Сдаюсь!" После этого он уходит с дороги победителя, и ему уже никогда нельзя будет вступать в соперничество "в известном деле".
Весь класс с волнением следил за ходом поединка. На Басю же смотрели с ревнивым удивлением.
- Какая ты счастливая! - говорили ей.
- Зеленоглазка уже вся зеленая от зависти!..
- Но все это бессмысленно,- отвечала Бася без особой убежденности.
Однако ее охватило беспокойство, когда на третий день по школе стали ходить бюллетени.
- Зыгмунт чуть не упал...
- Юлек бледный, как смерть...
Зеленоглазая Ванда снисходительно улыбалась и пожимала плечами.
На четвертый день Эва Шчепаньска принесла в школу ужасную весть:
- Вы знаете? Зыгмунт при смерти!
- Боже! - воскликнула Бася - Что делать, скажите мне, что делать?
- А что ты можешь сделать? Это дело чести. Не вмешивайся!
Бася побежала к пани Таньской и рассказала ей обо всем.
Пани Таньска глубоко задумалась и произнесла:
- Лучше всего, если бы оба померли, потому что двумя идиотами на белом свете стало бы меньше.
- Как вы, бабушка, можете так говорить?
- Могу, потому что сама знаю такой случай. Когда я была молодая, в меня влюбился один брюнет, на которого я не хотела смотреть, потому что не терплю брюнетов. Тогда он поклялся, что будет стоять на одной ноге под моим окном, пока я не сжалюсь над ним. И стоял пять дней и пять ночей! Один день на левой ноге, другой - на правой.
- И что, и что?
- И ничего. Когда я уже хотела выйти за него замуж, этот дурак встал на обе ноги и женился на моей подруге, которая плакала от его самопожертвования.
Утром у мальчиков был скандал, потому что поэт в самом деле упал в обморок в школе и его отвезли домой. Ни на какие вопросы он, однако, не отвечал и, стиснув зубы, отказывался от еды.
- Я пойду к его родителям и все расскажу! - заявила Бася.
- Может, это лучше всего,- согласились перепуганные девочки - Но подожди до завтра... Он сдастся.
Зеленоглазка легкомысленно заметила:
- Или поумнеет.
- Сдался! Зыгмунт сдался! - кричали все на следующий день.
Но это была не капитуляция, это было нечистое дело. Лежащий на ложе голодовки поэт получил с нарочным загадочное письмо. Он прочитал его затуманенным взглядом, потом зарычал: "Есть! Есть!" Но он не встал перед трибуналом и не подвергся торжественной церемонии. Он просто набросился на еду - жадно, как тигр.
- Фу! - сказал Басин класс.
- Он наверняка скажет, что еда вкуснее...- заметила прекрасная Зеленоглазка.
- Ванда что-то знает...- пошел по школе шепот.
Зеленоглазка вынула из сумки лист бумаги и небрежно сказала:
- Он написал мне стихотворение...
Одна из подруг жадно схватила стихотворение и прочитала его удивленному обществу. Бася слушала со сжавшимся сердцем. Она знает это стихотворение... Оно было написано для нее. Подлый поэт, как сердце, вырвал из него ее имя и на это место втиснул Зеленоглазку. Ах, так? На минуту ей захотелось расплакаться, но стоит ли плакать? Почему же он так поступил?
Может, от голода у него помутилось в голове? - подумала она.
Весь класс удивлялся триумфальной улыбке Зеленоглазки; шептались, что она должна быть замешана в этом "коварстве и любви". Наконец все выяснилось! С незапамятных времен еще не случалось, чтобы что-то могло остаться тайной в школе. Верные подруги Баси провели следствие, долгое и терпеливое. Сестра Зыгмунта, лупоглазая девчонка из четвертого класса, выдала тайну за двенадцать шоколадок. Множество сердец содрогнулось от возмущения, когда стало известно, что Зеленоглазка написала письмо несчастному поэту и передала ему через его лупоглазую сестру. В этом письме она жестоко высмеяла его безумную любовь к Басе и вместе с отравленными цветами слов послала ему собственное - видимо, зеленое - сердце. Она не старалась завоевать его, а сделала так, чтобы досадить Басе. Ах! У некоторых девочек на глазах были слезы. Священная женская солидарность попрана. Осквернена дружба. Растоптано сердце. Зеленоглазка, однако, не обращала внимания ни на что. Она даже осмелилась заявить при трех перепуганных девочках:
- Если я захочу, то и Юлиуш будет лежать у моих ног! |
Это было красиво сказано, почти как в театре, но каждое слово было с червоточиной.
Бася, узнав об этом, посмотрела на нее свысока, с царственным равнодушием.
- Эта пани коллекционирует хлам! - сказала она.- Все бывшее в употреблении...
- Здорово ты ей сказала! - решил весь класс.- В самую точку!
Тихая война с ураганными залпами взглядов, ранящая презрением, продолжалась. Тем временем приближались именины директрисы школы, дамы весьма почтенной и всеми любимой. Этот день всегда отмечали чрезвычайно торжественно: музицированием, пением и декламацией, но венцом торжества всегда были живые картины. Почтенная дама обычно битых четыре часа смотрела и слушала все это, и ее сердце переполнялось волнением и радостью, а голова - трехдневной мигренью. Ведь этот праздник предоставлял возможность публично показать себя во всей красе школьным талантам, среди которых было семь соловушек, восемь отличных декламаторш, четыре пианистки и две такие, которые умели до седьмого пота мучить скрипку. Пот стекал по этому изящному музыкальному инструменту, а струны жутким блеянием оповещали пораженный мир о том, что сделаны они из бараньих кишок. Каждый талант жаждал показать себя в этот радостный день. Примадонной торжества была, однако, Зеленоглазка. Никто не мог соперничать с этой девочкой, красивой, как статуя. У нее не было никаких талантов: кошка пела лучше нее, а глухонемой выразительней декламировал, но в живых картинах она была непревзойденной. И класс охватило глухое беспокойство. Без нее нельзя обойтись, без этой предательницы! Кто заменит ее в торжественном представлении, задуманном учительницей литературы? Посреди сцены, на возвышении, должно было неподвижно стоять божество с пылающим факелом в руке; одна из артисток, глядя на него, должна была на коленях прочитать стихотворение, после чего божество, которому полагалось быть невыразимо прекрасным, склонит перед директрисой "факел просвещения", как солдат склоняет знамя перед вождем. Никто иной не мог быть божеством, только она, Зеленогдазка... Все знали об этом, и она знала. Уголком глаза она издевательски смотрела на группки, которые совещались шепотом. Она прекрасно понимала, что козы должны прийти к возу.
Они пришли, с трудом выговаривая слова:
- Ты будешь божеством?
- Не знаю... Я подумаю...- ответила она пренебрежительным тоном.
- Ты должна!
- Вовсе не должна и поступлю так, как захочу.
Девочки почти плакали.
Зеленоглазка решила жестоко играть перепуганными сердцами всего класса, однако вдруг, после разговора с учительницей, изменила намерение.
- Я буду божеством! - милостиво объявила она.
Никто не мог понять, откуда эта неожиданная снисходительность, потому что никто не знал, что учительница сказала ей:
- Ты станешь неподвижно, а перед тобой встанет на колени Бася Бзовска.
- Бася? - воскликнула Зеленоглазка.
- Что тебя удивляет? Бася прекрасно декламирует...
- Я не удивляюсь, я очень радуюсь!
О, превратности судьбы!
Басе было абсолютно безразлично, перед кем преклонить колена. Вызванный срочной эстафетой Шот деловито и умело проводил репетиции и руководил "толпой". Этот театр живо напоминал сумасшедший дом, а это значит, что он только немного отличался от настоящего театра.
Представление было замечательное. Многие плакали. Вся публика была страшно довольна.
Дрожь пробежала по залу, когда уже отзвучало высокое кошачье пение и когда все бараньи кишки скрипок выплакали свои жалобы. Сейчас состоится торжественный финал. Когда поднялся занавес, зал был ослеплен. Зеленоглазка излучала величие, в ее глазах сверкали зеленые молнии, на лбу лежала печать королевской гордыни. Она была облачена в свободно спадающие одежды. Бася, покорно стоя на коленях, умоляюще воздела к ней руки и продекламировала:
- "Ты распространяешь свет, о достойная пани, ты ведешь нас из мрака навстречу заре, ты своим факелом отгоняешь прочь тьму, направляя нашу поступь к истине!"
- Опустить факел! - резким шепотом приказал Шот из-за кулис.
Зеленоглазка же, глядя на покорную Басю, упивалась своим триумфом. Ослепленная гордыней, совершенно забыла о роли. Услышав пронзительный приказ Шота, она опустила пылающий факел так быстро...
Крик ужаса раздался в битком набитом зале. Почтенная директриса потеряла сознание. Девочки плаксиво запищали. Свободно спадающие одежды божества просвещения запылали живым огнем.
- Горит, горит! - крикнули в отчаянии сто голосов.
В зеленых глазах божества замелькал смертельный страх. Все словно остолбенели, никто не бросился на помощь. Нет! Не все... Бася вскочила с колен кошачьим движением и, обжигая руки, начала с каким-то бешенством срывать с божества горящие одежды. Она сорвала занавес и стала душить огонь.