Как и Белов, он взял себе на складе губчека оперативный маскарадный костюм. Белов нынче оделся под купчика, Михаил - под разбитного самарского мастерового. На нем была суконная фуражка, сапоги гармошкой, темная рубаха с воротничком-стойкой, застегнутая на дюжину пуговичек.
Швейцар с немалым подозрением поглядывал на Ягунина, когда он бродил под дверью. Однако, когда тот приблизился, увидел, что сердитая физиономия белобрысого паренька не сулит приятной беседы: такого попробуй не пусти.
- Проходи, товарищ-гражданин, - небрежно обронил швейцар, несколько компенсируя иронией свою трусость.
И Михаил Ягунин вразвалку вошел в "Палас".
5
В "Паласе" дымно и весело. Но до пика разгула еще далеко. Оживление начинается где-то около одиннадцати и продолжается до половины второго, до двух. Вот эти часы и вспоминаются впоследствии. Чаще - с изумлением и горечью, реже - со смачным причмокиванием: "Да-а… гульнули!.." Сейчас еще только шло к девяти, и хотя в "Паласе" было, кажется, все - и кошачья музыка трех евреев, и шарканье танцующих, и звон посуды, и пьяные выкрики, и хлопанье пробок, и громыхание отодвигаемых стульев - в общем, все компоненты разухабистой ресторанной какофонии, - однако не витал здесь пока что дух пьяной истеричной взвинченности, под влиянием которой теряют люди свой человеческий облик и способны бывают на ничем не окупающиеся поступки. Мирно, очень мирно было в "Паласе" без четверти девять.
Белов солидно двигался между столиками, рассекая собой слоистую пелену табачного дыма и приглядывая место для наблюдения за всем залом. Узкоплечий услужающий в задрипанном фраке и с "бабочкой" на грязной манишке скользнул ему навстречу.
- Вот сюда-с! - изогнувшись в талии и закинув на плечо салфетку, он поманил Ивана Степановича к столику, над которым скалой нависла тяжелая фигура "нэпщика" или "нэпача", - такими новомодными словечками успел окрестить народ вновь вынырнувших купцов. Впрочем, в газетах проскальзывало и другое, более культурное слово - "нэпман". Этот был типичный, будто сполз с карикатуры Моора на "акулу капитализма": добротный костюм в елочку, массивные кольца на толстых коротких пальцах, тройная розовая складка, ниспадающая с затылка на воротник.
- Разрешите присесть? - спросил Белов и одновременно с тем отодвинул стул: спрашиваю, мол, из приличия, а сяду и без разрешения.
- Ну конечно же, конечно… - расплылась в добродушной улыбке физиономия "акулы капитализма", отчего в движение пришли не только губы, но и бугристый нос, и мясистые щеки, и даже лоб задвигался от удовольствия. Судя по опустевшей бутылке и незначительным остаткам закусок, "нэпач" сидел здесь давно и наверняка соскучился по разговору. Болтать попусту Ивану Степановичу не хотелось, но столик был расположен удачно, почти у стены, и Белов сел. Тотчас в руке оказалась карточка. Согнувшись в полупоклоне, официант ждал.
- Та-а-ак…
Белов, отставив руку с карточкой, деловито изучал меню и подсчитывал мысленно, на что же хватит ему тех двухсот тысяч, которые со скрипом удалось выдавить у начхозфина Левкина на посещение ресторана. Ягунину зажимистый Левкин выдал вдвое меньше - аргументировал тем, что у мастерового в карманах бывает не густо, так что пей пиво!
- Принеси-ка мне, любезный… - тянул волынку Белов, зная, что суета и спешка были бы не к лицу, - вот эту штуковину… по-казацки. И это… И вот это… - тыкал Иван Степанович пальцем в меню.
- Напитки-с? - Официант превратился в вопросительный знак.
Насчет напитков дело было скверно - для чекистской казны они дороговаты. Хотя, конечно, и надо бы хоть малость для пущего правдоподобия.
Белов, мигая, еще раз прикинул в уме примерную сумму: нет, не по карману.
- Пивка. Парочку… похолоднее.
- А покрепче-с? - интимно подался телом официант.
Белов шутливо-сокрушенно вздохнул и постукал пальцем по лацкану напротив сердца:
- Здоровьице, братец, не позволяет.
Посерьезнев, официант озабоченно потряс головой:
- Понимаю-с. Сию минутку.
Сосед Белова по столику вытер салфеткой распаренное лицо и затылок. Сказал добродушным баском, напирая на "о":
- Все на него валят, то есть, на вино. Напраслину возводят, а хвори-то не от вина вовсе, да!
- А от чего же? - машинально спросил Белов, будто бы рассеянным взглядом скользя по дымному залу. Его интересовало, где Ягунин. Неужели до сих пор не зашел? И что это еще за разговорчики с девицами во время дела?
- От волнениев, - убежденно, по-дьяконски торжественно проговорил толстяк и даже палец поднял. - Раньше, когда люди в спокойствии жили…
Вот он, Михаил! Ягунин, прислонившись к стойке, потягивал пиво и о чем-то лениво болтал с буфетчицей, полненькой смазливой бабенкой лет двадцати пяти.
Естественно, не мог Иван Степанович в ресторанном гаме слышать разговор Михаила с буфетчицей Нюсей. Говорил же он ей вот что:
- Ох и хитрая ты-ы… - Ягунин значительно и с некоторым восхищением растягивал слова, копируя разбитного николаевского взломщика-гастролера Бусю Гудочка, которого ему пришлось допрашивать. - А ка-а-к ты догада-а-лась, скажи-и?
Буфетчица, не отрываясь от дела - она разливала "бурдового" цвета вино по бокалам, - стрельнула на Ягунина серыми шустрыми глазками и коротко хохотнула:
- Ха! Велико дело! Я вашего брата за версту вижу насквозь. Одного поля ягодки.
- Да ну! - удивился Ягунин и чуточку прихлебнул из кружки. Он помнил, что с пивом торопиться нельзя: неизвестно, хватит ли ему остатков собственного жалования на вторую кружку. Ах как неосмотрительно сунул он все казенные дензнаки этой голодной Нинке. Хоть бы оставил маленько…
Ягунин посерьезнел лицом и слегка наклонился к буфетчице.
- Ладно, догадалась так догадалась… Точно, кореша мы с ним. Он говорил, что бывает у вас. Ну, вот я и того… пришел.
- Прише-о-л, - кокетливо передразнила Нюся. - А зачем тебе Венька-то?
Михаил глядел в кружку и потому не заметил пристального взгляда, каким молниеносно кольнула его Нюся, рассматривая на свет фужер.
- Должок за ним, - спокойно ответил Ягунин и сделал глоток. Он был готов к такому вопросу.
- В карты, что ль? - небрежно уронила Нюся.
- Да нет… Заказик ему сработал, по слесарной части. А он деньгу не принес. Посулил…
И тут Михаил надрывно закашлялся, не договорив: видно, для простреленных легких ресторанный чад был тяжел. Зажимая рот рукавом, Ягунин душил взрывающийся в нем кашель - ему не хотелось привлекать к себе внимание, но ничего не мог сделать с собой, грудь разъедало.
Он не видел, как замедленно обернулся сидевший за несколько столиков от буфетной стойки худощавый шатен с широко расставленными глазами, отчетливой ложбинкой под крупным носом и набриолиненным пробором. Одет он был неприметно, как и большинство: что-то полувоенное, что-то пиджачное. Острым взглядом пробежавшись по лицу и одежде Ягунина, он опустил голову, словно опечалился, и отвернулся.
Как ни волынил Ягунин, а пиво пришлось допить. Он поставил кружку, небрежно выбросил на стойку мятую пачечку денег.
- Так где же мне его, подлюку, искать? - спросил он, утирая ладошкой губы.
- Откуда я знаю? - Буфетчица пожала пышными плечами неопределенно. - Сам спроси… У тех вон, видишь? Его бражка…
Она кивком показала в угол зала, противоположный от входа, и добавила недобро:
- Хватит торчать у буфета. Прилип, не оторвешь.
Ягунин будто не слышал. Он пытался разглядеть компанию, занимавшую сдвинутые столики в углу, но трудно было это сделать: мешал табачный чад, застила мельтешня танцующих парочек; Минутку назад, когда скрипка, контрабас и рояль страстно вдарили популярный тустеп, в "Паласе" началось невообразимое.
Ягунин и без того еле сдерживал раздражение, а тут еще эта свистопляска. Какие хари, рожи, рыла - откуда вынырнули они все? Ведь четвертый год уже выводит Советская власть этих паразитов, а они, как тараканы из щелей, лезут и лезут…
Де-е-вочка На-а-адя,
Чиво тибе на-а-дааа…
- подвывал зал музыке.
Тупая квадратная физиономия, слюна в уголках рта запеклась густой пеной, радостны белые глаза хапуги, дорвавшегося до дешевого молодого мяса. Как тошнит, верно, эту косенькую девчонку от его смрадного дыхания, от его бормотания, похотливых лап, елозящих по спине и ниже… Где был ты, Ягунин, как проморгал, не поставил в свое время к стенке этого пакостника-спекулянта, воспрянувшего духом после введения НЭПа?..
- Веселый народ… - усмехнулся Ягунин и покрутил головой. - Значить, пойду поспрошаю, спасибочко!
Скверный Михаил актер, никудышный: кривая, ненавидящая получилась у него усмешка, и Нюся даже брови вздернула: ну и ну! Не выдержал Ягунин, пробираясь сквозь пьяное, пляшущее скопище, - поравнявшись с белоглазым, с острым наслаждением даванул каблуком носок модной штиблеты.
- Уй, сволочь! - взвыл белоглазый, бросая косенькую и хватаясь обеими руками за ногу.
- М-молчи, падло! - зыкнул на него Михаил, чувствуя, как зачесались глаза от дикой ярости.
Наверное, сказано это было внушительно - дернув за руку девицу, хапуга с квадратной рожей, перекошенной злостью и испугом, утонул в скачущей толпе.
Найти местечко неподалеку от интересующей Михаила компании было легко - прочие посетители "Паласа" старались держаться подальше от сдвинутых столиков в углу. Это было вполне объяснимо: одного взгляда хватило Ягунину, чтобы опознать не просто шпану, не "подозрительных лиц", а отъявленных, махровых, отпетых воров, а возможно, и бандитов. Их было восьмеро, почти все молодые парни, и лишь один был в возрасте, весьма, впрочем, неопределенном: гляделся он и на тридцать пять и на все шестьдесят. Его круглая, коротко остриженная полуседая голова, побитая лишаями, будто вросла в бугристые плечи, длинный шрам вертикально рассекал шершавую кожу от челюсти до брови. Глаза Михаил не разглядел - пожилой сидел к нему в профиль.
Как подбираться к блатным, как он будет разузнавать о Шлыке, Ягунин понятия не имел. Он решил положиться на время. Заказал подскочившему к нему официанту кружку пива - денег на нее хватило в обрез, поставил локти на стол, уткнул в ладони белобрысую голову и начал наблюдать и слушать.
И было что. Разномастная компания представляла собой живописное зрелище. Вырядились, словно нарочно: у одного из-под явно заграничного пиджака выглядывала драная тельняшка, другой был при галстуке, в манишке и в кавалерийских, подбитых кожей галифе, третий в своей красной, расхристанной чуть не до пояса рубахе и жилетке был похож на загулявшего приказчика. Тощий кадыкастый блондин держал в руках гитару с грязным бантом и, ныряя подбородком то вправо, то влево, то вперед, чистым тенорком тянул нескончаемую и трогательную песню о злополучной судьбе жигана, которого угораздило полюбить дочь прокурора. Ему никто не подпевал, и даже трем размалеванным, совсем юным девчонкам воровская баллада была ни капельки не интересна. Девочки, впрочем, были пьяны, в отличие от парней - из них никто еще как будто не захмелел. Гулять они начали не так давно - из пяти бутылок опустели две, а одна - наполовину.
Пожилой официант подошел к буфетной стойке и что-то спросил у Нюси, но она не расслышала, отмахнулась и принялась подкачивать пиво. Официант стер полотенцем пот со лба, придвинулся ближе и, вытянув шею, спросил чуть не в ухо. Нюся пожала плечами…
- Эх, гоп-топ, Зоя! - взревели сильные и слабые, густые и тонкие голоса, подхватив популярную вульгарную мелодийку.
Официант удовлетворенно кивнул Нюсе, взял со стойки чистый фужер и направился, виляя меж танцующих, к столику, где в одиночестве застыл человек с блестящим пробором. Поставив перед ним фужер, пожилой официант перегнулся пополам:
- Справлялся о Веньке Шлыке.
- О Веньке? - вздрогнув, быстро переспросил человек с пробором.
- Так точно. Говорит, что тот ему должен. Какой-то слесарный заказ, что ли.
- Так, понятно… Значит, слесарь. Что еще?
- Больше ничего такого. Она его направила к шпане. Вон к тем.
Человек с пробором даже привстал, чтоб разглядеть.
- Кто такие?
- А, заваль, домушники. - Лицо официанта стало на миг презрительным. - Вон тот, головастый, старый, - пахан. Кличка - Стригун. Этот - серьезный, остальные - дерьмо…
- Послушай, Николай Фомич… - Клиент пальцем притянул официанта за лацкан - и на ухо: - Подойдешь сейчас к ним…
- В чулочках, што тебе й-йя подары-ы-л… - визжало и бесновалось в пляске потное стадо.
Только кадыкастого с гитарой не сбивала разухабистая свистопляска - он упрямо вел свою песню к трагическому финалу, как водит караваны старый верблюд, привычный к лаю лисиц и шакалов. Девочки из-за стола уже исчезли, как и трое молодых людей, - то ли тоже ушли плясать, то ли уединились где-нибудь, кто их знает? Пожилой официант, убиравший грязную посуду, оказался рядом с сонным паханом: жара и вино с пивом разморили старого, голубенькие глаза подернулись пленкой. Нехотя ковырял в тарелке вилкой. Не оживился он, даже когда официант, потянувшись за пустой бутылкой, обронил:
- За вами, между прочим, смотрят. Фраер в косоворотке, справа от вас. С пивом…
Пахан немного подумал и скосил глаза.
- Мент?
- Угу-у… - благодушно пропел Николай Фомич, ловко подхватил поднос на вытянутую руку и, виляя задом, направился к окошку мойки.
Пахан будто опять задремал - подбородком коснулся груди, перестал ковыряться в тарелке. Но дорожка шрама потемнела - Стригуну ли спать, когда рядом - мент?..
6
- Нет, уважаемый, нет, нет и нет! - со смаком и радостью произносил толстяк каждое свое "нет", и Белову показалось, что хвалить и утверждать что-либо нэпач стал бы куда с меньшим удовольствием. - Не советую, нравитесь вы мне, вот и не советую, не советую, хоть тыщу раз спросите - не советую!
Он перевел дыхание, плеснул вина в большую рюмку, но пить не стал. Конца и краю не было хмельным его разглагольствованиям, Плел что-то о болезнях, потом переметнулся на инфляцию, погоревал, что забыл святое слово "рубль" русский народ - все "дензнаки" да "расчетные знаки", а теперь вот и "лимоны" появились… Наконец пристал к Белову, кто ©н да что он, и вот нес теперь ахинею. Белов, втянутый в пустой разговор, сдерживал зевоту.
- В Самаре дела не сделаешь, это вам коммерсант говорит. Не сделаешь! Свечной завод - ишь! Ха-ха! Чего захотел, ишь!
Розовые щеки ходили студнем.
- Поезжайте вы назад, в свой Тамбов, открывайте там хоть двести заводов. А у нас - нет! Нельзя, уважаемый, нет!
- Отчего же нельзя, теперь вроде везде можно, - чтобы хоть что-нибудь сказать, пробормотал рассеянно Иван Степанович.
Везде можно, а у нас нельзя! - упорствовал болтливый толстяк, размахивая вилкой.
- Отчего же?
- Самара! - толстяк положил вилку, поднял к носу указательный палец, дико скосил на него глаза и повторил: - Са-ма-ра!
- Самара оно Самара, - протянул Белов, но толстяк перебил:
- У нас слопают! Не потерпят наши конкурента, не-ет. Сроду не терпели. А ежели и станете на ноги - власти прищучат. Как милого голубочка, прищучат.
- Власть, чай, везде одна, - миролюбиво заметил Белов.
Благообразное лицо "нэпача" вдруг ожесточилось - теперь это был сердитый кабан, только что без клыков.
- Одна-одна, да не одна, - со злостью, брызнув на стол слюной, прошипел он. - Не нюхали вы, сударик, Самары, вот и…
Он в сердцах плюнул на пол. Выпил рюмку, поморщился и немножко успокоился. Оглянувшись опасливо (хотя можно было орать во всю глотку, и не услыхали бы), он навалился грудью на стол и, продолжал озираться, заговорщически зашептал:
- У нас ЧК по ночам озорует. То и дело слышишь - у одного обыск, у другого обыск. Моего крестного вчера… Золотые кольца и сережки с жены посымали и на сто тридцать миллионов конфискация! Вот она, Самара!
- Это… как же? - Разговор начал интересовать Белова. Вспомнилась плачущая дура Манечка, заслонявшая взяткой архиерея Петра. - За что же его? - Белов с сомнением смотрел на нэпмана, а того ох как раздражала недоверчивость мелкой тамбовской сошки.
- За что, за что… - сердился толстяк. - Козел знает, за что. Крестного-то совсем не за что. Солидный человек, с жульем не вяжется, патент, налоги - все вперед платит. Вот и соображай.
Он сделал таинственное лицо и зашипел: - Похоже, опять подряд чистить начали. Всех, кто при деньгах. Верь им! На словах одно: НЭП, политика, а на деле - под корень.
Пьяная болтовня, конечно. Однако Белова настораживали нотки неподдельного испуга в голосе нэпмана.
- Что-то не верится, - сказал он, чтобы раззадорить толстяка на подробности. - Ни с того ни с сего - и вдруг конфискация. Какой тут резон?
- "Резон!" - плаксиво передразнил толстяк. - А я знаю? У нее и спрашивайте, у Чеки!
Он саркастически усмехнулся, а Белов тотчас спросил:
- Чего же они молчат, коли не виноватые?
Нэпман хмыкнул. Посмотрел с сожалением:
- А кому охота ввязываться? Крестному приказали: жди вызова! Он и ждет. А вы пошли бы жалиться на Чеку? Куда?!
- Интере-е-есные у вас дела, - задумчиво мигая, протянул Иван Степанович. Для вида поковырял вилкой в тарелке. - Прямо-таки чудные у вас тут дела…
- То-то и оно! Самара! - удовлетворенно заключил нэпман, берясь за бутылку.
Внимание Белова привлек мальчишка лет двенадцати в мужском пиджаке и выцветшей казачьей фуражке. Он что-то горячо говорил Ягунину. Когда тот встал из-за стола и направился вслед за пацаном к выходу, Иван Степанович ощутил смутную тревогу.
- А ты не брешешь? - говорил на ходу Михаил, крепко держа мальчишку за плечо.
- Да нет, дяденька, ей богу, - мальчишка дважды перекрестился. - Военный вас спрашивает, на вас показал, ей-богу! Позови, говорит, вон того, сивого, а я, говорит, у входа буду.
Хмурясь и недоумевая, шел Ягунин за мальчишкой между загвазданными, уже залитыми вином и пивом столиками. На людей старался не смотреть - чувствовал, что нервы на пределе и что сорваться он может на пустяке. Михаил не оглядывался, иначе непременно заметил бы, что пахан и субчик в тельняшке повторяют его извилистый маршрут.
В вестибюле горела одна-единственная оранжевая лампочка, здесь пахло сыростью, плесенью и мочой. Швейцара у дверей не было - на его месте стоял коренастый детина в солдатских обмотках. Лицо его было плохо видно.
- Вот… вот он, - пробормотал мальчишка, обращаясь не то к Михаилу, не то к обладателю обмоток.
Ягунин выпустил его плечо, сделал еще несколько шагов и остановился: эта белесая, как у альбиноса, физиономия была ему незнакома.
- Чем интересуешься, кореш? - с участием спросил парень, неторопливо вынимая откуда-то из-за спины нож.