- Напрасно… - Ягунин досадливо поморщился. - Ну ладно, что сделано, то сделано, не воротишь. Придется вам ее предупредить, как вернетесь. Счастливо, Нюся. Если что услышите про Шлыка, звоните мне. Номер три-тридцать. Спасибо вам!
- Ага. И вам спасибо, до свиданьица, - машинально повторила молодая женщина, но не тронулась с места. Видно было, что она хочет что-то сказать, да никак не решится.
- Что-нибудь еще? - спросил Ягунин.
Она в смущении потупилась и заставила себя улыбнуться.
- Я вас хотела попросить… Вы не дадите справочку? Что меня в ЧК вызывали. Я не хочу, чтобы знали, что я сама. Пусть думают, что из-за вчерашнего…
- Ага…
Ягунин кивнул и, не садясь за стол, написал на клочке серой оберточной бумажки: "Вызов. Тов. буфетчице из "Паласа" явиться в ЧК сегодня до обеда. Спросить Ягунина".
И любовно, с канцелярским хитроумием расписался.
- Вот. - Он протянул листок Нюсе. - Внизу у дежурного спросите, он скажет, где штамп шлепнуть. Да, а пропуск? Давайте отмечу. Вот так…
- Спасибо вам большое. Заходите к нам почаще, может, хоть покой будет. До свидания…
Михаилу льстила улыбка симпатичной буфетчицы, и благодарный ее взгляд, и уважительность в голосе. Но виду он не подал. Даже себе.
- Пока, - бросил он только-только входившее в моду словечко.
Нюся вышла из комнаты, а Ягунин еще несколько секунд в задумчивости смотрел на дверь. Потом усмехнулся, одобрительно тряхнул белобрысеньким чубом.
- Такие-то дела-делишки, - пропел он и, оглянувшись, хрустнул суставами. - Молодец!
Неясно, кому он адресовал эту похвалу, - то ли Нюсе, то ли себе самому. Но настроение у Михаила значительно улучшилось.
Иное дело - Нюся. Робко протянув дежурному пропуск и с неловкостью бочком прошмыгнув в дверь, она завернула за угол и походкой загнанного заботами человека пошла по Предтеченской. Выражение ее лица было под стать походке: брови сдвинулись к переносице, губы побелели - так сжались, в глазах ни радости, ни облегчения. Непохоже было, что человек вышел из ЧК и свободно себе идет, куда хочет.
Так она прошла всего шагов тридцать, не больше. У белого кафельного дома с завитушками на фронтоне Нюся остановилась, увидев, что из здания губсоюэа вышли двое - седой военный с усами и бородкой и однорукий человек сугубо азиатской внешности, с бритой головой дынькой, в пиджачке, галифе и солдатских обмотках. Пожилой военный что-то горячо говорил этому узбеку, а может, татарину, беря его на ходу за плечо, а тот беспрерывно кивал, но не поворачивал головы. Они шли ей навстречу, по той же стороне улицы.
По-видимому, встреча с ними или с одним из них была для буфетчицы нежелательна. Нюся беспомощно огляделась и хотела было повернуть назад, но только дернулась, не пошла. Было, впрочем, уже поздно: бородатый заметил ее, и она это увидела. Тогда Нюся шагнула к стене и уткнулась в лист грубой, грязноголубой бумаги, на которой крупно было напечатано:
ПОБЕДИМ И ХОЛЕРУ!
"Граждане! - взывал плакат. - Страшный, невидимый враг осаждает наши дома, учреждения и общественные места. ХОЛЕРА каждый день уносит все новые жертвы…".
"Граждане! Страшный, невидимый враг осаждает… - снова и снова читала она, не понимая смысла и мучительно ожидая, когда же, наконец, те двое пройдут мимо. - Граждане! Страшный, невидимый враг осаждает… осаждает… осаждает…".
А они уже поравнялись с ней. Пожилой военный замедлил шаги. Замешательство и гнев отразились на его лице, когда он с трех, потом с двух, с одного метра всматривался в закаменевшую возле афиши Нюсю. Его спутник не заметил задержки, проскочил Нюсю, оказавшись на несколько шагов впереди, и теперь с удивлением оглядывался. Военный остановился, но лишь на какие-то доли секунды, и узбеку показалось, что сейчас он что-то скажет женщине в спину. Но он ничего не сказал, только нахмурился и, глядя себе под ноги, убыстрил шаг. Однорукий еще раз оглянулся на Нюсю, о чем-то спросил, но пожилой мотнул головой и не ответил.
Буфетчица долго еще не решалась посмотреть им вслед. Потом она пошла дальше, мимо нарядного, во всякие времена процветающего губсоюза, который кичливо выпятил на перекрестке округлый живот и раскинул синеющие плиткой плечи. С наступлением голода - уже всякому было ясно, что голода не миновать, - союз потребительских обществ становился одной из главных, жизненно важных организаций губернии. Недаром в его высокий подъезд то и дело ныряли люди - и крестьяне в лапотках, и совслужащие в косоворотках и фуражках, и прилично одетые торговые люди, тараканами выползшие из щелей в последние месяцы. Этот квартал - от Соборной до Воскресенской - Нюся помнила с детства и любила. Он был застроен красивыми каменными домами, жила здесь раньше почтенная купеческая публика, а сейчас трудно было понять, где кто живет. В последние три года, как выбили из Самары чехов, чего только с жильем не происходило - и заселение по советским ордерам, и подселение, и выселение, и уплотнение, только ремонтов не было никаких. Самое красивое, модерновое здание, известное в Самаре как дом Егорова-Андреева, было битком набито польскими и еврейскими семьями беженцев из Галиции и Волыни. Их в Самаре перебывало десятки тысяч, но сейчас уже вывезли почти всех, только кое-где они еще жили: через улицу Нюсе было видно, как носятся в замусоренном, а теперь еще и заляпанном карболкой дворе босоногие ребятишки, одетые в жуткое рванье. Обычно ей было мучительно больно и в то же время интересно смотреть на этих "беженят", вечно голодных, шустрых, как и все дети, но со старческим пониманием во взгляде, безропотно сносивших отказ в куске хлеба и в месте на чердаке.
Но сейчас Нюсе даже они были безразличны. Она шла медленно, немного горбясь, ступая неслышно, будто механическая кукла. Машинально ответила на вопрос крестьянки с котомкой, как пройти к зубной лечебнице, машинально остановилась на тротуаре, пропуская полупустой вагон трамвая, хотя он шел быстро и можно было не останавливаться, машинально повернула на Самарскую. И только когда в поле зрения попали полукруглые окна "Паласа", Нюся словно внутренне вздрогнула и очнулась. Лицо ее снова стало озабоченным, как и тогда, когда она вышла из ЧК. Она пошла быстрее, пересекла улицу и поднялась на ступеньки.
- Прогулялась? - с улыбкой, запрятанной в усы, спросил швейцар, но Нюся не ответила, миновала вестибюль и зашла за ширму, где на стене висел телефонный аппарат.
Она взялась за трубку, но прежде чем покрутить ручку вызова, выглянула из-за ширмы. Швейцар подремывал у открытой двери, никого в вестибюле не было.
Нюся достала из кармана жакетки записку Ягунина и внимательно вгляделась в нее. Лицо ее стало сосредоточенным. Нервным движением она дважды крутнула ручку и сняла трубку.
- Алло! Барышня, будьте любезны, мне два-шестнадцать.
И затем негромко, быстро заговорила:
- Алло, это ты? Да… Да… Все в порядке. Я же говорю - все, значит все…
И словно обессилела. Прислонилась спиной к стене и, полузакрыв глаза, с минуту еще держала трубку в руке. Покачала головой, повесила трубку.
Сейчас лицо ее выражало усталость и безразличие. Стянув платок, она отправилась в свою комнатку переодеваться. До открытия "Паласа" оставалось чуть больше двадцати минут.
3
В длинном кабинете Вирна продолжался длинный, не слишком приятный разговор. Не только для Ягунина неприятный, но и для начальства его: Альберт Генрихович Вирн не любил ревностных, но не думающих исполнителей, чекист, по его убеждению, должен понимать суть приказа не хуже того, кто его отдает. Однако и своеволия он не терпел.
Иван Степанович Белов тоже принимал участие в "обламывании" молодого сотрудника. Выступал он в роли рессоры: Ягунин ему нравился и слишком нажимать на парня не хотелось.
Ягунин сидел за столом как раз напротив Белова, однако смотрел не на него, а на большую стеклянную пепельницу. На Вирна он смотреть не мог, поскольку тот выхаживал за его спиной.
- И все же я не понимаю, товарищ председатель, - старательно сдвигая брови, канючил Михаил. - Ну почему мне нельзя заняться? Дело серьезное, можно сказать, политическое. Если, конечно, не брешет девка. Возьмут склады, так ведь на всю республику опозорят. О голоде говорим, а сами…
- Ясно. И только Ягунин может спасти нас от позора, - колко заметил Вирн.
Михаил сердито тряхнул белобрысым чубом и… промолчал.
- Ты пойми, Михаил, - не то что мягко, а ласково сказал Белов. - Сигнал мы проверим, ты не трепыхайся. А лично тебе за это браться нету никакого резону. Знают они тебя - вот она в чем, беда-то! Зачем же нам делом своим рисковать? Да и тобой тоже.
- В чем беда-то? - еле-еле сдерживая раздражение, вскинулся Ягунин. - Знают? Ну и пущай знают! Зато я их тоже знаю. И поручать это дело кому-то другому неправильно!
- Достаточно, Ягунин! - Голос Вирна прозвучал вроде бы как всегда - ровно, без интонаций, да что-то в нем было сейчас нехорошее. Председатель Самгубчека обошел стол и сел на свое место, на торце возле окна. - Я не намерен вступать с вами в дискуссию, сотрудник Ягунин. Оперативная расстановка кадров в вашу компетенцию не входит, выполняйте, что вам приказано. Вам ясно задание?
Уставившись на пепельницу, Ягунин молчал.
- Почему вы не отвечаете? Я спрашиваю, вам ясно задание? - хладнокровно повторил Вирн.
- Нет, не ясно, товарищ председатель губчека, - сказал Михаил и так скрипнул зубами, что Белов замигал и поморщился, как от боли. - Мне не ясно, почему вместо настоящего дела я должен заниматься зряшной ерундой?!
Вирн самолюбиво вздернул подбородок.
- То есть?
Ягунин, судя по всему, завелся. Его не смущал ни подчеркнуто официальный тон председателя губчека, ни осуждающее цоканье начальника секретно-оперативного отдела.
- Конечно, ерундой! - упрямо повторил Михаил. - Чекисту сплетни проверять - йех ты, тоже мне - дело! Зачем сплетням-то придавать значение, зачем? Мало ли про нас слухов распускают всякие гады? Пьяный торгаш Белову что-то наплел, а мы сразу… А-а! - У Ягунина обидчиво дернулась верхняя губа. - Да он со зла это сделал, чтоб лишнюю грязь на нас кинуть. Ведь других сигналов нет? Нет. И пострадавших тоже нет? Нет. На кой же мы будем время на них гробить?
Он закашлялся.
- Не горячись, Михаил, - быстро, чтоб опередить Вирна, заговорил Белов. - Ну да, ну да - может, все так и есть, брехня. А ежели кто под маркой ЧК орудует? Тогда что? Смекай.
- И пес с ними! - запальчиво воскликнул Ягунин. - Знаете, как это называется в народе: вор у вора дубинку спер. Я, между прочим, к этим самым нэпманам в сторожа еще не нанимался…
- Прекратить!
Вот это да! У Вирна сдали нервы: он даже ладонью по столу хлопнул, аж пыль пыхнула.
- Да вы, оказывается, политически незрелый человек, товарищ Ягунин, - беря себя в руки, сказал он. - Я удивляюсь, кто вас, с вашими взглядами, мог направить в Чрезвычайную комиссию? Вы что, в самом деле не понимаете, как эта история может запачкать нашу губчека? Нет, не только губчека, Ягунин, - всю нашу новую экономическую политику, а это в сто раз хуже. Какое недомыслие! Можете идти.
Ягунин, не поднимая глаз, встал, расправил гимнастерку под кожанкой и пошел к двери. На пороге обернулся.
- Приказ я выполню, товарищ председатель губчека, - сказал он едко. - Только напрасно вы преданными кадрами разбрасываетесь. Они еще пригодятся. А то ведь можно и прокидаться.
И не стал дожидаться ответа, вышел.
4
- Левкин, а Левкин, - сказал Ягунин. - Надо одному человеку с работой помочь.
- Ты с головой или ты с чем? - Левкина перекосило от негодования, правда, деланного. - Ты придумываешь о какой-то работе, когда в газетах пишут, что на самарских заводах люди голодают. Ведь речь идет за рабочий паек, разве нет?
Чуть наклонив к плечу маленькую голову, Левкин сверху вниз смотрел на Михаила сквозь пенсне на шнурочке и всем видом своим выражал сожаление, что Михаил такой политбезграмотный чекист. Но глаза Исая Левкина смотрели сочувственно.
- О пайке, - неохотно признался Ягунин. - Человек пропасть может.
Ему было страшно неловко говорить про Нинку, но он решил превозмочь себя.
- Я таки предполагаю, это слабый пол? - спросил Левкин.
- Чего? - удивился Михаил и торопливо возразил: - Почему слабый? С виду она здоровая…
- Невеста?
- Какая невеста?! - возмутился Ягунин, краснея. - Землячка. И… не имеет значения - трудящийся человек, и все.
- Трудящийся, но без работы, - иронически заметил Левкин. - Я не могу ее взять конюхом, потому что конюх у нас есть, и не могу ее нанять истопником, потому что летом мы не отапливаем, но если землячка будет помогать тете Клане мыть полы во всем здании, то паек мы ей все равно не можем устроить.
- Тогда… какого ты… - Ягунин еле сдержался, чтоб не пустить интеллигентного начфинхоза куда подальше.
А тот тонко улыбнулся.
- Все равно, все равно, - повторил он. - Но мы ей зато дадим обед в нашей столовке, и не такой уже скверный обед по этим временам. Так ведь, Миша? А где твое "спасибо"?
- Спасибо, Исай! - обрадовался Ягунин. - А когда ей приходить?
- Под вечер пускай, только батисты напяливать не надо: если на работу - так на работу.
Исай Левкин и сам был до смерти доволен, что появилась у него нынче возможность кому-то помочь. Он был всего на год-полтора старше Михаила, но это был уже человек зрелый, терпеливый и терпимый к людям.
…Расстегнув кожанку, Михаил вышел из здания ЧК и у порога остановился в нерешительности. Куда идти - налево или направо? Начальство поручило отыскать купчишку из "Паласа" и разузнать подробности о таинственных обысках, если они в самом деле были. Хоть и невнимательно слушал его Белов, однако запомнил фамилию - Башкатин. Кроме того, известно ему было со слов соседа по столику, что до революции он с покойным ныне отцом торговал писчебумажными товарами.
Этих сведений оказалось вполне достаточно, чтобы узнать, где живет болтливый купчик. Оказалось, рядом с гортеатром, в одном квартале с Белым домом. Нина же Ковалева жила значительно дальше - на Уральской, где-то за Воскресенским базаром, в районе Ярмарочной. К кому идти сначала? Вроде бы следовало отдать предпочтение службе. Но идти к купцу Ягунину до того не хотелось, что всякий аргумент в пользу Нинки казался веским. Например, такой: с купцом абсолютно ничего не сделается, а девка может пропасть ни за грош, каждый час дорог. Или другой аргумент: уйдет Нинка куда-нибудь и до вечера прошляется, а Исай возьмет другую - безработных-то тьма…
Кашлянув и поправив обеими руками крутую фуражечку, Ягунин размашисто зашагал к Соборной площади. Всего полмесяца назад он, ясное дело, проехался бы на электрическом трамвае, но бесплатный проезд недавно отменили, а платить 500 рублей за билет Михаилу было не по карману. Да и глупо тратить пусть даже и обесцененные дензнаки на трамвай, покуда ходят ноги.
Хотя утренний разговор с Вирном и подпортил настроение Ягунину, состояние его духа понемножку становилось, говоря языком докторов, все более удовлетворительным. Что ни говори, стукнуло ему только девятнадцать и шел он на свое первое свидание с девушкой, если, конечно, не брать во внимание старобуянские вечорки, куда он кавалером-недоростком начал было ходить в последние предреволюционные годы. Оно конечно, свидание было не совсем полноценным: его никто не назначал, девушка Михаила не ждала, и сам он считал, что идет по делу - сообщить Нине о работе. Однако же в груди у Ягунина поселилось какое-то приятное беспокойство, ноги шагали пошире, чем всегда, и всякие плохие мысли о болтливых купцах недодумывались и сами испарялись. Да и вообще-то думалось ему нынче плохо и в голове его царил некоторый сумбур. И хоть был Ягунин чекистом, по существу он сейчас мало чем отличался от какого-нибудь своего ровесника - деревенского зеваки, который никак не может привыкнуть к городским домам, людям, трамваю, автомобилям.
Ягунину не нравилась Самара. Не потому, конечно, что, воюя, он успел повидать города красивее и чище. Начало работы в ЧК почти совпало с его переездом в этот город - город купцов и зажиточных ремесленников, бывших чиновников и "горчишников" - оголтелого мещанского хулиганья. Была, разумеется, еще и рабочая, революционная Самара, но по роду своей службы Михаил имел с нею куда меньше точек соприкосновения, чем с той ее частью, коей не по нраву пришлись советские порядки. Вот и получилось, что отношение к городу окрасилось в сознании Ягунина личной его враждебностью к обывателю, отсюда нелюбовь.
В особенности не по душе были Михаилу богатые, застроенные купцами кварталы и всякого рода строения, связанные с религиозными культами. Отец его полжизни проходил в черных работниках у священника, и ненависть к хозяину-скряге сделала всех Ягуниных стихийными атеистами. Михаил, будь его власть, по кирпичу разнес бы самарские церкви и все эти семинарские, поповские и монастырские дома. Несмотря на революцию и гражданскую войну, они были ухоженней и представительней других самарских зданий, что возмущало и бесило Михаила. Но поскольку разрушить их Ягунин пока не мог, он ограничивался тем, что по возможности обходил их сторонкой.
Вот и сейчас он не пошел через площадь с ее огромным самодовольным собором, затоптанными, совсем помирающими соборными садами и островерхим архиерейским домом, который Ягунин ненавидел люто, хотя в нем и размещалась ныне единая трудовая школа. Молодой чекист свернул на улицу, которая хотя и была сплошь застроена каменными и деревянно-каменными коробками, усаженными по фасаду финтифлюшками, но должна была скорей и без поповщины вывести его на заштатную Уральскую улочку, где жил в основном ремесленный и некогда мелко торговавший люд. Становилось все жарче, гимнастерка намокла и прилипала к спине. Снять куртку Ягунин все же не решался, хотя народу на улице почти не было - разве что возле колонки горбилась баба с ведром да простучала, пыля, телега с ничтожной поклажей, с полусонным возницей. Только возле Пушкинского народного дома стояли двое красноармейцев и, шевеля губами, усваивали объявления. Проходя мимо, Михаил мельком прочитал, что клуб профсоюза железнодорожников приглашает на выпуск устгазеты "К труду". На другой афишке сообщалось о предстоящем обсуждении пьесы драматурга К. Гандурина "Очарованная кузница" (представление-шарж). А рядом холерные плакаты и приметы совсем новых времен: "Вновь открыта художественная парикмахерская…", "Свободный маэстро Л. Э. Тирлиц дает уроки постановки голоса… Согласен в отъезд на службу в качестве певца-пианиста".
Михаил плюнул под ноги, отвернулся от заклеенного афишками забора и убыстрил шаги.
- Слюший, купи! - раздалось за спиной. Он невольно оглянулся: перс гнилозубо улыбался и показывал ему светящийся розовый помидор. "Выползли, сволочи, - подумал Михаил без особой, впрочем, злости. - Тут от голодухи воют, а они уроки голосом… певцы…".
Он с наслаждением съел бы сейчас теплую помидорку, и денег, наверное, хватило бы, но настроение было не таким, чтобы отзываться на зов торговца. "На обратном пути куплю", - сказал себе Ягунин и тотчас почувствовал в желудке голодное жжение. Позавтракал он в семь, как обычно, запив морковным чаем столовскую воблу с осьмушкой хлеба, а сейчас дело шло к полудню. Раздразнил, паршивый персюк!
Михаил в недоумении остановился: он не заметил, как улица вдруг кончилась тупиком, а 180-го дома так и не было. Неужели девчонка сбрехнула?