- Какое!.. - Старушка вздохнула. - Чай, не до того… Утречком как забежала, гляжу: вона как тут! И скорей от греха подале. А то еще, глядишь, скажут: рылась да уворовала себе чего. А мне чужого, дорогой товарищ, не надо. Жила весь век у людей, и никто не попрекнул, не зарилась я на чужое. Вот и Михаил Лукич - вы спросите-ка его, он скажет: не такая, мол, тетка Маня… Не надо мне чужого добра, ну его. Одета, с голоду не помираю еще, и слава богу. А чтоб по сундукам…
- Ладно, ладно, - остановил Иван Степанович разговорчивую соседку, которая у Прошерстнева была за прислугу и дворника. Конечно, расспросить ее надобно как следует, но что-то неясное, что-то неосознанное беспокоило сейчас Белова. Какая-то щемящая неудовлетворенность - то ли ходом осмотра, то ли еще чем…
Он наклонился к столу, осторожно взял пресс-папье и увидел на промокашке четкий отпечаток чернил. Попробовал было разобрать, что там, сощурился, но потом качнул головой и бережно опустил бронзовую штуковину в большой конверт, а тот - в раскрытый докторский баул, стоящий на стуле.
- Так как же ты это, тетя Маня, никого вчера не рассмотрела? Столько народу было, и ни одногошеньки вспомнить не можешь? Ну хоть единственного, а?
- О господи! - Старуха снова вздохнула и перекрестилась. Зачастила: - Так рази увидишь ночью-то? Я же говорю: Ваську спросите, он в комнатах был, а я что? Кабы при свете, а то ведь цыкнули: "Жди, бабка, в прихожей!" А мне что? Коли уж приказали, так я с места не сойду, хошь ты меня режь. Ужасно я, дорогой товарищ, напугалась этой вашей Чеки, прямо трясло всю. А тот мужчина, что со мной в сенях остался, он мне говорит: "Ты, бабка, не бойся, тебе-то, мол, чего? Пущай хозяин твой, буржуй, трясется".
Разговаривая с дворничихой, Белов расхаживал по гостиной, пытаясь определить на глаз, был ли сегодня ночью обыкновенный квартирный грабеж или же эти ряженые чекисты искали что-то определенное, загодя им известное. Последние слова старухи его насторожили.
- Как ты сказала, тетя Маня? Который с тобой остался? А его-то хоть углядела?
Старуха пригорюнилась.
- Лицо-то в темноте рази разглядишь? По фигуре вроде видный, представительный такой мужчина. А со здоровьем у него, видать, неладно: кашляет, страсть!
- Кашляет?
- Кашляет, - удрученно повторила дворничиха. - Аж рукав грызет, болезный, чтоб тише, значит. Хотела я ему присоветовать, как от этой хрипотки избавиться, да чегой-то побоялась. А у меня, дорогой товарищ, еще от свекрови моей травка осталась. Как настоишь на кипяточке…
На лице Белова отразилось нетерпение.
- Потом, потом про травку, - мягко остановил он старуху. - Что еще про него можешь припомнить?
- Про этого, кашлюна-то? Да чего сказать? Он и был со мной в сенцах всего ничего. Позвал его кто-то, он и ушел в дом.
- Кто позвал? Как это было? Все говори, тетя Маня, до мелочей подробней. Мне все важно.
- А кто позвал, я и не знаю, дорогой товарищ. Высунулся какой-то из горницы и позвал: иди, говорит, в дом, протокол составлять надоть… И по фамилии, значит, окликнул…
Белов быстро заморгал:
- Неужто по фамилии?
- По фамилии, по фамилии, - обрадованно повторила тетя Маня, - только уж теперь я и не помню фамилии-то. Услыхать- это да, услыхала, да вот запамятовала. Со страху небось и мать родную забудешь как звали.
Белов крякнул: вот ведь, всегда так - главное она и забыла. "А почему главное? - подумал он. - Будто бы липовая фамилия что сказала…".
- Товарищ Белов!
Это Миша Айзенштат, высокий кудрявый парень, один из самых молодых сотрудников Самгубчека, закончил обыск в спальне.
- Вот, - сказал он с потаенной гордостью, - нашел окурок и два кусочка сухой грязи с отпечатками подошвы. А больше ничего интересного нет.
Он протянул Белову два серых конверта, но тот не взял их, кивнул на баул: положи, дескать, сам.
- Осмотри-ка, Миша, еще разик сенцы и крыльцо, - Белов почесал переносицу, подумал. - И скажи Жигалову, чтоб не торопился, некуда нам торопиться.
- Есть, товарищ Белов! - Сугубо штатский с виду, Миша преклонялся перед всем армейским - формой, командами, терминологией. Когда постановлением Совета Труда и Обороны чекистов приравняли по обеспечению к Красной Армии, он радовался громче всех - и отнюдь не потому, что пайки стали больше.
Иван Степанович подошел к баулу, взглянул, ладно ли уложены конверты. Подумав, вынул конверт с тяжелым пресс-папье: при переноске оно может помять другие вещдоки, надо его на дно.
Однако вместо этого Белов, осторожничая, вынул пресс-папье и опять поднес к глазам. Да, так и есть: на свежей промокашке ярко отпечаталось несколько строк. Если поднести к зеркалу…
Белов щурился, щурился, да, видно, углядел что-то, потому что лицо его стало напряженным. Он снова уложил конверт с пресс-папье - на этот раз на дно баула, щелкнул замком.
- Вот что, - не слишком приветливо сказал он тете Мане, сусликом торчавшей в дверях. - Покажи-ка мне, где живет этот сосед.
- Сосед?
- Да, да. Тот, что вчера был при обыске. Как его? Васька?
- Свиридов! - всплеснула руками дворничиха. - Так он на задах живет, где колодец. Только нет его дома сейчас, работает, чай, а то шляется где…
- А работает где?
- Баржи грузит, а где - не скажу. Волга большая. Да и не каждый раз она есть, работа то есть. Время, сами знаете, такое, что…
- А возвращается когда?
- Когда как. Больше к темну. А как "монаха" раздавит, так и ночью на карачках приползет.
- Миша! - позвал Белов. И появившемуся в дверях чекисту: - Как все закончишь, баул доставь ко мне, только ты осторожней с ним.
- Есть поосторожней!
Белов повернулся к дворничихе:
- Все-таки мы к Ваське сходим.
- Почему же не пойти, пойдем. Да нет его, ей-богу, нет - не время ему дома-то засиживаться, жевать-то и Ваське надо.
Через заднюю дверь, чтоб не помешать в сенях Айзенштату, они вышли во двор.
- Вон там живет Васька. - Старуха показала на флигель в соседнем дворе, хорошо различимый сквозь пролом в заборе. - Можно через дыру эту пролезть, а можно и через улицу. Мне-то через заборы не лазить, а вот Васька шастает, ему что…
- Давай обойдем, - предложил Белов.
Они прошли через чистый, выложенный битым кирпичом двор и с улицы приблизились к соседским воротам. Белов шагал быстро, но старуха семенила шустро и ничуть не отставала.
- Вот сюда, дорогой товарищ!
Белов толкнул ветхую калитку, к которой одним гвоздиком был прикреплен ржавый, стершийся от времени номер, рассмотреть цифры на нем было невозможно. Калитка со скрежетом отошла и зависла на нижней петле. Белов взглянул и неодобрительно покачал головой: до какого же запустения довел ты, Васька, свой домишко! Ни одного целого стекла, трухлявое крылечко провалилось, черная от гнили доска сорвалась с крыши и висит над порогом - некому убрать…
- Смотри-ко! - удивленно воскликнула дворничиха. - Не заперто, не висит замок-то!.. Стало быть, дома Васька, ей-ей, дома…
Белов постучал в дверь, однако в домике не отозвались.
- Может, спит или пьяный. Вы пошибче, дорогой товарищ.
Белов трижды грохнул кулаком, руку отшиб, но по-прежнему молчание было за дверью. Тогда он дернул за веревку щеколды, и дверь с тоненьким пением отошла. Белов вошел в темные сенцы, заставленные ведрами с остатками угля и водой, заваленные дровами и железками.
- Есть тут кто?
- Ай-ай, неужто ушел и не запер? - шепотом сетовала за спиной тетя Маня.
В потемках Белов нащупал ручку двери и дернул. Дверь легко отворилась. Смрадная комнатушка тонула в полутьме - на одном окошке висело одеяло, на другом - рваная полосатая рубаха. Солнце пробивалось сквозь щели, и в круглых солнечных столбиках мошкарой плясала пыль.
Белов вздрогнул.
На полу, лицом к двери, в черной луже лежал человек в нижнем белье. Горло его было наискось перерезано бритвой, глаза открыты.
- Ос-споди!.. - всхлипнула старуха.
3
Мохнатое закатное солнце устраивалось за Волгой на ночлег. Залив резким розовым светом верхушки мутно-синего леса правобережья, оно подкрасило походя дымы очередного пожара в Рождествено и пустило длинные прерывистые блики на серую ширь реки. Из лодки, приткнувшейся к столбику в шаге от берега, ощутимо тянуло смолой и свежей рыбой, и запахи эти были дороги Белову, потому что напоминали детство. Вокруг было безлюдно, только вдали, на бревнах у Полевого спуска, белели рубахи плотогонов.
Трудным и неприятным был для Белова уходящий день. Велев Чурсинову и Жигалову заняться трупом Васьки Свиридова, Иван Степанович с баулом в руке вернулся в губчека. Прежде чем пойти к экспертам, он поднялся на третий этаж и заглянул в комнату, где работали Ягунин, Шабанов и еще двое сотрудников секретно-оперативного отдела. На месте был только Ваня Шабанов. На вопрос, где Михаил, он только пожал плечами.
Белову очень надо было поговорить с Ягуниным, но ждать, когда тот заявится, он не мог: пора было идти с докладом к Вирну. У Шабанова он спросил как бы между прочим:
- Вы с ним, кажись, вместе ночуете? То есть в одном общежитии?
- Ну да, только… - На простоватом лице Вани промелькнуло смущение. - Только сегодня он чтой-то не ночевал.
- Совсем?
- Под утро заявился. А разве он не по заданию? Кожанка-то здесь ночевала, а он в рубахе левкинской. А что?
- Ничего. Все в порядке, - сказал Белов и заговорил с Шабановым о другом. На душе было скверно: вот и говори теперь с Вирном!
Потом он взял из стола Ягунина исписанный листок - черновик донесения о владельцах Жигулевского завода - и пошел к экспертам. В Самгубчека их было двое: старик Павлов, обслуживавший еще полицию, занимался почерками, документами, фальшивыми деньгами и всякой химией, а молодой самоучка Николай Мусинов, годившийся ему во внуки, ведал следами, пулями, оружием и прочими предметами трассологической криминальной науки.
- Через полчаса, - буркнул старичок-боровичок, кладя перед собой пресс-папье из дома Прошерстнева и лист ягунинского черновика.
Тут же, при Белове, он срезал промокашку с отпечатками и укрепил ее на освещенном лампой стекле. Пристроив рядом листок с образцом почерка, он взял лупу, склонился над стеклом и принялся попеременно скользить взглядом по обеим бумажкам. О Белове он, казалось, забыл. Иван Степанович ждать не стал: ему был хорошо известен характер старого эксперта. Раньше чем через полчаса заключение он не даст, даже если бы истина прояснилась сию минуту. Упрямство Павловых было легендарным: вот уже много поколений они упорно называли своих старших сыновей Павлами, и цепочка Павлов Павловичей Павловых терялась в глубине веков.
От экспертов Белов пошел в хозотдел, где Левкин подтвердил: да, Ягунин брал у него "оперативную" рубаху. Он добавил, что вчера вечером помещение ЧК убирала "такая беленькая милочка", которую он, Левкин, пристроил по рекомендации Ягунина.
- Может, он для нее нарядился, вы так не думаете? - спросил задумчиво Левкин.
Белов отшутился, но крошечная надежда встрепенулась: а вдруг парень ночку прогулял? Все-таки девятнадцать годков. И вздохнул: нет, на Ягунина не похоже.
Он едва успел об этом подумать, как столкнулся на лестнице с Михаилом.
- Зайдем ко мне, - смущенно мигая, предложил Белов. В кабинете же напустился решительно:
- Ты чегой-то в общежитии не ночуешь?
- А чё? - вроде бы удивился Михаил.
- А то, что я-то должен знать. Барышню завел, што ль?
- Какую барышню?! - оскорбился Ягунин. - Скажете… Ну не спалось, вот и все.
- Гулял, значит?
Ягунин не умел врать: на Белова не смотрел, челюсти сжал, будто злился.
- Давай тогда по-другому, - сказал Иван Степанович и шлепнул ладонью по столу. - Сотрудник Ягунин, доложи, где ты провел ночь?
- А чё мне скрывать? - Михаил глянул в глаза, и Белов понял: сейчас скажет. - Был в "Паласе". Там наводчик из губсоюза должен был появиться. Который с бандой снюхался. Ну вот…
- Ты-то откуда узнал? - спросил Белов.
- От Нюськи-буфетчицы. Позвонила давеча, я и пошел. Это у нас допрос или как понимать?
- Как хочешь. А дальше?
- Прождал до трех утра. До закрытия. А он так и не пришел, наводчик этот. Вы не верите мне, што ль? Я не пойму никак. Если не верите, то узнайте у Нюськи. Я не доложил, потому что… Ну, вы-то запретили мне в "Палас" ходить… А я считаю…
- Не уходи никуда до вечера, - хмуро перебил Белов. - Есть дела? Вот и займись. И напиши объяснение про эту ночь.
Когда Михаил вышел, Иван Степанович вызвал к себе по телефону Шабанова.
- Бегом дуй в "Палас", - приказал он ему и пояснил, что именно должен Шабанов уточнить у буфетчицы.
- Я, верно, буду у председателя. Как вернешься, найди.
Прежде чем идти к Вирну, Белов еще немного выждал и завернул к эксперту Павлову: как раз прошло ровнехонько полчаса.
- Почерки идентичны в нескольких элементах, - пробурчал старый эксперт.
- Ну, а чтоб наверняка сказать… - начал было Иван Степанович и умолк, видя, как розовеет затылок под белым пушком.
- Наверняка! - гневно фыркнул Павел Павлович. - По трем словечкам на промокашке! Профанация - вот как называются такие заключения "наверняка"…
Павлов уткнулся в бумаги, а Белов с тяжелым сердцем пошел к председателю Самгубчека Альберту Генриховичу Вирну…
…Иван Степанович поежился - конечно, не от того, что озяб: вечер был теплый, и даже от реки не шла прохлада. Он еще раз мысленно прокрутил - как в кинематографе, только со звуком- свое пребывание в кабинете у Вирна, и снова едкое чувство - смесь обиды и уязвленного самолюбия - поднялось к горлу, будто изжога. Нет-нет, железная правота Вирна не по нему. Если так всегда думать о людях, можно далеко зайти… И не туда.
Вирн с отсутствующим видом выслушал доклад Белова о результатах обследования в доме на Садовой, об убитом Свиридове, о "кашлюне". И лишь когда Белов сообщил о результатах графологической экспертизы, председатель Самгубчека поднял брови.
- Вы не видите между этими фактами прямую связь? - спросил он холодно.
- Пока что нет… Куча подозрений - и все, - пробормотал Белов и заморгал.
- А по-моему, надо быть слепым, чтобы не увидеть здесь логическую цепь. Вспомните, как упорно он пытался сбить нас со следа и как отговаривал узнавать о ночных обысках. Далее: его ложь о бегстве нэпмана Башкатина, который был найден в тяжелом состоянии. Помните? Что с ним Ягунин сделал, нам неизвестно. Далее…
Так же четко, сухо, колюче ложилась фраза за фразой, и Белову стало казаться, что Вирн давным-давно заготовил свою сверх-аргументированную речь и что председателю губчека не хватало лишь нескольких звеньев, чтобы сковать эту, как он выразился, "логическую цепь". И вот теперь Белов дал ему эти звенья.
- Я не хуже вашего знаю о его прошлых заслугах, Иван Степанович. Но я вижу сегодняшнего Ягунина. Зависть. Мелкобуржуазное бунтарство. Какие-то подозрительные девицы, коих он пытается пристроить у нас, в ЧК. Никакой самодисциплины. Наконец, возмутительная политическая слепота. Согласитесь, с таким набором можно оказаться в любом лагере. Утром вы мне внушали: надо верить. Имею ли я право - и вы, товарищ Белов, и вы! - верить своему сотруднику Ягунину, замешанному черт знает в чем?
- Погодите, Альберт Генрихович, - вяло возразил Белов. - Шабанов сейчас проверяет его алиби. Не надо спешить с выводами. А то ведь бывает разное…
- Что бывает разное? - сощурился Вирн.
- В двенадцатом году… В ссылке под Тобольском… - Белов не смотрел на Вирна, говорил с паузами. - Мы, значит, своего товарища одного… Фамилия не важно какая… Заподозрили, что доносит, и в лицо ему выложили. А он повесился… А продавал нас хозяйский сын. Вот так…
Вирн молчал. "Зачем я ему это рассказал? - вдруг подумал Белов. - Ему, Вирну, профессиональному революционеру, побольше меня хлебнувшему и тюрем, и ссылок".
- В Михаила я верю, - сказал он.
- Товарищ Белов, вы знаете, что партия поставила меня на пост председателя губчека, чтобы укрепить революционную дисциплину?
Конечно, Белов это знал, как помнил и другое: не кто иной, как Вирн был в свое время организатором ЧК в Самаре. Будучи на этом посту, он самолично поднял восстание в тылу банды изменника Сапожкова и спас тогда из бузулукской тюрьмы семьдесят смертников. Всего три месяца назад Вирн после двух лет ответственной работы в губкоме партии и губисполкоме был направлен "на коренное усиление" Самгубчека, где начальство четырежды менялось в течение года.
- Так вот, крепить революционную дисциплину мы начнем с самих себя. - Вирн смотрел на Белова в упор, не мигая. - Наши сотрудники должны быть вне подозрений - любых! И пусть лучше пострадает невиноватый, чем мы пропустим в свои ряды хоть малейший контрреволюционный элемент.
Белов не выдержал, резко ответил:
- Ягунин - особая статья. Путаник - да, но я за него… горой, как говорится. Наш он, да!
Лицо Вирна не дрогнуло. "Не человек - кремень", - мелькнуло у Белова.
- Иван Степанович, я уважаю ваше мнение. - Голос председателя ровен, вполне доброжелателен. - Но я не могу не считаться с фактами. Это мой служебный, мой партийный долг. Я органически не приемлю анархизм Ягунина, его внутреннюю расхлябанность, его заскоки. Я считаю, что при своей неустойчивости он способен на измену - да, да! Не возражайте - это моя точка зрения, хотя и я допускаю, что могу быть тенденциозен к сотруднику Ягунину.
Он привычно ходил по кабинету, выбрасывая отдельные фразы, будто бил короткими очередями.
- Именно поэтому я не хочу сам заниматься его делом. Занимайтесь вы. И если я ошибаюсь в Ягунине - докажите!
Белов хотел было ответить, да зазвонил телефон.
- Зайдите немедленно, - сказал в трубку Вирн.
Это вернулся из "Паласа" Шабанов.
То и дело вытирая ладонью потные лицо и шею, он докладывал:
- Буфетчица говорит: был. Она его держала в кладовке, а после провела за ширму, возле музыкантов. Там он сидел. Часов в двенадцать, говорит, она заглянула, а товарища, говорит, чекиста уже нет. Ну, она подумала, что вышел куда, может, по нужде. А как закрываться стали, она еще туда заглянула - нету!.. Видать раньше ушел, а в точности когда, сказать не может.
- Идите, Шабанов. Это все, - сказал Вирн.
Когда за Иваном захлопнулась дверь, председатель губчека остро взглянул на Белова.
- Что скажете, Иван Степанович?
- Придется… - хмуро сказал Белов. - Хоть до утра-то можно погодить?
- Решаете вы.
На том и закончился неприятный разговор…
…Его отвлекли шаги и голоса: по Полевому спуску, с горы, усеянной деревянными хибарками, к берегу приближались двое - толстая баба и старик в солдатской одежде. В предвечерней тишине над водой звонко разносилось:
- На кой те в Рождествено? Много рыбы-то?
- Да пудов десять, то-то и оно… Как дура, радовалась, нахватала…
- Неужто все - тухляк?
- Все не все… Люди не то едят. Ежли Христюк в Рождествене не возьмет…
- А Гуляев как же?
- Узлы вяжет, из Самары подается.
Голоса затихали, становились неразборчивыми. Иван Степанович прошел на нос лодки и спрыгнул на темный песок.