- У нас есть страховка, мы получим ее и купим велосипед.
- И Поппи? - с надеждой в голосе спросила Эллен.
- Да, и построим новый дом, - пообещала Анника.
- Я не хочу жить в том доме, - сказал Калле. - Я хочу вернуться в наш старый дом и пойти в свой детский сад.
Анника прикрыла глаза, чувствуя, как рушится мир вокруг нее.
Их семья до пожара прожила в доме на Винтервиксвеген в Юрсхольме всего месяц. Старую квартиру в Кунгсхольме они продали паре геев, которые уже переехали туда и постоянно ругались на кухне.
- Идемте завтракать, - сказала она с трудом, свесив ноги с кровати. - Да, нам надо одеться.
Эллен вытерла слезы и укоризненно посмотрела на мать.
- Но, мама, - сказала она, - вся наша одежда тоже сгорела.
После того как Анна выставила ее за порог, Анника вместе с детьми спустилась на улицу, но такси уже уехало. Она не могла вызвать другую машину, да и другого залога у нее не было, поэтому не осталось иного выбора, как взять детей за руки и идти пешком. Она смутно помнила, что где-то поблизости должен быть отель, но нашли они его только через сорок пять минут. Анника едва держалась на ногах, когда они подошли к конторке портье. Девушка-портье явно испугалась, когда Анника рассказала, как они попали сюда. Им дали номер на втором этаже.
Дверь номера закрылась за ними. Анника сжала влажными холодными ладонями руки детей, и они пошли к лифту.
Убранство ресторана было нарочито минималистичным, на улицу выходила стеклянная стена, на стенах были развешаны книжные полки, отделка была из хромированной стали, а мебель сработана из вишневого дерева.
Буфет был пуст, в зале почти никого. Все бизнесмены разошлись по своим важным встречам, оставив в ресторане лишь супружескую пару средних лет и трех японских туристов, изумленно смотревших на разорванные джинсы и закопченную блузку Анники, шелковую пижаму Калле с Бэтменом и на пижамку Эллен с бабочками.
"Простите, если мы портим вам аппетит нечищеными зубами и босыми ногами".
Стиснув зубы, Анника налила себе чайную чашку кофе, взяла йогурт и три ломтика хлеба с отрубями. Йогурт - это было единственное, что она еще могла впихнуть в себя, но она взяла также и лососину, так как та была включена в цену - две тысячи сто двадцать пять крон за номер, больше похожий на кабину среднего лифта.
"Сама я не справлюсь. Мне нужна помощь".
- Это невозможно, - сказала Берит Хамрин. - Ты говоришь абсолютно спокойно.
- Альтернатива - лечь и умереть, но тогда мне стоило просто остаться дома, - сказала Анника, убедившись, что заперла дверь туалета.
Анника нашла мультипликационный канал и усадила детей в кровать перед висевшим под потолком телевизором, дав им вместо сладостей хрустящие хлопья. Потом она ушла в ванную, где стоял второй телефонный аппарат, и позвонила в редакцию.
- И ты ничего не успела вынести из дома? Я читала о пожаре в новостных выпусках, но не подумала, что сгорел твой дом. Вот черт!
Анника села на унитаз и подперла рукой голову.
- По сообщениям агентств, дом сгорел дотла, - сказала Берит. - Никто из газеты не звонил спросить, что случилось?
- Не знаю, - ответила Анника. - Я оставила мобильный телефон в залог таксисту, и он с ним уехал, не дождавшись меня. Но не думаю, что кто-нибудь звонил. В конце концов, на пожаре никто не погиб.
Берит молчала. Холод фарфорового сиденья проник Аннике до самой шеи.
- Что тебе нужно в первую очередь? - заговорила наконец коллега.
- У детей остались одни пижамы, а у меня с собой нет денег…
- Какой у них размер? - спросила Берит, щелкнув шариковой ручкой.
- Сто десять и сто двадцать восемь.
- А обуви?
У Анники сжалось сердце, ей стало трудно дышать.
"Только не плакать. Не сейчас".
- У Эллен двадцать шестой размер, у Калле - тридцать первый.
- Сиди в номере, я буду примерно через час.
Анника осталась сидеть на унитазе, глядя на вешалку для полотенца, чувствуя, что дыра в груди стала разрываться от пульсирующей боли. Сплошная безнадега, жалость к себе и полная беспомощность. На глаза навертывались злые слезы - почему судьба вдруг отняла у нее все и сразу? Но она не поддастся слезам, от слез она окажется в тумане, а в тумане можно заблудиться и потерять путь.
"Твоя жизнь кончена, - нашептывал туман, но Анника знала, что это неправда, потому что сидела здесь и слышала, как Скуби-Ду жалуется из комнаты, что боится призраков. - У тебя ничего не осталось!"
- Нет, у меня осталось очень многое, - вслух возразила Анника.
Дом очень важен, это место, которому ты принадлежишь, но дом - это не обязательно четыре стены - это могут быть люди, планы, притязания.
"У тебя нет ничего значимого".
Правда ли это?
Сегодня у нее было ненамного меньше, чем вчера.
У детей нет одежды, в пламени сгорел ее компьютер, но все остальное осталось на месте.
"За исключением Томаса. И Анны".
Она встала и посмотрела на себя в зеркало.
"Остались только дети. Я и дети. Все остальное у меня отнято".
Она пропала.
"Может ли быть еще хуже?"
Главный редактор "Квельспрессен" Андерс Шюман отказался от своего шикарного углового кабинета во имя уменьшения расходов и занял каморку позади отдела комментариев. С каждым днем Шюман все больше жалел о сделанной им глупости. Единственное преимущество реорганизации состояло в том, что теперь он находился непосредственно в редакции и мог из своего кабинета наблюдать за работой.
Было только одиннадцать часов утра, но работа кипела с размахом, немыслимым всего несколько лет назад. Сайт газеты в течение суток обновлялся ежечасно, за исключением затишья около четырех утра. Теперь газета не только текст. Редакция вела радиопередачи, показывала видеорепортажи и транслировала рекламу. Процесс подготовки материалов пришлось уплотнить, и теперь работа в газете кипела весь день, и это было новостью для "Квельспрессен". Традиционно выпуски вечерних газет делали по ночам пропитанные алкоголем закаленные и битые ночные редакторы с мозолями на покрытых налетом никотина пальцах. Сегодня этот дух выветрился из газеты почти без остатка. Редакторы новой эры перестали пить и начали чистить ботинки; в противном случае их увольняли под предлогом несоответствия или с почетом отправляли на досрочную пенсию.
Андерс Шюман тяжело вздохнул.
В течение всех последних лет его не покидало чувство, будто что-то очень важное ускользает у него из рук. Со временем это чувство только усиливалось. Но лишь недавно он понял, в чем суть: речь шла о том, что и зачем они делают, о самих основах журналистики.
Сегодня ежечасное обновление сайта настолько владело умами, что иногда сотрудники забывали, что, кроме обновления, надо еще и сказать что-то содержательное.
Он вспомнил упреки, которыми конкуренты в прежние времена, когда у газеты были самые большие тиражи среди шведских таблоидов, осыпали "Квельспрессен": самая тиражная, но не самая первая; материала много, но не первой свежести.
Теперь все делалось намного быстрее, но за счет правды и анализа.
Нет, на самом деле все не так плохо, заставил себя подумать Шюман.
Газета осталась неплохим изданием. Анника Бенгтзон изнутри осветила историю Нобелевского убийцы, Берит Хамрин писала проницательные статьи о терроризме, а Патрик Нильссон взял интервью у звезды, в котором та рассказывала, как борется со своим обжорством.
Но беда была в том, что все эти темы уже давно устарели. Газета не успевала попадать в киоски, как сенсации становились вчерашними новостями. Вот и сегодня новостью стало убийство Давида Линдхольма, и в этом преступлении подозревают его жену.
Интернет разрывался от похвал в адрес убитого комиссара полиции.
Талант Линдхольма заключался в знании человеческой природы и в его непревзойденном умении общаться с людьми. Он был мастер беседы, он был самым верным на свете другом и обладал поразительной интуицией.
Что со всем этим делать? - подумал Андерс Шюман, чувствуя, как медленно ворочаются мысли в его мозгу, отвыкшем заниматься этическими проблемами. В его инстинктах, которые должны быть направлены на соблюдение таких принципов журналистики, как оценка новостей, проверка источников и решение о том, стоит ли раскрывать настоящие имена, осталось место только для финансового анализа и объемов продаж.
Он выглянул из кабинета.
Первым долгом следует оценить ситуацию, подумал он, встал и решительно направился в редакцию.
- Что мы будем делать с этим убитым комиссаром? - спросил он Спикена, шефа новостного отдела.
Спикен сидел положив ноги на стол и жевал апельсин.
- Оставим для него первую полосу, колонку новостей, седьмую, восьмую полосу и центральный разворот, - ответил тот, не подняв головы.
- Как поступим с новостью о том, что главная подозреваемая - его жена? - спросил Шюман, присаживаясь на краешек стола, демонстративно подвинувшись ближе к ботинкам шефа отдела.
Спикен понял намек и сбросил ноги со стола.
- Ты имеешь в виду, каким кеглем наберем этот заголовок? - спросил он и выбросил апельсиновую кожуру в мусорную корзину.
- Если мы назовем Давида Линдхольма жертвой убийства и тут же скажем, что в убийстве подозревают его жену, то тем самым назовем ее убийцей, - заметил главный редактор.
- И что? - Спикен удивленно воззрился на шефа.
- Но ее пока даже не допрашивали, - пояснил Шюман.
- Это вопрос времени, - парировал Спикен и снова уставился в экран компьютера. - Кроме того, все уже успели это произнести вслух. Наши конкуренты и даже уважаемые утренние газеты назвали участников преступления по именам.
"Ладно, - подумал Шюман, - этическую инициативу я проявил".
- Где ты достаешь апельсины в это время года? - спросил он.
- Они немного жестковаты, но я и сам такой же, - пошутил Спикен.
К его столу подошла Берит Хамрин - с сумкой на плече и плащом, перекинутым через руку.
- Ты написала отличную статью для сегодняшнего номера, - сказал Шюман, стараясь подбодрить Берит. - Какие-нибудь отклики уже есть?
Берит остановилась перед главным редактором и кивнула в сторону монитора Спикена.
- Я хочу сказать о Юлии Линдхольм. Мы приняли решение назвать ее в Интернете убийцей?
- Под "мы" Берит имеет в виду всех журналистов Швеции, - язвительно произнес Спикен.
- Насколько я понимаю, только еще одна вечерняя газета и одна из утренних выдали сюжеты о том, что подозреваемая - его жена, - заметил Шюман.
- Нам не надо называть имя его жены, - вставил Спикен.
Берит подошла еще ближе к Шюману.
- Сам факт, что мы публикуем имя Давида Линдхольма, описывая, как он был убит в своей постели, а потом пишем, что подозреваемая - его жена, означает, что нам и не надо называть ее по имени. Всякий, кто знает Юлию, сразу поймет, кого мы имеем в виду.
- Но мы должны освещать сенсационные убийства, - возмущенно произнес Спикен.
- Я бы не стала называть то, что мы сейчас публикуем на нашем сайте, освещением, - сказала Берит Хамрин. - Нормальные люди называют это сплетнями. До тех пор, пока в полиции не подтвердили подозрение, все наши публикации - не более чем слухи.
Андерс Шюман заметил, что сидящие за соседними столами сотрудники поднимают головы и начинают прислушиваться. Хорошо это или плохо? Является ли публичное обсуждение этических проблем признаком здорового климата, или это признак слабости главного редактора?
Шюман решил, что верно скорее последнее.
- Давайте продолжим этот разговор у меня в кабинете, - сказал он, жестом приглашая коллег в свою каморку.
Берит Хамрин принялась надевать плащ.
- Мне надо встретиться с моим источником, - сказала она.
Берит повернулась и пошла к лестнице, ведущей в редакционный гараж.
Шюман вдруг понял, что продолжает указывать рукой в сторону кабинета.
- Значит, вопрос о жене Линдхольма ясен, - сказал Шюман, тяжело уронив руку на колено. - Кто принял это решение?
Спикен напустил на себя вид оскорбленной невинности:
- Откуда я знаю?
Да, да, он прав. Печатной газетой и онлайновым изданием руководят разные люди.
Андерс Шюман встал, повернулся на каблуках и направился в свой кабинет.
Прежняя мысль не давала покоя, укоряя его "эго". "Действительно, что я здесь делаю?"
* * *
Берит принесла восемь туго набитых пакетов.
- Я старалась не обращать внимания, для кого предназначены вещи - для мальчиков или для девочек, - сказала она, протискиваясь в крошечную комнатку гостиничного номера. - Привет, Калле, здравствуй, Эллен…
Дети мельком посмотрели на Берит и снова принялись смотреть на экран. Анника выключила телевизор.
- Смотри, Калле, - сказала она, - какие потрясающие джинсы!
- А вот эти для Эллен, - сказала Берит, садясь на прикроватный столик и расстегивая плащ. - В этом пакете белье, а здесь разные принадлежности - мыло, зубные щетки и прочее…
Дети одевались молча, с серьезным видом. Анника помогла Эллен почистить зубы и одновременно посмотрела на себя в зеркало. Зрачки были такими широкими, что занимали почти всю радужку. Казалось, в глазах отразилась зиявшая в груди рана.
- Сколько я тебе должна? - спросила она Берит.
Коллега встала, сунула руку в сумку, достала оттуда конверт и вручила Аннике.
- Я проходила мимо банкомата и сняла немного денег. Вернешь потом, когда сможешь.
В конверте было десять тысяч крон пятисотенными купюрами.
- Спасибо, - тихо сказала Анника.
Берит оглядела тесную комнатку.
- Может, прогуляемся?
Дети надели обновки. Они молча вышли из отеля и, перейдя улицу, отправились в Хумлегорден.
Небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, дул порывистый холодный ветер. Анника плотнее запахнула новый кардиган.
- Как я смогу тебя отблагодарить?
- Я обращусь к тебе, когда у меня сгорит дом, - ответила Берит, поднимая воротник плаща. - Для начала позвони в страховую компанию. Она оплатит твое проживание в гостинице, пока будут восстанавливать дом.
Они вошли в парк. Дети никак не могли освоиться в своих новых кроссовках. У Калле были зеленые, а у Эллен - синие.
Анника заставила себя улыбнуться.
- Бегите играть, - сказала она, - а мы с Берит подождем вас здесь.
Дети, неуверенно оглядываясь, пошли к игровой площадке.
- Где Томас? - негромко спросила Берит.
Анника тяжело сглотнула.
- Не знаю. Мы… мы поссорились. Его не было дома, когда все это случилось. Я не знаю, где он. Его сотовый телефон выключен.
- Так он не знает, что случилось?
Анника покачала головой.
- Тебе надо связаться с ним.
- Я знаю.
Берит задумчиво посмотрела на Аннику:
- Ты ничего не хочешь мне сказать?
Анника села на скамейку и еще плотнее запахнула кардиган.
- Нет, не сейчас, - покачала она головой.
Берит села рядом с ней и принялась смотреть на детей, которые нерешительно осваивали игровую площадку.
- Они быстро оправятся, - сказала Берит, - а тебе надо собраться.
- Я знаю.
Некоторое время они посидели молча, глядя, как дети играют на горке. Эллен смеялась, запрокинув голову.
- Кстати, ты слышала, кого сегодня утром застрелили? - спросила Берит. - Давида Линдхольма, комиссара полиции.
- Того, который выступал по телевизору? - спросила Анника и помахала рукой Эллен. - Его жена - Юлия Линдхольм?
- Ты с ними знакома? - удивленно спросила Берит.
- Однажды ночью я ездила в патрульной машине с Юлией. Помнишь мою серию статей о женщинах, чья работа связана с опасностью?
Берит покачала головой и достала из сумки пакетик с воздушной кукурузой.
- Ты разрешаешь им есть сладости? - спросила она Аннику. - Калле, Эллен!
Она помахала в воздухе пакетом, и дети подбежали к скамейке.
- Сколько мы можем взять? - спросила Эллен.
- Что спрашиваешь, ты же все равно не умеешь считать, - презрительно произнес Калле.
Они взяли по горсти сладких пузырьков - Эллен розовые, Калле - зеленые.
- Я писала о коллеге Юлии, - сказала Анника, провожая взглядом детей. - Ее звали Нина Хофман. Той ночью мы столкнулись с тройным убийством в Сёдермальме. Помнишь тот случай?
Берит взяла пригоршню конфеток и протянула пакет Аннике, но та жестом отказалась от угощения.
- Убийство топором? Отрубленные руки и все такое?
Анника судорожно сглотнула.
- Как же, конечно, помню, - сказала Берит. - Мы с Шёландером потом освещали судебный процесс.
Анника вздрогнула и положила ногу на ногу.
Той весной она была беременна Эллен, и уже на приличном сроке. В "Квельспрессен" с беременными корреспондентками обходились как с больными старческим слабоумием. С ними обходились очень дружелюбно, покровительственно и абсолютно ничего от них не требовали. Анника все же ухитрилась добыть непыльную работенку - написать серию репортажей о женщинах, выполняющих работу, которая считается опасной даже для мужчин. Ночью девятого марта, пять лет назад она села в патрульную машину с двумя женщинами-полицейскими. Им предстояло патрулировать Сёдермальм. Стояла тихая холодная ночь, и у Анники была масса времени для того, чтобы поговорить с обеими. Они были близкими подругами с раннего детства, вместе учились в полицейской академии, а потом служили в одном отделении полиции. Одна из них, Юлия, сказала, что она тоже беременна. На работе никто об этом не знал. Она была на четырнадцатой неделе, и ее все время тошнило.
Незадолго до полуночи они получили сообщение о каком-то безобразии в квартире на Санкт-Паульсгатан, у перекрестка с Ётгатан. Это был обычный вызов. Соседи позвонили в полицию, услышав шум ссоры из квартиры внизу. Анника попросила разрешить ей поехать на вызов, и полицейские разрешили, если Анника будет держаться сзади.
Они поднялись по лестнице и увидели искалеченную женщину. Она была еще жива и ползла по лестнице, когда прибыл полицейский патруль. Правой руки у женщины не было, из обрубка хлестала кровь, поливая стены при каждом движении несчастной. Юлия отпрыгнула в нишу окна, а Нина быстро и умело выпроводила Аннику на улицу.
- Я, собственно, ничего не видела, но до сих пор помню этот тяжелый, сладковатый запах, - призналась Анника.
- В квартире находились обезображенные тела еще двух человек, - сказала Берит.
Анника передумала и взяла сладости.
- С тем делом разобрались очень быстро.
- Филипп Андерссон, эксперт по финансовым вопросам, - кивнула Берит. - Он отпирался, но был изобличен и приговорен к пожизненному заключению. Сидит в тюрьме Кюмла.
Берит доела сладости и выбросила в урну пустой пакет.
- Да, если собираешься ссориться с друзьями, то не надо быть наркодилером, - сказала Анника.
- Да, но мы же не говорим о крохах, - возразила Берит. - Там были серьезные финансовые операции. Большие деньги циркулировали между Испанией, Гибралтаром и Каймановыми островами.