Дальняя командировка - Фридрих Незнанский 26 стр.

- Ничего подобного. Это суровая правда жизни. Я- то думал поначалу, что тот минимум, который мы могли бы вам предложить, - это ваша отставка с формулиров­кой "утрата доверия и ненадлежащее исполнение своих обязанностей". Уж я бы постарался, переговорил с вашим судейским начальством, не впервой беседовать по душам. Но теперь, вижу, дело с вами гораздо серьезнее. И тут уже не отставка, а уголовное дело. Вы ж представляете, что будет, когда мы эту запись опубликуем?

- Это частный разговор, он не имеет веса! - вдруг пришел в себя судья. - И вы не имели права. Кто давал санкцию?

- Вам так кажется. А запись есть результат оператив­ной разработки. Коллеги поделились, устроит? У них многое есть. В том числе особый интерес для меня пред­ставила запись вашего разговора с Кожаным относитель­но судьбы его сынка Виктора. Припоминаете?

Турецкий блефовал вовсю, будучи уверенным, что проверить то, что он говорит, ему будет невозможно. Ну а переть рогами на Султанова и его службу он никогда в жизни не решится. Ему достаточно только прозрачного намека, откуда факты, и этого хватит, чтобы судья под­жал хвост. И если он поймет, что уже давно находится в разработке ФСБ, значит, на то были соответствующие санкции сверху.

Но он, кажется, еще сомневается. Значит, надо нане­сти еще удар. И Турецкий буквально в двух словах пере­сказал судье суть телефонного разговора Виктора Кожа­ного с подполковником Затыриным - этим-то матери­алом Рашид Закаевич разрешил ему воспользоваться при необходимости. Видимо, судья был отчасти в курсе - одна ж компания, а правильнее, шайка-лейка, наверня­ка что-то слышал. И оказался прав. Аргумент добил Слепнева, он понурился.

- Что вы будете со мной делать? - тихо спросил он.

- Лично я обещаю вам добиться, чтобы вас вышвыр­нули с позором из судейского клана и отдали под суд. Я недаром сегодня спросил вашего дружка Керимова, от­куда у вас все эти дворцы-замки. Вы успели у мэра обсу­дить и эту тему. А я в этой связи в свою очередь постара­юсь сделать так, чтобы вопрос о конфискации нажитого преступным путем имущества стал для вас и ваших при­ятелей самым насущным и острым в оставшейся жизни. Чем занимается сейчас Ираида Михайловна?

Слепнев вздрогнул так, будто его сильно ударили.

- А... а... какое отношение?.. Она ничего не знает!

- Самое прямое. А раз, говорите, не знает, я просто уверен, что ей будет безумно интересно узнать, какая судьба ее ожидает в ближайшем будущем.

- Я умоляю!.. Она... это... она спит! Рано ложится, - нашелся судья.

- Гурген Самсонович, проверьте, - обратился Турец­кий к Филе.

- Что? Что он хочет с ней делать?! - почти взвизг­нул Слепнев.

- Успокойтесь, уж насиловать-то ее никто не соби­рается, эту вашу кариатиду. Тьфу, прости господи... Все же посмотрите, Гурген.

Филипп, пошарив по карманам безвольного судьи, вынул ключи и неслышной тенью скользнул прочь из беседки. Дело сделано, и оставлять в пиджаке судьи сво­его "клопика", Агеев не собирался. А найти в доме тви­довый пиджак - невелика проблема, не такому учили...

Хозяйка спала где-то на втором этаже, оттуда доно­сился ее могучий храп.

Дверь бесшумно закрылась за Агеевым. Поворачивать в замке ключ он не стал, лишний шум был не нужен. И когда вернулся в беседку, кивком головы показал Турец­кому, что все в порядке, дело сделано.

- Вы поняли, что я вам сказал? - суровым голосом завершил, видимо, свой разговор с судьей Александр Борисович.

- Я понял, - коротко согласился тот.

- Одно только слово, и я вас - вот с его помощью, - Турецкий показал рукой на Филиппа, - раздавлю и раз­мажу по земле как последнюю гниду.

- Гниды обычно маленькие бывают, - серьезно вста­вил Филя.

- Вот и я про то. Одно слово, запомните! Один звук! И все, что вы мне рассказали, станет достоянием ваших подельников. А они уж вас не пощадят, можете мне по­верить.

- Я обещаю, - тонко пропищал Слепнев. - Но и вы...

- А я вам ничего не обещал! И не собираюсь. Просто повторяю: заткнуть свою пасть - это исключительно в ваших личных интересах. А теперь мы уходим, а вам я советую пойти и помыться, от вас воняет. Пошли, Гурген Самсонович.

- Ну что он? - спросил Филипп, когда они вышли за ворота.

- Полное ничтожество. Но я его, кажется, дожал. Будет молчать. Ну а если не сможет...

- Отдадим на съедение? - усмехнулся Филя.

- Этого, как я понял, он и боится больше всего...

...Утром, делая вместе с Поремским зарядку на откры­том воздухе, Александр Борисович увидел подходящую к ним директрису пансионата - полную, представитель­ную и вполне еще симпатичную даму в тугом, отглажен­ном белом халате. Вид у нее был весьма озабоченный.

- Вы не слышали ужасную новость? - В глазах ее ощущение кошмара явно перемешалось с непонятным восторгом.

- Что случилось? - Турецкий так и застыл с откры­тым ртом.

- Да с утра уже только об этом все и говорят! Ночью застрелился судья Антон Захарович Слепнев. Он часто сюда приезжал отдыхать. - Она вдруг отвела глаза в сто­рону. - Очень был... хороший человек.

- А почему? - глупо спросил Александр Борисович, переглянувшись с Поремским, который тоже прекратил упражнения.

- Да кто ж знает? - Мадам была рада обсудить "ужас­ную новость" с посторонними людьми. - А может, и не сам, вполне, я думаю, могли с ним расправиться и бан­диты, которых он постоянно преследовал...

- Могли и бандиты, - согласился с ней Поремский. - А самому-то зачем? Какая причина? Вот вы, ми­лая, приятная женщина, что скажете?

Турецкий непроизвольно отвел глаза, а в директрисе вдруг проснулось запоздалое кокетство:

- Ну, знаете ли, мужчины, причины у вашего брата бывают очень разные. Очень! - резонно заметила она, сама не догадываясь, насколько точно попала в цель.

4

Показалось, что они подошли к какому-то критичес­кому рубежу, после которого ситуация начала стреми­тельно обостряться и одновременно проясняться. При­чем в разных направлениях.

Первым позвонил из областного центра Грязнов и сообщил потрясающую новость.

Разговор с Седлецким по поводу объявления сбежав­шего Умара Умарова в федеральный розыск практичес­ки немедленно возымел свое действие. Сегодня на рас­свете позвонил дежурный по ГУВД и попросил у Гряз- нова разрешения дать его телефонный номер майору Умарову, который хочет сообщить что-то важное и сроч­ное. Позвонивший следом майор не стал тянуть вола, а с ходу сделал заявление: он готов немедленно прибыть туда, куда ему укажет генерал Грязнов, чтобы сделать чистосердечное признание.

Естественно, Славка велел ему явиться в гостиницу, к себе в номер, где и допросил.

Умаров поступил, со своей точки зрения, абсолютно грамотно. Он обвинил во всех смертных грехах городс­кое руководство Воздвиженска, которое, по существу, само распорядилось силами ОМОНа в своих собствен­ных, как показали события, интересах.

Нет, майор не снимал вины и с себя как командира специального подразделения. И его вины не смягчало даже то обстоятельство, что он фактически ничего не видел и лично не принимал участия в задержаниях и из­биениях, которые, к сожалению, имели место. Сам же он, оказывается, всю ночь прогостевал, считай - про­пьянствовал в доме подполковника Затырина, своего ста­рого знакомого, полагая, что его, майора, присутствие на зачистке совсем не обязательно. Ничего необычного делать его сотрудникам не предполагалось. Они только задерживали тех, на кого указывали местные блюстите­ли порядка, а уже те сами допрашивали задержанных и сообщали им об административной ответственности за разного рода нарушения. А то, что произошло на деле, в буквальном смысле его страшно шокировало. Даже ис­пугало. Вот он и проявил слабость, по причине которой несколько дней не являлся на службу.

И подаваться в бега Умаров тоже не предполагал. Просто был в глубоком расстройстве, можно сказать, даже в шоке от нараставших слухов. Но теперь он четко осознал свою глубокую вину и явился, чтобы принять любое наказание, которое положено по закону за подоб­ного рода превышения. Этого он хоть не скрывал, на­звав вещи своими именами.

Но он определенно рассчитывал и на снисхожде­ние - это было заметно по его хотя и решительному, но и в общем-то в достаточной мере просительному тону.

Майор настаивал, чтобы его показания были оформ­лены как чистосердечное признание - рассчитывал на определенное снисхождение в дальнейшем. И у Грязнова сначала появилась, а позже и утвердилась мысль о том, что, прежде чем явиться к нему, майор побывал у Седлецкого, где и получил все необходимые инструкции.

Во-первых, слишком быстро закончились бега от пра­восудия, а во-вторых, излагал майор свою одиссею до­вольно четко и продуманно. Вряд ли без посторонней помощи он смог бы все так аккуратно сформулировать. С одной стороны, конечно, виноват, дальше некуда, а с другой - его можно ведь и понять. Испугался, потерял контроль над собой, сбежал, но быстро понял, что это не спасение, а единственное, что еще может в какой-то сте­пени не столько даже оправдать, сколько как-то объяс­нить его поступки, - это явка с повинной.

Вячеслав Иванович в свою очередь сообщил майору, что ему будет предъявлено обвинение в превышении дол­жностных полномочий по части 3-й статьи 286-й Уголов­ного кодекса РФ, но, учитывая его чистосердечное рас­каяние, а также ходатайство начальника ГУВД генерала Седлецкого, в котором были указаны положительные данные о личности майора, ограничился, в качестве меры пресечения, подпиской о невыезде. На это он имел пол­ное право, являясь заместителем руководителя оператив­но-следственной группы.

Затем Грязнов сказал, что теперь он, видимо, задер­жится в городе еще на денек-другой, завершит допросы омоновцев, участвовавших в зачистке, - их фамилии уточнил сам Умаров, после чего Вячеслав Иванович со своими "ребятками" сможет вернуться в Воздвиженск.

- А у вас что нового? - поинтересовался Вячеслав Иванович.

Турецкий рассказал. Грязнов долго молчал, потом осторожно спросил:

- А чья работа?

- Сам, Слава. Там сейчас местные оперы работают, а я подъеду попозже. Или Володьку Поремского подошлю. Думаю, характер оказался слабым. Да и потом, чего скры­вать, он же должен был понимать, что увяз полностью. Там такой компромат обнаружился! Словом, не выдер­жал. Представляешь, что сейчас начнется? Они же теперь буквально каждое лыко - в строку!

- Да уж, не завидую.

- Кому?

- Нам с тобой. Кляузы пойдут. Надо быть готовыми.

- Да я давно готов. Еще когда в первый раз перешаг­нул порог прокуратуры, уже был готов. Мы тоже, навер­ное, закончим сегодня с милицией. Ты не представля­ешь, какие прохиндеи! Как врут, глядя прямо в глаза, и даже не краснеют, мерзавцы.

- Это я-то не представляю?! Саня, держи себя в ру­ках... И пусть Филя почаще проверяет нашу связь. Если появится хоть малейшее подозрение, перейдем немед­ленно на запасную. Будьте внимательны, мы тут под кол­паком.

- Я знаю. Володька вернется, тут же тебе перезво­ню, чтоб ты полностью владел информацией...

Другим, не менее знаменательным сигналом, был те­лефонный звонок от мэра Гузикова. Точнее, позвонил Иван Порфирьевич, его зам, и учтиво спросил, не смо­жет ли в настоящую минуту господин Турецкий перего­ворить с Савелием Тарасовичем? Он, Сажин, готов не­медленно соединить их.

- Соединяйте, - бросил Турецкий, приблизительно уже зная, о чем пойдет речь.

А в принципе его волновал лишь один, достаточно, кстати, мелкий, вопрос: оставил ли судья предсмертную записку? И если оставил, тогда что он мог в ней изло­жить? Что его запугали? Несерьезно. Что он уходит, что­бы спасти свою честь? Тем более. Что он чувствует свою вину? А что, этот мелкотравчатый позер мог на подоб­ное решиться. Но в таком случае он не мог не предви­деть последствий своего прощального текста. Да на него же лучшие друзья теперь спишут все собственные грехи! А уж об особняке и говорить не приходится. Кто ж оста­вит его одинокой Ираиде, вдове преступника мужа, ушед­шего от честного правосудия? Сразу найдутся и помощ­ники, и прочие... Нет, вряд ли он решился бы на этакий шаг, опасный уже не для него, но для его вдовы.

И тут этот Гузиков.

В трубке слышалось напряженное дыхание, но або­нент молчал, - видно, ждал, чтобы первым начал все- таки Турецкий. Вот же!..

- Слушаю вас, - сказал Александр Борисович на всякий случай утомленным голосом.

- Это Гузиков говорит, - услышал он строгий, даже суровый голос.

- Я знаю, - ответил Турецкий, и возникла новая пауза. Видно, такой дерзкий ответ озадачил мэра.

- Вы, надеюсь, в курсе событий? - голосом обви­нителя заговорил Гузиков.

- В курсе. Но отчасти. Собираюсь узнать подробно­сти. Но не сплетни и домыслы, а конкретные факты. И с этой целью отправлю на труп своего следователя.

-Да как вы такое можете говорить?! - возмутился мэр.

- А-а, понял, для вас, возможно, звучит и диковато, но у нас, у профессионалов, выезжают именно "на труп". Не берите в голову. Имеете что-нибудь сообщить по это­му поводу?

- Я думал, это вы мне имеете-сообщить! Это же ва­ших рук дело?!

Ого! Гузиков начинал брать голосом верхи.

- Я не понял, - жестко сказал Турецкий, - вы, ка­жется, обвиняете в чем-то меня? Слушайте, Гузиков, вы что, в своем уме? Вы с кем разговариваете?! И каким то­ном?!

Теперь уже гремел Александр Борисович. Гремел и улыбался, но мэр этого, естественно, не мог знать. И он струхнул.

- Вы меня не поняли, - поторопился он интонаци­онно принести извинения. - Я имел в виду, что вы были вчера последний, кто беседовал с Антоном Захаровичем.

- С чего вы взяли? Разве он после нашего с ним днев­ного разговора больше ни с кем не общался? Сомнева­юсь.

- Он оставил записку.

"Значит, все-таки обставил свой уход... "

- И что в ней, любопытно узнать.

- Я не хотел бы обсуждать этот вопрос по телефону. Не могли бы вы сейчас подъехать в администрацию? Вот и решим...

- Не знаю, что можно решать еще в подобных ситу­ациях. - Турецкий вздохнул. - Но так и быть... Если вы подошлете свою машину. На моей уедет следователь. А ту, что за мной закрепили в области, я передал генералу Грязнову. Так что я без колес.

- За вами подъедут, - ответил мэр и отключился, не прощаясь.

- Володя, - обратился Александр Борисович к Поремскому, ждавшему команды, - вали к судье, все там внимательно осмотри, обнюхай, узнай насчет какой-то записки, а я к мэру. Ему, чувствую, не терпится сделать мне какую-то гадость...

Вероятно, Савелий Тарасович решил, что если он у себя в кабинете, то, значит, может явить себя грубым ба­рином. Не вставать, не приветствовать человека, вошед­шего к нему, не протягивать ему руки и так далее. Ну и говорить еще недовольным, брюзгливым тоном, демон­стрируя свое неуважение к тому, кого сам же и пригла­сил приехать, чтобы "посоветоваться" или что-то "ре­шить".

Продемонстрировав свое неудовольствие, Гузиков махнул рукой, предлагая садиться. Так учитель показы­вает нерадивому ученику-двоечнику: мол, сядь, все рав­но от тебя никакого толку. Но поскольку он сам сидел, а Турецкий по-прежнему еще стоял, у Александра Бори­совича было преимущество. Например, ни слова не го­воря, повернуться и выйти, хлопнув при этом дверью. Послать мэра вслух по матушке, по Волге, или Каме, как удобнее, а потом выйти. Наконец, использовать класси­ческий вариант: сесть возле дальнего угла длинного сто­ла для заседаний и заговорить тихим голосом, каким любят разговаривать с подчиненными очень большие начальники. И чем тише они говорят, тем тщательнее вынуждены прислушиваться к ним подчиненные.

Турецкий выбрал третий вариант. Он устроился на стуле практически на другом конце кабинета и нарочито негромко спросил:

- Ну и с чем вы меня собирались познакомить?

К концу фразы Гузиков уже по-гусиному тянул шею, машинально пытаясь расслышать вопрос. Не понял. На­хмурился. Турецкий повторил вопрос. И тогда мэр под­нялся и перешел к нему, подвинув себе стул.

- Я в третий раз спрашиваю вас, Савелий Тарасо­вич, - теперь уже сам, как глупому ученику, сказал Ту­рецкий, - с какой запиской вы собирались меня позна­комить?

- Запиской? А-а, да, говорят, что он оставил. Только я ее еще не читал. Она там, - мэр махнул рукой за окно. Но в ней сказано, что... - Голос его окреп, и он снова почувствовал уверенность в себе. - Что... э-э... уходит после тяжелого разговора с вами, не видя для себя ника­ких дальнейших жизненных перспектив. Как вы это мо­жете мне объяснить?

- Во-первых, я не совсем понимаю, почему я дол­жен именно вам что-то объяснять? Вы кто? Мэр города? Вот и оставайтесь им. А объяснения по поводу, скажем, статьи сто десятой Уголовного кодекса Российской Фе­дерации - доведение до самоубийства, если таковая бу­дет мне предъявлена компетентными лицами, я готов им дать в любую минуту. Во-вторых, ставя свой вопрос имен­но в такой плоскости, вы изволите обвинять меня в том, что господин Слепнев решил расстаться с жизнью из-за того, что я лишил его, видите ли, "дальнейших жизнен­ных перспектив"? Но это же чушь собачья! Мы вернемся к этому вопросу позже. А пока я сам хочу спросить: а что, господин Керимов не собирается порешить свою жизнь? Нет? А господин Затырин вам тоже ничем подобным не грозил? Странно. Вот смотрите. Подполковника я фак­тически отправил под арест. То есть в буквальном смыс­ле лишил некоторых перспектив. С Керимовым у меня вчера состоялся очень нелицеприятный и жесткий раз­говор, уверен, что он вам уже доложил. А они - ничего. Не повесились, не застрелились. Почему? Та же картина и со Слепневым. Мы ведь с ним просто побеседовали днем, буквально перед моим разговором с прокурором, - я у них побывал там, в поселке. И оставил судью в доб­ром здравии, прокурор может подтвердить, по-моему, они даже виделись после моего отъезда. Так в чем же зак­лючается моя вина? Он, кстати, когда застрелился-то?

- Ночью... сказали.

- А чего ж он тогда ждал целый день? Не понимаю. Но я послал своего человека, он разберется и доложит... Впрочем, был один момент, на который я как-то не об­ратил внимания... Да-да, Антон Захарович чрезвычайно разволновался, когда у нас зашла речь о возобновлении того прекращенного дела по автоугонщикам в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

- А что это за обстоятельства? - нахмурился мэр.

- Долго объяснять. Да и речь идет о тайне следствия, вы меня понимаете? Судья, если мне не изменяет память, как-то странно, я бы сказал, даже болезненно воспри­нял эту мою мысль. А еще мы, помнится, коснулись су­губо узкопрофессиональной темы, касающейся отзыва судей по причине утраты доверия и ненадлежащего ис­полнения своих обязанностей. Есть нынче такая форму­лировка. Но и это еще, я полагаю, не причина. Нет, не понимаю.

- Зато мне кое-что становится ясным, - заметил проницательный мэр. - И я хочу вам это высказать без всяких, извините, как их... Ну экивоков.

- Да, есть такое слово. Означает двусмысленный на­мек. Вы это имеете в виду? Хотите правду-матку, без на­меков?

- Вот именно. Я разговаривал сегодня с Григорием Олеговичем, понимаете?

- Речь, видимо, о губернаторе?

- О нем, о нем! Рассказал про нашу тревожную си­туацию. И должен доложить вам, господин Турецкий, что и он сам, и все областное руководство тоже весьма недо­вольны тем, что вы себе у нас позволяете.