Содержание:
-
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ 1
-
ВТОРАЯ ЧАСТЬ 11
-
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ 18
Фредерик Дар
Остались только слезы
Грегуару Лекло с любовью.
Ф.Д.
Ничего, кроме слез, у меня не осталось.
(Народное выражение)
"Чтобы долго оплакивать нашу печальную историю…"
(Шарль Пегги)
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Глава I
- А какой у вас рост?
Я в нерешительности взглянул на ассистента режиссера. Если вы статист, вам частенько задают каверзные вопросы, вроде этого, и ваш заработок в большинстве случаев зависит от вашего ответа.
Я попытался отделаться непринужденной гримасой.
- Ну, приблизительно? - настаивал ассистент.
Это был высокий блондин неопределенного возраста, с плоским лицом, вдобавок приплюснутым толстыми очками в золотой оправе. Он производил впечатление человека, не принимающего кино всерьез, однако работу свою выполнял прилежно.
- Около ста семидесяти пяти…
Он пожал плечами.
- Так я и думал: вы чересчур малы!
Эти слова уязвили мое самолюбие и больно кольнули мой желудок, ибо первое было слишком велико, а второй - слишком пуст.
- Чересчур мал? Вам, что, нужен какой-нибудь гигант?
- Ну, почему же, просто гвардейская форма, которую доставил Траунер, рассчитана на мужчину не ниже метра восьмидесяти…
- Но ведь можно подрубить?
- Траунер не желает, чтобы переделывали его костюмы!
Надо было плюнуть, тем более, что я явно действовал ассистенту на нервы, а прослыть занудой в этом проклятом ремесле совсем ни к чему. Только в этот день я забыл позавтракать, так же, впрочем, как накануне пообедать.
- Послушайте, в любом случае могу ведь я примерить эту проклятую форму…
- Не стоит…
- Знаете, можно и ошибиться… В костюме есть сапоги?
- Да, но…
- Тогда, если брюки чересчур длинные, их можно заправить в сапоги, и никто ничего не заметит!
На этот раз он не выдержал:
- А как быть с рукавами, умник? Их вы тоже заправите в сапоги?
От его разгневанного тона у меня внутри все начало болеть.
- Не орите так, месье… От вас несет чесноком! Меня вы не сможете в этом упрекнуть, поскольку вот уже два дня я глотаю только кофе со сливками…
Высокомерным жестом он указал мне на дверь. На жалость его не возьмешь. Каждый день он видит столько подыхающих с голоду, что у него от них - не сочтите за игру слов - несварение желудка.
Я собрался было освободить помещение, когда в комнату вошла женщина: это была великая актриса Люсия Меррер. Я нарочно не употребляю слово "звезда", ибо частенько оно ни о чем не говорит.
Люсия Меррер обладала слишком большим талантом, чтобы приклеить ей этот ярлык. Это была актриса, актриса настоящая! До сих пор мне не приходилось встречаться с ней, хоть я и сыграл в качестве статиста немало более или менее хороших ролей в более или менее дурацких фильмах. Она выглядела старше, чем я думал. На экране она казалась от силы сорокалетней, а здесь в кабинете ей можно было дать лет на пятнадцать больше.
На ней был рабочий грим, и, чтобы не испачкать блузку, она подложила под подбородок розовую бумажную салфетку.
Поверх костюма для съемок актриса накинула огромных размеров шерстяной жакет, который делал ее похожей на американского авиатора.
Она зашла в соседнюю комнату позвонить, услыхала, вероятно, мою ссору с ассистентом и потому окликнула меня:
- Подождите минутку!
Еще никогда я не видел такого живого взгляда, таких темных глаз. Однако она вовсе не походила на южанку. Не знаю, помните ли вы ее, но она скорее напоминала шведку с черными глазами.
Ассистент, предпочитая не вмешиваться, осторожно выжидал.
Я занимался тем же, тщательно стараясь справиться с румянцем, заливавшим мое лицо.
- Это на роль гвардейца? - спросила она у ассистента.
- Да, мадмуазель Меррер… Только вот реквизитор принес от Траунера…
- Я слышала…
Она продолжала внимательно меня изучать - примерно так же разглядывают какую-нибудь вещь перед тем, как ее приобрести.
- У этого мальчика интересная внешность, - прошептала она. - В роли гвардейца он будет прекрасен. У большинства статистов невозможные рожи, Альберт. Ну, прямо, подручные мясников…
- Это даже не роль, - тяжко вздохнул ассистент, выражая таким образом свое недовольство.
- Тем более! Юноша, который молчит, для того только и нужен, чтоб на него смотреть; он должен быть красив, это элементарная вежливость по отношению к публике, вы не находите?
Альберт, должно быть, привык к капризам знаменитостей. Он немедленно сдался.
- В некотором смысле вы правы, мадмуазель Меррер… Только сами знаете, продюсер во всем ограничивает… Каждый вечер проверяет мои расходы и придирается… Если он увидит счет за такси, на котором пришлось ездить за другим костюмом, мне влетит…
Я не проронил ни звука. Моя судьба решалась без моего участия. К тому же я думал про себя, что Люсии понравилась моя физиономия, но может не понравиться голос; когда имеешь дело с капризными созданиями, достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы все испортить.
- Пошлите служебную машину…
- Она уже задействована…
- Тогда возьмите мою. Придется моему шоферу выпить в баре на несколько аперитивов меньше, вот и все… Дайте малышу костюм, пусть подберет себе по росту…
И она вышла, когда я уже собрался мысленно ее благодарить. Мы остались с ассистентом вдвоем. Похоже, он не слишком на меня злился. Просто пожал плечами, слегка ухмыльнувшись; за такую гримасу, будь она положена по роли, его прогнали бы со сцены.
Написав требование для костюмера, он протянул мне бумажку со словами:
- Разбирайся сам с ее шофером, найдешь его в баре.
Неожиданное "тыканье" звучало вполне по-дружески.
- У этой женщины есть сердце, а? - пробормотал он.
- Да уж, она может даже поделиться с бессердечными!
Я должен был участвовать в съемках всего два дня, но в кино всегда случается что-нибудь непредвиденное. В последнюю минуту график съемок весь переиначили, и я, прежде чем начал сниматься, провел в студии четыре дня. Четыре дня, за каждый из которых я, как порядочный, получил свой установленный профсоюзом минимум.
Получив свои денежки в конце первого дня, целиком заполненного бездельем, я тут же заказал в ресторане на студии хороший кусок свинины. Кухня здесь превосходная. Затем отправился пешком до Жуанвиля покупать цветы. Ничего более оригинального, чтобы отблагодарить Люсию Меррер за ее доброту, я придумать не смог. Я выбрал букет роз, хотя, учитывая время года, это была чрезмерная роскошь. Но дарить актрисам гвоздики нельзя - плохая примета. В этом мире фальши все жутко суеверны.
Я вернулся автобусом на студию и спросил, где находится уборная Люсии. Я думал, Люсия на просмотре текущего материала и потому растерялся, увидев ее лежащей в комнате на диване. На ней был тонкий, как паутина, пеньюар, который давал возможность познакомиться с ней получше. Она читала свой сценарий, держа очки перед глазами. Хотя она была в помещении одна, кокетство не позволяло ей нацепить их на нос.
Она с досадой взглянула на меня, недовольная внезапным вторжением. Потом, видимо, меня узнав, отложила толстую, скрепленную металлической спиралью тетрадь. Любезная улыбка оживила ее красивое подвижное лицо. Это лицо было словно некий экран, на котором могли возникнуть тысячи неожиданных "крупных планов".
- А, вот и мой гвардеец!
Я вошел. Неловким жестом показал свои цветы и положил их на туалетный столик, опрокинув при этом добрых полдюжины разных флакончиков.
- Если вы позволите, мадам…
- Очень мило, малыш… В нашем ремесле благодарность - явление редкое…
Похоже, она была искренне рада. Встала, взяла со столика мой букет. И тут только я заметил огромные корзины цветов, которыми была заставлена ее уборная. По сравнению с этими величественными сооружениями из дорогих цветов, мой букет выглядел так, словно его привезли из-за города на электричке.
- Закройте дверь… Я страшная мерзлячка.
Я закрыл дверь, раздумывая при этом, что имела в виду актриса и не следовало ли мне закрыть дверь снаружи, а не изнутри. И все-таки остался в маленькой душной комнатке, где от многочисленных собранных в ней цветов исходил приторный запах оранжереи.
- Как вас зовут?
- Морис Теллан…
- И вы хотите стать актером?
Вопрос меня оскорбил. Я не хотел стать актером: я и был актером. О, разумеется, пока неизвестным, но все-таки хорошим.
- У вас уже есть какие-нибудь работы?
- Несколько крошечных ролей в кино и интересная роль в "Лунатиках".
- Сколько вам лет?
- Восемнадцать…
- Вы учились у Симона?
- Нет, в Тулузской школе…
Она рассмеялась.
- Какой вы смешной! Знаете, из вас получился бы чудесный "Великий Мон"…
Я знал, что могу "чудесно" сыграть множество "чудесных" персонажей.
- Только надо спешить, - вздохнул я.
- Почему?
- Пока я еще достаточно молод…
Она снова засмеялась.
- Достаточно молод! Говорить так в восемнадцать-то лет…
Мне все не верилось в свое счастье. Я, никому не известный парень из провинции, чью шею еще украшают юношеские прыщи, и вдруг - в артистической уборной самой Люсии Меррер. И спокойно беседую с ней… Я уже обдумывал, в каких восторженных выражениях напишу об этом событии матери.
Внезапно лицо Люсии стало строгим, почти торжественным.
- Быть может, вы станете великим актером, Морис…
Она назвала меня Морисом! И сразу же высказанное предположение приобрело силу пророчества.
Все это время я стоял перед ней как истукан, а она продолжала говорить со мной, нюхая мои розы.
- Кого вы хотели бы сыграть, Морис?
Должно быть, журналисты задавали ей такого рода дурацкие вопросы, а теперь она, наверное, хотела озадачить меня.
- Адама, - слегка подумав, решился я.
Ее тихий смех ласкал слух.
- Любопытный ответ. И почему же вы бы хотели быть Адамом?
- Потому что Адам еще не знал, что существует смерть.
Лицо Люсии омрачилось.
- Значит, вы тоже думаете об "этом"?
- И немало…
- В вашем возрасте!
- Дело не в возрасте, а в склонности… Осознаешь или нет!
- Скажи-ка, а вы не глупы, мой мальчик…
Опять этот проклятый румянец, с которым я не могу справиться, от которого горит лицо. Я едва не обжегся, прикоснувшись пальцами к вискам.
Она выдернула из моего букета одну розу - красный чуть распустившийся бутон - и протянула мне.
- Возьмите, хочу отплатить вам… Если любите сувениры, можете засушить его в книге…
Я схватил цветок. Для меня он вдруг перестал быть простой розой за восемьдесят франков. Не знаю даже, попрощался ли я, уходя, но долго еще вспоминал ее странную, чуть грустную улыбку.
Розовый бутон, который я с благоговением сжимал в руке, был похож на эту улыбку.
* * *
В последующие три дня я видел Люсию лишь мельком во дворе киностудии или в баре. Каждый раз она была в обществе разных известных личностей, и это отбивало у меня всякую охоту подходить к ней.
Наконец на четвертый день был мой черед играть. Играть - это громко сказано, учитывая то, что мне предстояло изобразить: я должен был стоять по стойке "смирно", пока Люсия Меррер беседовала с президентом какой-то там республики. В определенный момент она роняла перчатку, президент неизвестной республики этого не замечал. Мне следовало, проявив вначале некоторую нерешительность, подобрать перчатку и протянуть ее Люсии. Люсия с улыбкой благодарила меня… Как вы можете судить сами, в этой ситуации мне трудно было продемонстрировать свой талант.
Фильм назывался "Белокурое приключение", и несколько реплик, произнесенных персонажами в моем присутствии, давали мне все основания думать, что это будет удручающе посредственная картина.
Перед началом съемки Люсия подошла ко мне, чтобы пожать руку. Она внимательно осмотрела меня и сказала, что мундир сидит на мне бесподобно. Затем режиссер дал команду приступить к репетиции предстоящей сцены, и Люсия, "входя в роль", утратила всю свою любезность.
В конце дня реквизитор прошелся по павильону с номерной доской в руках, на которой было написано, что мадмуазель Меррер устраивает аперитив. Разумеется, статисты в подобных возлияниях не участвовали, но Люсия, прежде чем покинуть павильон, отделилась от группы актеров и бросила мне:
- Надеюсь, вы останетесь?
И я остался. И получил право на стакан чего-то, который опустошил, стоя один в углу. Генеральный штаб картины со всей серьезностью обсуждал съемки, а рабочие постановочного цеха тем временем опорожняли бутылки. Я и не надеялся, что она будет разговаривать со мной, но все-таки мне было слегка грустно. Статист в фильме - это пария.
Последний из электриков, какой-нибудь жалкий ассистент - и то являются составной частью съемочной группы… А статист - нет! Он - предмет обстановки, не больше. Недолговечный элемент декораций… И вообще он никто! Просто загримированное лицо, от которого требуется не проявлять интереса к главным актерам и выглядеть "естественно", это "задник" подлинной жизни… Он безропотен от природы. Все, что он просит - это свой гонорар; все, на что надеется - это "попасть в кадр"; все, к чему стремится - это произнести однажды реплику, которая выведет его из состояния оцепенения…
Во время аперитива никто не обратил на меня внимания. Я был здесь незваным гостем, бедным родственником… Мой стакан "мартини" смахивал на милостыню. Я даже не мог сравнить его со стаканом вина, который иногда наливают почтальону в благодарность за услугу.
Я осторожно поставил стакан на край стола и незаметно исчез среди всеобщего оживления.
Как раз в тот момент, когда я выходил со студии, от остановки отъехал автобус. В это время суток следующего пришлось бы ждать не менее получаса. Я решил пройтись пешком до Шарантона. Этот день, который я провел в свете прожекторов, утомил меня и расстроил… Небольшая прогулка в сумерках пошла бы мне на пользу.
Когда я добрался до того места, где начинается короткая шарантонская автострада, меня обогнал "крайслер" Люсии Меррер. Проехав немного вперед, машина остановилась, затем дала задний ход, и я сообразил, что Люсия решила меня подвезти… Чувствуя как от волнения сильней заколотилось сердце, я побежал к машине. Люсия была одна. Я не сумел открыть дверцу, и Люсии пришлось наклониться, чтобы нажать ручку изнутри.
- Садитесь! - сухо сказала она.
Вид у нее был озабоченный и недовольный. Я уселся рядом. Сиденье из белой кожи показалось мне просторным как скамья в каком-нибудь зале ожидания. Люсия нажала педаль, и машина, шелестя шинами, тронулась с места. В салоне было тепло, витал какой-то легкий и вместе с тем неотвязный аромат.
- Благодарю вас, - пролепетал я. - И еще спасибо за аперитив…
Она промолчала в ответ, все ее внимание, казалось, было сосредоточено на дороге.
Когда мы съехали с автострады, Люсия словно вспомнила о моем присутствии.
- Вы прекрасно сыграли гвардейца…
То был один из идиотских комплиментов, которые я не переношу.
- Манекен из "Галери Лафайет" справился бы не хуже!
Она незаметно окинула меня быстрым взглядом.
- Перед камерой все имеет значение… Возвращая мою перчатку, вы посмотрели на меня именно так, как надо.
- Вы полагаете, что среди двух тысяч пятисот метров пленки кто-нибудь заметит это взгляд?
- Может быть…
Какое-то время мы молчали. Люсия медленно вела машину вдоль набережных. Я невольно восхищался грациозностью ее) движений. Сегодня она была по-настоящему красива. Во всей ее манере держаться чувствовалось какое-то высокомерие.
- Что вы думаете о фильме? - вдруг спросила она.
Я помедлил с ответом.
- Говорите же, - настаивала Люсия.
- Но я почти ничего не видел…
- Ну, а что вы скажете о сегодняшней сцене?
- Дурацкая сцена…
Она не стала возражать и, только остановив машину на красный свет, повернулась ко мне с задумчивым видом.
- Почему?
- Да потому, что она начисто лишена оригинальности! Все это видено уже сотни раз… Жаль разменивать такой талант, как ваш, на подобные фильмы!
- Дюмаль - замечательный режиссер!
- Конечно! А Лувуа - замечательный автор диалогов, а Белстайн - замечательный продюсер… И самое интересное, что фильм получится замечательный… Но замечательный стандартный фильм…
Я замолк, сам испугавшись всего, что наговорил.
- Простите, если я вас обидел.
- Вы меня не обидели… Как вы сказали, вас зовут?
- Морис… Видите, и имя тоже стандартное…
Я вздохнул. Мне хотелось бы высказаться, но никак не удавалось сформулировать свои мысли.
- В сущности, вы обвиняете кино в условности?)
- Да.
- Но, мой маленький Морис, таковы вкусы публики, а мы работаем для нее!
- Не надо потакать вкусам публики! Надо ее воспитывать…
Она рассмеялась заученным смехом.
- Вы молоды, Морис. По сто с лишним миллионов за фильм - воспитание дорого обойдется! Продюсер - это коммерсант, а коммерсант создан для того, чтоб зарабатывать деньги…
Люсия пожала плечами.
- Отбросив сказанное, вполне разделяю ваше мнение…
Мы приближались к Ратуше.
- Вам куда?
- Безразлично… Вообще-то я живу на авеню де л'Обсерватуар в комнатке для прислуги, но гостиной мне служит весь Париж! Так что здесь или там…
Люсия Меррер остановила машину у тротуара, и я собрался было выходить, как вдруг она схватила меня за руку.
- Какой у нас сегодня день? - спросила она.
- Вторник…
Она помолчала в раздумье, будто ей предстояло принять важное решение.
- Поехали ко мне ужинать…
Это было столь неожиданно, что я не нашелся, что сказать. Она молча тронула машину. Лишь оказавшись перед ее роскошным особняком на бульваре Ланн, я нашел в себе силы возразить.
- Мадам Меррер…
- Да?
- Лучше не стоит…
- Почему?
- Не знаю. Но чувствую, что мне не следует принимать ваше приглашение…
Она припарковала машину у огромной кованой решетки. Крыльцо ослепительной белизны по эту сторону решетки вело к стеклянной двери с ручками в виде бронзовых рук. Все это выглядело шикарно, необычно и тем не менее напоминало мне тюрьму.
Люсия взяла свои перчатки, сумочку и очки, лежавшие рядом с ней на сиденье.
- Идемте!
- Нет!
- В таком случае постарайтесь объяснить…
- Ну что ж… Видите ли, завтра вы, оставаясь в этом великолепном доме, забудете сегодняшний вечер. А я в своей шестиметровой комнатке не смогу больше думать ни о чем другом. Я боюсь, понимаете?