- Рот прикрой, пулю проглотишь. Ты, Лещинский, против меня играть стал? Руку, тебя кормящую, укусить хочешь? За домом Кроносова кто следил? Кто пас моих людей?
- Я... не знаю.
В глазах Лещинского было искреннее недоумение, но Крестного оно не убеждало. Ивана пытались убить. Если даже этот хлыщ действительно ничего не знает, так пусть выясняет...
Насчет денег Крестный, конечно, блефовал. Дипломат с долларами уже лежал в "форде". Без труда сообразив, на какой из вокзалов повезет деньги Лещинский, времени у него было в обрез, и даже на Киевский он не успевал - Крестный послал человека встречать Лещинского у автоматических камер хранения. Тот без труда выяснил номер ячейки. А уж открыть ее опытному медвежатнику труда не составляло. Но Лещинскому необязательно было знать, что с деньгами все в порядке.
- Тот, кто работал с Кроносовым, мне дороже любого золота. Дошло до тебя, рыба солитерная? Моли своего еврейского бога, чтобы с ним ничего не случилось.
- Да я-то тут при чем? - Лещинский чуть не плакал. Ему не верили, хотя он был абсолютно чист перед этим человеком. Его так хорошо начавшаяся правительственно-криминальная карьера грозила оборваться из-за непонятного недоразумения. И, может быть, оборваться трагически...
- Соображать перестал от испуга?
В тоне Крестного Лещинский, кроме насмешки и раздражения, уловил и нотки удивления. Все вместе прозвучало для него, учитывая ситуацию, почти комплиментом. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой, испуганной...
- Объясняю. Специально для тебя, - начал Крестный, и Лещинский двойственно услышал в тоне, каким была сказана эта фраза, угрозу для их дальнейшего сотрудничества. - Кроносова ты заказывал. Ты и ответишь за все, что вокруг него происходило. Было много такого, что в принципе не должно было иметь места. В частности - охота на моего человека. Его не убили только потому, что это вообще трудно сделать... И ты, Лещинский, найдешь мне того, кто заказал эту охоту...
Крестный говорил убедительно. Лещинский готов был принять на себя ответственность за создавшуюся ситуацию. Да и что ему еще оставалось? Он уже догадывался, как закончит свою речь Крестный. И тот не обманул его ожиданий.
- ...Иначе я убью тебя. Там, в машине, сидит один из моих воспитанников. Я взял его с собой, чтобы он тебя запомнил. Он один из лучших. У него отличная память. И сильные руки, такие же, как у того, что привез тебя сюда.
Лещинский взглянул на машину, но сквозь ее затемненные стекла ничего не было видно.
- И не тяни время, Лещинский. Это нужно сделать быстро. У меня времени нет. А значит, и у тебя его тоже нет.
Крестный повернулся к машине.
- Все, Лещинский, - сказал он не оборачиваясь. - Даю тебе пару дней, не больше.
***
"Форд" давно скрылся за березками, а Лещинский все стоял в оцепенении там, где его застала последняя фраза Крестного, обуреваемый противоречивыми чувствами...
"Вляпался, с-сука..." - шипел у него в голове тонкий, вибрирующий голосок. В сознании все заслоняло тупое лицо верзилы, везшего его на моторной лодке.
Однако вместе с тем из глубины молодого организма Лещинского, чуть ли не из области заднего прохода, поднималось по спине и разливалось по всему телу привычное и приятное чувство прочности своего существования в большом мире и в том мирке, который он создал своими руками. Вернее, своими мозгами...
Его уединенный, уютный кабинет, обновляемая каждую неделю бутылочка "Корвуазье" в сейфе, мягкое вертящееся кресло, сидя в котором, он за год своего сотрудничества с Крестным решил судьбы стольких людей... И каких людей!
Все в Лещинском негодовало против перспективы каких-либо изменений в том образе жизни, к какому он уже успел привыкнуть. Он, например, не мог представить себя живущим где-либо еще, кроме как в своей квартирке, занимающей половину этажа в одном из немногих домов-новостроек внутри Садового кольца... Он невольно зажмурился от удовольствия, подумав о сумме, которую пришлось отвалить за эту квартиру. И улыбнулся, припомнив новоселье, которое сам себе там устроил...
Справлял новоселье он, можно сказать, в одиночестве. Как объяснить бывшим друзьям, на какие все это шиши?.. Нынешних своих коллег он тоже пригласить не рискнул. Так и "праздновал" один... А чтобы не скучать, собрал пятнадцать проституток, раздел их и гонялся за ними с торчащим членом - играл в игру "Догоню - трахну!" Девочки были как на подбор и не очень-то стремились от него убегать... Лещинский и сейчас почувствовал неподдающееся контролю шевеление внутри штальмановских брюк, припомнив подробности: как расставил в ряд в позе "раком" всех пятнадцать девушек, как рассматривал, пробовал пальцем, нюхал и облизывал все, что хотелось обнюхать и облизать. И как потом трахал их всех одновременно... Он тогда кончил несколько раз подряд, вдохновленный не столько прекрасными телами, сколько сознанием своей сексуальной "мощи": он один, а их пятнадцать!..
Он сунул руку в карман и ощутил сквозь ткань подкладки жесткость своего члена, конечно же не забывшего тот пир плоти... Лещинский почувствовал, что ему необходимо кончить прямо сейчас, иначе его просто разорвет от желания. Он уже расстегнул штаны, достал член и начал мастурбировать, стоя на берегу, как вдруг в его затуманенном мозгу всплыла финальная сцена того новоселья: когда он, совершенно обессиленный, пил коньяк, а проститутки трахались друг с другом, хотя он этого не оплачивал. Тогда ему, утонувшему в своем удовольствии, было абсолютно все равно, чем они занимаются, а сейчас до него дошло, что ни одну из них он тогда не удовлетворил...
Все его желание резко пропало. Он вдруг представил себя со стороны и ужаснулся. Дернув вверх молнию на ширинке брюк, он почти бегом устремился в ту же сторону, куда уехал "форд" Крестного, озираясь по сторонам. Лещинский очень надеялся, что никто здесь за ним не наблюдал. "Пара дней, пара дней", колыхалось в его мозгу в такт шагам.
Неожиданно для себя он оказался на Таманской улице, у ее пересечения с третьей линией Хорошевского Серебряного бора, то есть уже попал в места, достаточно цивилизованные. Лещинский сразу почувствовал себя гораздо увереннее. Когда буквально через пять минут ему удалось поймать такси и он, откинувшись на заднем сиденье машины, назвал адрес и устало прикрыл глаза, тревога прошла окончательно. Он мчался по залитой майским солнцем Москве и думал только о том, как сейчас залезет в свою "джакузи" и смоет с себя воспоминания о пережитом страхе... а уж потом примется разгадывать загадку, заданную ему Крестным.
Машина на приличной скорости пролетела проспект Маршала Жукова, Мневники, потом долго пробиралась какими-то Силикатными и Магистральными - то ли улицами, то ли проездами, пока не выбралась наконец на Звенигородское шоссе...
Вскоре слева замелькала ограда Ваганьковского кладбища, и расслабившийся было Лещинский вновь вспомнил угрозы Крестного. Но до улицы Герцена, где недалеко от Никитских ворот стоял его дом, который, в полном соответствии с привычками хозяина квартиры, тоже не торчал на виду, а был запрятан в глубине квартала, оставалось уже недалеко. И Лещинский вновь почувствовал в себе ту уверенность, которой ему сегодня так не хватало в разговоре с Крестным. Он больше не ощущал себя инфантильным юношей, хватающимся при первой опасности за свой член, как бы ища у него защиты, - он вновь был "гением анализа", "виртуозом прогноза", "мастером обработки информации"...
Проезжая мимо высотки на площади Восстания, Лещинский уже полностью восстановил свое самоощущение "человека из аппарата правительства", который порой может сделать больше, чем само правительство, и главное - сделать быстрее. "Быстрее. Именно быстрее, - думал Лещинский. - Два дня - это много. Один..."
Он решит эту задачу сегодня - так внушал себе Лещинский. И сегодня же позвонит Крестному. Только таким путем можно восстановить с ним контакт. А это было, на настоящий момент, единственное, на чем основывалась стабильность жизни Лещинского.
Глава 5
Вновь в своих воспоминаниях побеждающий Чечню, вновь и вновь возвращающийся во сне в Россию, Иван спал в своей конспиративной однокомнатной квартирке на восемнадцатом этаже высотки, восстанавливая силы после пережитых наяву и в воображении сражений. Вечернее майское солнце било через открытое окно прямо ему в лицо, заставляя жмуриться во сне... в котором чеченское солнце, такое же яркое и ослепляющее, освещало его путь домой.
...Перейти линию фронта особого труда не составило, поскольку и не существовало мало-мальски определенной линии фронта. Просто из местности, где чеченцы встречались чаще, чем российские войска, он попал в местность, где все было наоборот, даже не заметив, как и когда именно это произошло.
От контакта с чеченцами он уходил, всегда заранее чувствуя их приближение и не желая ввязываться в драку неизвестно из-за чего... Разве что только из-за принадлежности к разным народам?
Однажды он набрел на чеченца, который не воевал, а жил войной. Серая "Нива" торчала на опушке леса, куда вышел Иван. Он давно покинул дорогу - она стала слишком многолюдной - и пробирался на север более укромными местами. Чеченца он заметил уже потом, когда тот появился из-за кустов и, не видя Ивана, пошел к своей машине, обвешанный автоматами, связанными попарно сапогами, подсумками, какими-то вещмешками и планшетами.
Иван почувствовал, что жизнь этого человека ему нужна... Ведь он не воюет с живыми, он обирает мертвых, пытаясь перехитрить смерть, заставить ее служить себе...
...Это было скучное убийство.
Это даже нельзя было назвать убийством.
Это было мгновенным прекращением существования того, кто не был достоин ни жизни, ни смерти. Иван не мог даже наградить его знанием близости смерти.
Это был не воин, а могильный червь, сосущий мертвую плоть...
...Иван с одного выстрела пробил ему голову, попав в левый глаз. Мгновенная вспышка, которую человек не успевает даже увидеть, - так быстро покидает его мозг сознание, так быстро преодолевается грань между живой и неживой материей.
В "Ниве" Иван нашел трофеи убитого им мародера: целую гору, штук пятнадцать, "калашниковых", пару офицерских "макаровых", гранатомет, правда, без зарядов, бумажные мешки с грязной, окровавленной формой. Иван вытряхивал их на землю, сам не зная зачем...
В третьем по счету мешке оказалась гражданская одежда, причем как мужская, так и женская. Ивана она заинтересовала больше, чем оружие.
Ведь он пока еще не успел продумать, как, каким образом преодолеет он тысячи километров до Москвы без документов, без денег, в армейской форме. Так он доберется только до первого патруля... Иван порылся в куче тряпья, снятого с мертвых людей. Выбрал себе джинсы, которые оказались не рваными, а только сильно вытертыми и даже сравнительно чистыми, по крайней мере, без пятен крови. Нашел кожаную жилетку, вполне подошедшую ему по размеру. Рубашки, правда, не было. Да черт с ней, с рубашкой!.. Он снял с себя форму убитого лейтенанта и переоделся в подобранную одежду. На его взгляд, он выглядел теперь как типичный житель прифронтовой полосы: достаточно пообтертый войной, чтобы не привлекать к себе особого внимания в зоне военных действий, и одетый достаточно цивилизованно, чтобы не походить на беглого раба в глазах чеченцев или на дезертира в глазах русских... "Сойдет", - решил Иван.
Теперь у него была машина. "Это хорошо, даже очень хорошо, - думал Иван, поскольку резко приближает цель, ускоряет путь на север..." Но у него не было документов. И это сводило на нет все преимущества от обладания машиной.
"Деньги, - пришло в голову Ивану. - Должны быть деньги". Он обшарил карманы застреленного им мародера. Денег нашлось мало - тридцать долларов и российской мелочью тысяч пятьдесят. Кроме того, Иван выгреб из его карманов больше десятка зажигалок, пяток авторучек и три колоды потертых игральных карт...
Сунув деньги в карман, он опять полез в машину. Еще один мешок, вытащенный им из машины, был битком набит всяким барахлом, извлеченным, вероятно, из солдатских вещмешков: часы, фляжки, записные книжки, компасы, медальоны, может быть, и золотые, охотничьи ножи и чеченские кинжалы в ножнах с выбитой на них чеканкой, несколько книг, офицерская фуражка, танкистский шлем с ларингофоном, солдатские кружки, помятые пачки чая, какие-то фотографии, тюбики с зубной пастой, бритвы...
Иван не стал копаться в этих атрибутах жизни, свидетельствующих сейчас только о смерти своих бывших владельцев, а еще раз осмотрел салон машины. Больше вроде бы ничего не было. Иван вспомнил про бардачок, открыл его и даже рассмеялся от удовлетворения своей находкой...
Деньги лежали аккуратными пачками, перетянутые разноцветными резинками. Иван взял одну, прикинул на глаз. Примерно миллион российскими деньгами. Купюры были в основном старые, попадались мятые и рваные. Понятно собирали-то их в одну пачку по разным местам и из разных карманов. Таких пачек было два десятка... Долларов была всего одна пачка, но, судя по ее толщине и по тому, что с одной стороны лежали десятки, а с другой - пятерки, сумма обещала быть вполне приличной.
Захлопнув бардачок и сунув в карман еще один "макаров" с двумя запасными обоймами, Иван резко вывалил остальное оружие на траву... И запылил на "Ниве" по каменистой дороге, со все увеличивающейся скоростью покидая район, где он окончил свои боевые действия в российско-чеченской войне.
***
...Неделю он блуждал по Чечне, избегая проезжих дорог и терзая "Ниву" сначала предгорным, а потом степным бездорожьем. Иван стремился на север и был озабочен только одним - не впороться ни в Урус-Мартан, ни в Грозный, ни в Гудермес.
Несколько раз его обстреливали, но он уходил от столкновения, изображая паническое бегство. И ему всякий раз верили. Что может быть естественнее страха в стране, объятой войной?
Сложнее всего оказалось перебраться через Терек. Все мосты через него охранялись слишком хорошо, чтобы рассчитывать прорваться через них на лишенной брони "Ниве". Ему не удалось бы даже сбить легонькой "Нивой" массивные шлагбаумы, а если бы он все же как-то их проскочил, то был бы неминуемо расстрелян из тяжелых пулеметов, стоящих на выездах с мостов на каждом из берегов. Соваться через посты без документов - это было бы вообще равносильно самоликвидации. И с документами-то проезд через мост оставался проблемой!..
Он двинулся сначала вниз по течению Терека, рассчитывая прорваться в Дагестан, но вскоре чуть не лишился машины, попав в прибрежных местах на участок совершенного бездорожья. Пришлось вернуться, поскольку проезжая дорога в Дагестан была слишком хорошо прикрыта чеченскими стволами.
Ему ничего не оставалось, как продвигаться в сторону Гудермеса, то проселками в одиночестве, то по проезжей дороге, прячась в группах машин и при первых признаках приближения к посту сворачивая с нее и ища объезд...
Иван чувствовал, что нельзя затягивать свое пребывание в этой стране, еще не знавшей о том, что она Ивана больше не интересует как противник и что единственное его желание - раскрошить как можно меньше чеченских голов на своем пути в Россию... Его могли втянуть в боевой контакт, и тогда ему пришлось бы убивать, хочет он этого или нет. А заставлять его забирать чью-то жизнь, когда она ему не была нужна, было бы насилием над его волей. Насилия же над собой Иван теперь просто не воспринимал, само слово "насилие" лишилось для него прежнего содержания и приобрело какое-то новое значение. Что-то вроде "прелюдии смерти"...
Ему нужно было покинуть Чечню, и как можно скорее. Только тогда он сможет идти уже своим путем - той дорогой, которую видит перед собой он, и только он, а не той, на которую его толкает чужая воля, будь то воля его командира или его Президента, его Родины или его народа... Иван осознавал себя некой суверенной личностью, способной начинать войны, выигрывать их или объявлять о выходе из них. Объявлять об этом опять же самому себе, поскольку только на него и распространялся суверенитет... И никого другого он в свои дела посвящать не собирался.
Иван решил пересечь Терек там, где его никак не ждут. Там, где на автомашинах через Терек не переправляются, поскольку это считается невозможным. Невозможным, потому что никто и никогда еще этого не делал... Ну что ж, он продемонстрирует еще один, новый способ автомобильной переправы через Терек.
Иван объехал Гудермес с севера и, спрятав машину в достаточно густом, чтобы быть использованным для минимальной маскировки, кустарнике, несколько часов наблюдал за движением поездов по железнодорожной линии Махачкала Минводы, вернее по ее ветке Гудермес - Моздок. Результаты наблюдения его удовлетворили. Поезда ходили нерегулярно: в среднем за час проходил один грузовой состав.
Он подогнал "Ниву" к более-менее пологому въезду на железнодорожное полотно и готов был пристрелить каждого, кто попытается помешать ему дождаться прохода очередного товарняка.
Мост, как выяснил Иван за время наблюдения, охранялся только от пешеходов. Составы проверялись где-то раньше и через Терек следовали без проверки под охраной немногочисленных стрелков. Пост охраны моста состоял всего из четырех охранников, по два с каждой стороны. Судя по их истомленным лицам и расслабленным фигурам, на мост давно уже, как минимум несколько дней, никто не совался. Ближайшая к Ивану пара охранников явно скучала на своем посту метрах в пятидесяти от самого моста, рядом с автоматической стрелкой. Они резались в карты, курили, вяло переругивались друг с другом, а то и вовсе по очереди растягивались на склоне насыпи и дремали. Правда, пока один дремал, другой в это время хоть и клевал носом, но продолжал сидеть на своем месте. На проходящие составы они не обращали никакого внимания, разве что иногда кричали что-то выглядывавшим из вагонных дверей стрелкам - что именно, Иван не мог разобрать.
Иван ждал состав за небольшим поворотом, скрывавшим его машину, находящуюся, таким образом, вне поля зрения охраны моста. От того места, где он стоял, до поста было метров двести, столько же примерно до противоположного конца моста.
Очередной состав заставил Ивана ждать больше часа. Поезд шел медленно, как и предусматривалось техникой безопасности на железнодорожном транспорте при движении по мостовой переправе. Ивану это было на руку, поскольку он не слишком доверял ходовым качествам "Нивы" при движении по такой "пересеченной местности", как шпальная подушка рельсов. Он пропускал вагоны один за другим, примериваясь к скорости движения поезда. Стрелки охраны поезда не обращали на "Ниву" никакого внимания, не предвидя с ее стороны никакой угрозы для железнодорожного состава. Мало ли что там за чудак влез на своей колымаге в кусты? Им-то что за дело?
Охранника, устроившегося на крыше последнего вагона, - единственного, который мог ему помешать, Иван снял одним выстрелом еще снизу, из-под насыпи, когда последний вагон только поравнялся с его машиной. Тот выронил свой автомат и уткнулся носом в крышу вагона. Иван резко газанул, и "Нива" выскочила на полотно, с трудом, но все же благополучно преодолев ближний высокий рельс...