– Мне туда всегда надо. Подхватишь здесь, или я выйду к трассе?
– Давай лучше там. Но только, боюсь, тебе придется потом либо самой обратно добираться, либо со мной ехать в Астрахань, одного друга встретить надо. Славка присылает. Так что смотри сама.
– Я и на автобусе могу. Там же автостанция рядом, забыл? А езды – полчаса… Конечно, хотелось бы с тобой, но, может, буду вам мешать? Или нет? – спросила с явной надеждой.
Да с удовольствием взял бы, но вспомнил, что надо будет "пересечься" с Людмилой, а как поведет себя та, неизвестно.
Ну вот, Турецкий, совсем ты, брат, запутался! Нельзя смешивать дело с… Хотя почему нельзя? Если б не смешал, не посидел бы в шкафу, возможно, и не был бы в курсе планов Привалова. А так – уже есть кое-что. Конечно, можно перед самим собой оправдываться, что добивался этих результатов специально и фарс со шкафом – его личная заслуга, а вовсе не Людки с ее непредсказуемым и, возможно, именно поэтому весьма беспечным характером.
Но теперь-то необходимо и для нее какую-нибудь надежную "крышу" обеспечивать. Долг, так сказать, чести, никуда не денешься. Девушка ж не виновата в том, что ее гость случайно оказался в ненужном месте и в ненужное время. Но так произошло, и, значит, настала его очередь думать о дальнейшей судьбе женщины. Поэтому обратный автобус для Зины – пожалуй, лучший вариант. Ну, а ночь на то им с Зинкой и дана, чтобы, помимо всяких радостей-сладостей, заодно уж и долги отдавать – и моральные, и физические, и все прочие. Устанет ведь подружка собственными ножками топать, вот и надо будет их потом нежно приласкать, поблагодарить, так сказать, от всей души. Они ведь у нее – очень чувствительные, в том смысле, что чувственные и притягательные, – чрезвычайно приятные, одним словом, ножки. И совсем не "деревенские". Куда уж там Людке! Даже и с ее сумасшедшим темпераментом…
Ну а Филя, в конце концов, – свой человек, он правильно поймет вынужденную причину ночного отсутствия коллеги.
Придя к такому глубокомысленному выводу, Александр Борисович решил временно отложить "задушевный" разговор с Настей "на потом", может, и на завтра, если она за ночь опять не надерется до полного оцепенения, а пока заняться вплотную организацией дактилоскопической экспертизы и идентификацией отпечатков пальцев. Важно, чтоб только Филя не забыл ноутбук, и тогда вся операция займет считанные часы, ну, пусть даже сутки, но уж никак не недели…
Глава восьмая
Интересная ночь
Зина запрыгнула в машину за поворотом дороги. Сказала, что ничего и никого подозрительного поблизости не видела. А Настя, приняв неразбавленную "дозу", посидела "чуток" и собралась домой. До дома она дойдет, но длительный запой ее все равно сломит, и она к вечеру все равно будет "не работоспособной", как пить дать. Кстати, глоток обычной воды снова уложит ее: уж такое свойство у спирта. Поэтому и ожидать от нее каких-то разумных действий практически невозможно.
Когда они проезжали известный им спуск с дороги в сторону, в небольшой перелесок, Зинка поглядела туда, потом на Саню и глубоко вздохнула. Да, было дело, еще в первый его приезд сюда. Съехали тогда в сторону и часа на два вообще обо всем забыли. Крепко, помнится, удивился Турецкий, прямо-таки до изумления.
Он искоса посмотрел на женщину и с показным возбуждением, протяжно вздохнул сам. Она хмыкнула. Увы, времени сейчас не было, – так он объяснил. Но тут же добавил, что, скорее всего, очередная ночь – в ее полном распоряжении. Она заулыбалась, ох, чистая, наивная душа!.. А что ей, между прочим, остается? Только счастливый случай. Да горькая зависть к своей подружке. Правда, похоже, у нее и зависть – светлая, добрая… как она сама.
В Замотаевке все сложилось как нельзя более складно. Оказывается, Зина успела позвонить доктору Свирскому и попросить того о помощи. Ну, словом, повторить недавний вариант встречи московского сыщика с криминалистом. Можно там же, но, желательно, срочно. Дело, мол, не терпит отлагательств. Свирский пообещал, сказал, как приедут, позвонить, а с Жорой он договорится.
Турецкий обрадовался. Можно ведь в таком случае и не садиться в кафе, а просто съехаться и передать эксперту материалы – в смысле, пустые стаканы с отпечатками. Но дело все равно срочное, главное, чтоб это осознал Жора и выполнил просьбу без очереди. Тут теперь каждый час дорог.
Узнав знакомых, Георгий улыбнулся и пересел в машину Турецкого, а Зина вышла из салона, чтобы им не мешать. Разговаривали недолго, криминалист вышел, подмигнул Зине и, сунув пакет со стаканами в свою машину, уехал. Дело практически было сделано. Точнее, начато. А вот акт своей дактилоскопической экспертизы эксперт-криминалист пообещал сделать ближе к вечеру. У него с минуты на минуту намечался выезд на проведение следственного эксперимента, и, сколько на это уйдет времени, он пока не знал. Но пообещал, во всяком случае, поторопиться, понимая срочность.
Зина, выслушав, грустно улыбнулась, ее миссия была выполнена, надо было возвращаться домой, а так не хотелось, видно же…
– Когда там автобус у тебя? Давай довезу.
– А если там наши станичные бабы? Эх ты, конспиратор!
Он засмеялся: уела! Вообще-то, дорога обратно – минут на двадцать. И Александр Борисович решительно двинулся в сторону Ивановской. Зина словно испугалась: зачем? Так ведь еще из Москвы не звонили, объяснил он. А расстояние до Астрахани – что самолетом, что машиной – отсюда по времени почти одно и то же. Словом, довезу до поворота, а дальше сама добежишь… И мучиться с автобусом не надо. Ну да, а там и вечер, там и ночь. А дома, в сарае на сеновале, наверху – такое блаженство! Звезды – сквозь щели, прохладный, настоянный на сухих травах ветерок, запах полыни… Зина славно потянулась гибкой кошечкой, выдохнула с тягучим стоном, и Александр Борисович едва с дороги не съехал.
– Девочка моя, не надо рисковать, – жалобно попросил он.
– Ладно, – она рассмеялась. – Но только сегодня – без обману. А то вдруг объявится нужда с новым гостем поговорить. Завтра говорите. Или сегодня на обратном пути. Даешь слово? – уже требовательно спросила она.
– Готов землю есть! – он вспомнил слова Грязнова по поводу его клятвы. И это подействовало: очевидно, в этих краях землю есть не всякий может. Или готов. Потому что Зина сразу успокоилась…
Телефонный звонок из Москвы "догнал" Турецкого примерно в получасе езды до Астрахани. Филипп, как доложила веселым, "сверкающим" голосом Алька, секретарь агентства, десять минут назад "взвился" в направлении Санечки. Господи, еще одна сладкая кошечка! Ну, ей просто надо было немного поболтать, "понежничать" словами, как бы потереться спинкой о ладонь хозяина. Странно, конечно, но Александр Борисович, держа одной рукой руль, а второй телефонную трубку, почти наяву почувствовал вдруг бархатную шелковистость горячей спины еще и этой совершенно ненормальной девицы. Она считала, что основа ее деятельности заключалась в том, чтобы Санечке было очень приятно с ней работать, и она буквально все для этого делала. Даже несмотря на многозначительные ухмылки коллег Турецкого. Ну, влюблена девица! И что теперь, гнать ее в шею? А где человеколюбие? Где врожденная человеческая, так сказать, деликатность? Ничего не поделаешь, надо терпеть, что, кстати, не так уж и трудно…
Он узнал, не забыл ли Филя ноутбук, и, убедившись, что взял, в самых нежных тонах попрощался с этой прекрасной, незаменимой, сладостной и даже вожделенной помощницей. Ритуал был соблюден, Алевтина успокоилась: она не забыта и по-прежнему желанна, и теперь оставалось еще достаточно времени, чтобы попытаться "пересечься" с Людмилой. Там уже – не до нежностей, там придется правду, что называется, – в самую матку. Иначе может отнестись несерьезно к предупреждению и соответствующему предложению, как выйти из ситуации безболезненно, а это грозит ей полным крахом. Главное, чтоб осознала…
После разговора с Грязновым Турецкий вдруг понял, что Людка на самом-то деле абсолютно беззащитна. На отца ее нет надежды. Любой из двух "козлов" ею пожертвует, коснись только гроза их шкур. Знает много, вот в чем ее беда. Получается, что и обезопасить ее некому, кроме… Ну да, и, как всегда, вся надежда на одного Александра Борисовича! А как же иначе-то?
Он подъехал к прокуратуре, остановил машину там, где в прошлый раз и куда подбегала к нему Людка, после чего позвонил. Генерал, разумеется, не совсем еще сошел с ума от ревности, так хотелось думать, но вполне мог проверять распечатки переговоров своей любовницы. Тем более что уж для него-то такая операция трудностей не составляла. Значит, и действовать придется максимально осторожно.
– Людмила Васильевна? Здравствуйте! – Турецкий откашлялся. – Я тут у вас был недавно. А сейчас пропуск выписать некогда уже. Вы не могли бы выйти на минуточку наружу? Я – у подъезда. Краткая консультация, и все. Буду вам очень признателен.
– А… кто это? – не сообразила "балда".
– Вы забыли уже?.. Сан Борисыч…
– А, ну да! – поняла наконец. – Сейчас, подождите.
Он выглянул из машины и начал подавать ее задом, ближе к подъезду, глядя на дверь. Людка выскочила и стала озираться. Увидела наконец машину и Турецкого, кивнула и быстро зацокала каблучками к нему. Стремительно уселась на переднем сиденье. И он сразу тронул машину, на всякий случай внимательно наблюдая в зеркальце заднего обзора. Все было "чисто". Прямо шпионы!
Отъехал к парку и развернулся. Никто за ними не ехал. Вот теперь можно было и поговорить.
Она машинально сжимала в руке мобильник. Турецкий демонстративно аккуратно вынул его и отключил, вернул хозяйке. Она усмехнулась: похоже, игра в шпионов ее забавляла.
– Привет! – она потянулась к нему губами.
Все правильно, а как же иначе? Подумал попутно, что это "как же иначе" что-то слишком часто стало у него повторяться, причем именно сегодня.
– Очередная консультация, говоришь? И – все? И – только?
– Я бы, искренне говорю, с гигантским наслаждением бросил сейчас всю эту бодягу и занялся с тобой любовью прямо здесь, но есть одно чрезвычайно важное "но". Постарайся выслушать не перебивая. Времени у меня очень мало.
Женщина послушно сложила руки на коленях, словно бы прикрыв то, что она вовсе и не собиралась прикрывать, а как раз наоборот – демонстрировать до… Ну, до полного его озверения. Знала свою силу. Турецкий уже мысленно "махнул рукой".
– Послушай, дорогая моя… Речь о двух людях, которых ты хорошо знаешь, а уж они тебя и того больше… Была беседа с твоим отцом. Вывод невеселый: он тебе – не защитник. Просто слаб против этих волков. А они не пощадят, имея свои планы в отношении тебя. Но не все так скверно. Есть уже и важные зацепки, которые надо раскручивать, причем в максимально короткие сроки. Но за это время могут произойти непредсказуемые события. Возможны даже случайные жертвы. Либо совсем не случайные. Сохранять полное спокойствие, сидя на действующем вулкане, никому невозможно. Ты – не исключение. В этой связи у меня и моих коллег имеется реальное предложение. Тебя нужно срочно вывести за рамки игры. Просто взять да исчезнуть ты не можешь. Спрятаться – тоже. В озлоблении отыщут. Значит, проще сделать это, сохраняя спокойствие. Например: мама даст телеграмму, что у папы сердечный приступ, попросит приехать. Покажешь Микитову и выклянчишь два-три дня, не больше. Можешь намекнуть, что и Привалов тебя просто замучил своими непомерными требованиями и ревностью. Дайте, мол, передохнуть и собраться с силами. Улыбнись призывно и хихикни. Растопи сердце и зажги самолюбие этого "козла". Потом – на самолет, и тебя в Москве встретят. Съездишь к отцу, "засидишься" там еще на денек-другой, а потом, глядишь, и мы разберемся. При этом, Людка, никому – ни слова. Ни вздоха, ни взгляда. Ситуация может уже сегодня сложиться непредсказуемая, понимаешь? Лучше, чтоб завтра ты улетела. Что скажешь?
– Скажу, что он сегодня был у меня. Про Цюрих свой расспрашивал, не сболтнула ли я кому случайно? А я говорю, какой Цюрих? Ты же про Испанию талдычил! Теперь еще и Цюрих?! Надоел, мол, со своими фантазиями. Если так будет продолжаться, вообще никуда с тобой не поеду! Бери свою Маринку горбатую и катись! Наорала, как могла. Не знаешь, чего это он вдруг вспомнил?
– Можно догадаться. – Турецкий нахмурился, вспомнив Славкино: "Нам никакие Цюрихи не помогут" – и вот где отозвалось. Ох, неосторожно! – При случае, если снова возникнет вопрос, спроси его: а чего тебе там? Маслом намазано? Ну, в том смысле, что ничего ты не помнишь – голова болела. А Марина его горбатая?
– Да нет, просто сутулая, это я – от злости.
– Не пережимай больше. О чем еще спрашивал? Обо мне шла речь? Я уже говорил с ним, сказал, что пришел от тебя в восторг. Классная баба. И все. Он, по-моему, поверил. Я уж постарался. Учти, между тобой и мной не может быть никаких контактов. Я только узнал, что отец твой был следователем по тому делу, и – ничего не больше. Можешь быть спокойна. Но уехать надо.
– Да как я это сделаю?!
– Будет телеграмма. Может, уже сегодня. Возьми сумочку с самым необходимым в дороге. Зайди к Микитову и поплачься в жилетку, лобик подставь для поцелуя, сделай так, чтоб растаял от страсти. Однако немедленно утолять ее не позволяй ему…
– Ну, ты – артист!.. А если не отпустит? И компенсацию потребует? В смысле утоления?
– А ты спокойно пообещай. По возвращении. Он же не предпримет попытки овладеть желанной красавицей прямо в служебном кабинете? Или попытается?
Она посмотрела на него и покрутила пальцем у виска. Он усмехнулся.
– Значит, тем более абсолютный козел. Я бы непременно воспользовался такой роскошной удачей.
– Ну, ты – другое дело. – Людмила рассмеялась и открыла коленки, да так, что Турецкий только огорченно покрутил головой и сморщился, словно от нестерпимой боли. – А если уеду, что мне в Москве делать? И сколько времени? Тут же какая-никакая, а работа. У нас туго с этим.
– За это не беспокойся. Главное, чтоб ты тут "под раздачу" не попала. Ну, договорились?
– Ладно, попробую… – Она вздохнула. – А если не поверят, позвонят отцу? А там?..
– А там будут готовы ответить. Проконтролируем, только звонков не будет, слишком мелкое событие… Спросят, кто был, что ответишь? Не знаешь? Подсказываю. Это я был, заехал на прощание ручку поцеловать и спросить, что передать отцу. Потому что время поджимает, материалов собрано – по горло, картина полностью ясна, остались мелочи. Но это – уже в Москве будет решаться. А когда лечу, не сказал, наверное, завтра-послезавтра. Некогда будет прощаться.
– Тебе это надо?
– Только в том случае, если будет задан вопрос. Можешь даже посожалеть немного, что хороший мужик "просквозил" мимо твоего носа. Но – не сильно, маленько раззадорь их, а глухая ревность не нужна.
– Кино снимаешь?
– Нет, но тебе нужна правда. Точнее, ее абсолютное подобие.
– Умный, да?.. А целовать когда будешь, умник?
– Да хоть прямо сейчас…
Затемненные стекла тем и хороши, что иногда за ними можно чувствовать себя относительно свободно…
Перед тем как выйти из машины, спросила только:
– Еще увидимся?
– Обязательно, – бодро ответил он. – Москва не так велика, как представляется…
Филипп вошел в здание аэровокзала и достал телефон.
– Я – тут.
– На выходе справа любимая твоя серая "девятка", из окна торчит рука.
Через минуту Филя садился в салон. Откинулся на спинку, сказал: "Привет!" – и положил назад небольшую сумку с немногими своими дорожными вещами и ноутбуком.
– Вводи в курс. Какие проблемы?
– Ну, у тебя и вопросы, однако! – Турецкий покачал головой, трогая машину. – Что ж, если хватит терпения, слушай… – И Александр Борисович начал скрупулезно, с первого дня своего пребывания здесь, пересказывать последовательность событий, коим был свидетелем, а также непосредственным участником. Пришлось и уйти в историю, то есть вспомнить, что за расследованием и по какой причине занимался в станице Грязнов. С кем имел контакты, каковы были выводы и последствия. Зная, что иной раз истина может нечаянно открыться среди, казалось бы, незначительных деталей, он старался не забыть ничего, что, по его мнению, могло бы иметь отношение к череде совершенных преступлений, включая факты самих следственных действий. Словом, когда подъезжали к Замотаевке, картина, по признанию Филиппа, стала для него "прозрачной до самого донышка". Это хорошо, потому что у Турецкого было еще полно неясностей. Это он мог через Людмилу "бросить" генералу Привалову "весточку" о том, что материалов – по горло и картина ясна, за исключением нескольких мелочей. Но там и задача стояла иная: очень хотелось, чтобы генерал запаниковал. А то что же получалось? Ходят вокруг "темные люди", все знают, что они преступники, все, кроме тех, кто должен их отлавливать.
Филипп полностью разделил заботы коллеги и заявил со всей ответственностью, что лично предпримет любые усилия, чтобы исправить нетерпимое положение. А по поводу собственно "усилий" он распространяться не стал, поскольку они были хорошо известны Александру Борисовичу за годы их совместной трудовой деятельности на тернистой ниве борьбы с преступностью. Некоторые из "усилий" можно было бы, пожалуй, с большой натяжкой назвать определенно законными. Нет, конечно, сильно "за рамки" выходить никто не собирался. Есть же грань, за которой вдруг начинает мучить совесть, в том смысле, что мог бы и помягче решить вопрос, да времени не хватило.
Агеев долгое время, самые лучшие свои годы, был "человеком войны", когда многие проблемы, даже большинство из них, решались в соответствии с требованиями обстановки, а никак не в плане настоятельных советов правозащитников. Таковы были условия.
Вот и в борьбе с преступностью, особенно в тех ее сферах, где иной раз "усилия" правоохранителей странным образом совпадают с "усилиями" уголовников, Филипп, при острой, разумеется, нужде, действовал так, как его научили хорошие люди. Те, что отправляли молодежь за тридевять земель на войну, в истинном смысле которой разобрались только потомки. Грамотно действовал, хотя кое у кого мог и возникнуть вопрос: как же, мол, так, – в мирное время, да фронтовыми методами? Удивляло, что никто впоследствии как-то не жаловался на применение Филиппом дополнительных "усилий". Кто-то не успевал, а кому-то казалось, очевидно, что жалоба сама по себе бессмысленна. Ну, что она может еще добавить к тому, что уже им же сказано? Молчал бы – другое дело… Очень ценил Турецкий это прекрасное рабочее качество Фили Агеева. Потому и обрадовался, когда Славка предложил прислать в станицу именно его.
Александр Борисович умел, но не любил стрелять. Он прошел в свое время правильную школу Грязнова, а тот постоянно повторял, и Саня тоже усвоил, что самое противное на свете – это стрелять в живых людей. И нередко повторял эту ставшую широко известной фразу своим ученикам – студентам-юристам и практикантам. Тоже имея к тому основания.