Женщина огорченно поджала губы. Конечно, она обозналась, иначе и быть не могло. Она развернулась и быстро пошла вдоль аллеи - полыхающих драгоценным золотом тонких березок и кряжистых елок, вызывающих мысль о Мавзолее.
Кай. Он исчез из ее маленькой шестилетней жизни в тот день, когда к ним снова пришел дядя Валя, бывший папин сослуживец. Нет, поправилась она, это был не день, а вечер. Вечер через месяц после папиной гибели, даже до положенных сороковин было еще далеко…
По стеклу барабанил дождь. Водяные струи медленно стекали вниз, и город в окне странно кривился, точно в зеркале злого Тролля. Девочка сидела на диване и сердито думала, что Кай не придет, в такую мерзкую погоду его точно не отпустят из дома.
Она радостно взвизгнула, когда в прихожей раздался звонок, и живо бросилась открывать. Однако за дверью ее ждало разочарование, потому что на пороге стояли не мама и не Кай, а дядя Валя, мокрый и блестящий, как город за окном.
- Кто-нибудь из взрослых дома? - отрывисто спросил он, не поздоровавшись.
- Дома, - сказала она. - Дедушка. А мамы еще нет…
- Что ж, - пробормотал он. - Может, оно и к лучшему.
Он не разделся, только снял фуражку и стряхнул с нее воду. И прямо в сапогах протопал в гостиную, после чего толкнул дверь в библиотеку.
Дедушка поднялся из-за письменного стола и с некоторым удивлением посмотрел на гостя.
- Валечка? Вот не ждал, даже не слышал, как ты вошел, уж прости. Может, чайку? Оленька пока на работе…
Дядя Валя покачал головой. Потом нагнулся и легонько шлепнул девочку по мягкому месту.
- Милая, иди поиграй. У нас с Владленом Романовичем взрослый разговор.
"Взрослый разговор"! Она высокомерно фыркнула, дернула косичками и с независимым видом отбыла из библиотеки, прикрыв за собой дверь. Но - тут же прильнула к ней ухом: Кай когда-то научил ее этому наивному способу.
Разговор, однако, показался ей китайской грамотой: она не поняла почти ни слова, кроме того, что дядя Валя сердит, а дедушка почему-то испуган.
- Не тяни, - торопливо проговорил он. - Что-то с Оленькой?
- Профессор Садовников арестован.
Отчетливо скрипнуло кресло: дедушка крякнул и тяжело опустился за письменный стол.
- Арестован… Когда?
- Позавчера.
- Боже мой… Его не было на службе, но я полагал, что он болен, хотел даже послать к нему кого-нибудь из сотрудников… Что он сделал? В чем его обвиняют?
- В чем обычно, - глухо сказал дядя Валя. - Шпионаж, участие в заговоре с целью устранения глав государства… Ну, и еще несколько пунктов, по каждому из которых кроме "вышки" ничего не светит.
Повисла пауза.
- Я не верю, - еле слышно прошептал дедушка. - Паша Садовников… Мы знакомы лет тридцать, он старый партиец, честнейший человек… Валя, ты ведь служишь в органах, имеешь там вес, к тебе прислушиваются… Скажи им, что это ошибка!
- Ваш "честнейший человек" вчера подписал признание в кабинете следователя, - с ледяным, прямо-таки кладбищенским спокойствием произнес дядя Валя. - И назвал вас своим соучастником.
- Что?!
Кресло уже не скрипнуло - громыхнуло, словно дедушка отшвырнул его.
- Ты соображаешь, что говоришь?! Я не верю тебе. Не верю, что Паша… Покажи мне его признание! Я хочу убедиться, хочу поговорить с ним, посмотреть ему в глаза… - голос дедушки окреп, взметнулся ввысь, и вдруг оборвался, точно патефонная игла соскочила с пластинки.
- Сколько у меня времени? - почти спокойно спросил дедушка.
- Мало, - сказал дядя Валя. - Максимум сутки. Если бы не я - было бы и того меньше. Я придержал кое-какие документы - те, что проходили через мои руки. Это все, что я смог.
- Спасибо. Хотя то, что ты сделал - это выше любой благодарности. Я понимаю, ты был другом моего сына…
- Я сделал это не ради вашего сына.
Владлен Романович слегка озадачился.
- Вот как? Что же ты хочешь?
- Сами знаете.
Дед (судя по звуку шагов) прошаркал по комнате и остановился у шкафа с любимым альманахом "Охота в России" и "Словом о полку Игореве" - он всегда, когда размышлял о чем-то, смотрел на потертые корешки своих книг, будто ожидая помощи или совета. И они, должно быть, действительно помогали ему, эти книги, они были мудры и платили любовью за любовь.
- Коллекция , - изрек он с сухим трескучим смешком. - Как же я сразу не допер, старый дурень…
Мелодично, но жутковато прозвонили часы, зашипел внутренний механизм - показалось, что вот сейчас, сию секунду, распахнется окно, словно от порыва ветра, и в белом вихре влетит в комнату сама Снежная королева, наплевав на неподходящий сезон на дворе. И стрельнет в сердце осколком зеркала. Девочка испуганно прислушалась к себе: нет, вроде нигде не болит… А вот дедушке и дяде Вале, наверное, попало: вон как разговаривают, сердито и непонятно…
- …Собрание гобеленов восемнадцатого века - вот этот, где сцена охоты на тигра, висел когда-то в спальне Наполеона на острове Святой Елены. Этот гобелен видел великого императора - только вдумайся, Валечка! И даже был посвящен в тайну его смерти… Именная сабля генерала Ермолова - она была у него в руках в битве за Верею… Золотой портсигар, который царь Александр подарил Милорадовичу… Тебе известно, что этот портсигар едва не погиб под обломками дома на Васильевском, в сорок втором? Там жила Анастасия Малех, правнучка Милорадовича. Дом разбомбило, а портсигар я спас.
- Спас, чтобы присвоить себе, да?
- Что ты понимаешь! - выкрикнул дедушка. - Я, я сохранил все это, я собирал по крупицам, вытаскивал из-под бомб, вывозил из блокады… Я спасал ценнейшие свидетельства истории от верной гибели, черт возьми!
- А перед тем выменивал их у полумертвых от голода стариков, - тихо сказал дядя Валя. - За осьмушку мокрого хлеба из отрубей. А иногда и просто так - "безвозмездно" - что они могли тебе сделать, эти доходяги. И Садовникова ты обворовал точно так же.
- Я принес Паше хлеба. Целую буханку. Я подарил ему жизнь - неужели это не стоило какой-то железки, плевать кому принадлежавшей? - потухше произнес Владлен Романович. - Я ходил за ним, как за ребенком, кормил с ложечки, подчищал дерьмо, отправил его семью в эвакуацию - сам-то он уезжать отказался, патриот хренов, заявил, что желает умереть вместе с родным городом… Вот только они не умерли - ни город, ни Паша. Выжили, чтобы через семь несчастных лет написать на меня донос. Смешно…
Дядя Валя криво усмехнулся - уголок рта странно дернулся и поплыл вверх, словно у эпилептика.
- Да… Я мечтал о ней многие годы. Во сне видел, когда удавалось засыпать. К Ольге сколько раз подкатывался после смерти Николая, хотел через нее… Но она унизила меня. Она предпочла мне - и кого, черт побери! Кольку Добеля, которого я всегда потихоньку презирал, которого и не считал за человека… Ну ничего. Теперь все будет по-другому. Тебя, старый хрыч, я уже не спасу - да и кому ты нужен, если по чести. Но коллекция - коллекция моя. А иначе…
- Это ты… - вдруг выдохнул дедушка. - Я понял… Садовников здесь не при чем, ты сам написал донос. И подтасовал улики - тебе ведь это ничего не стоило. А потом выбил признание, как у вас это делается: чулком с мокрым песком по почкам, да? Чтобы следов на теле не оставалось.
- При чем тут следы, - спокойно сказал дядя Валя. - Следами нынче никого не удивишь. Заключенный мог подраться, или напасть на конвоира в припадке помешательства, или просто споткнуться - лестницы у нас крутоваты. Кстати, чтоб ты знал: женщины иногда страдают сильнее мужчин. Особенно красивые женщины - такие, как Оленька…
Стукнула дверь, и он вышел из библиотеки (девочка едва успела отскочить и юркнуть за широкую спинку кресла).
- Стой!
Дедушка догнал дядю Валю уже в дверях и вцепился в его шинель мертвой хваткой.
- Забирай, - едва дыша, прошептал он. - Забирай что хочешь. Только обещай, что с Оленькой ничего не случится.
…Сколько девочка просидела за креслом - ей было неведомо. Пробило полчаса, потом девять - но этот промежуток времени никак нельзя было назвать часом, не бывает на свете таких длинных часов. Она почти отчаялась, когда в замке повернулся ключ. Опрометью кинулась в прихожую, с разбега уткнулась головой в мамин живот, даже не поежившись от капелек воды, попавших за шиворот.
- Соскучились без меня? - улыбнулась мама. Она была уставшая и пахла свежим хлебом из булочной, расположенной на первом этаже. - Заболела одна преподавательница, пришлось подменять… Где дедушка?
Но дедушка сам появился на пороге гостиной - уже не согнутый, прямой и строгий, даже торжественный, каким принимал поздравления к своему юбилею.
- Паша Садовников арестован, - глухо сообщил он. Хотел сказать еще что-то, но лишь молча развернулся и ушел вглубь комнаты.
В гостиной они тоже молчали - так и сидели рядышком, вокруг стола, покрытого тяжелой малиновой скатертью с бахромой. Мама ни о чем не спросила - наверное, поняла все сразу.
Владлен Романович меж тем тяжело поднялся, на минуту скрылся в библиотеке и вернулся оттуда с чернильным прибором.
- Пиши, - велел он маме.
Она подняла глаза.
- Что писать?
- "Я, фамилия, имя, отчество (фамилию пиши девичью), вдова капитана НКВД Николая Владиленовича Добеля, павшего смертью храбрых в боях с фашистскими пособниками, отрекаюсь от своего свекра и заявляю…"
- Вы что?! - выдохнула мама, отшатнувшись от стола, словно от живой змеи.
- Замолчи, - дедушка взял перо, обмакнул его в чернильницу и насильно вложил в мамины пальцы. - Пойми, дурочка, я человек конченый. А ты должна спастись. Ради моей внучки.
На маминых глазах появились слезы.
- Я не могу…
Дедушка вдруг протянул руку и вцепился в мамино плечо, точно железными клещами. И глаза его сделались совсем белыми, почти безумными.
- Можешь. Ты должна сделать все, чтобы выжить. А главное - дочку на ноги поставь. И расскажи ей, когда она вырастет… Расскажи обо всем. О Паше Садовникове. О Валентине. О том горе, что он принес нашей семье…
Дедушкин голос ослаб, он отвернулся к стене и пробормотал, будто про себя:
- Подумать только, он стоял здесь, рядом со мной. Я мог дотянуться до его горла - и никто бы меня не остановил. Но это ударило бы по тебе - и я не сумел.
Он вдруг обернулся и долгим взглядом посмотрел на притихшую внучку. И добавил - уже совсем тихо:
- А она - сумеет. Когда-нибудь…
С того момента жизнь девочки круто изменилась. Теперь она была одной сплошной дорогой, ведущей непонятно куда. Девочка даже не представляла себе, как она бывает омерзительна, эта дорога, когда ее так много. Проселочная пыль и пьяный шофер на попутке, грязный вокзал, орущий благим матом общий вагон, дикий полустанок посреди степи, снова проселок и снова пьяный шофер… Они никогда не задерживались подолгу на одном месте. Это превратилось в манию, в навязчивую идею: идти вперед. И мама шла, упрямо поджав губы и волоча за собой рассохшийся чемодан, перевязанный бечевкой. Девочка шла следом за мамой. Иногда она выбивалась из сил, и тогда мама, не произнося ни слова, брала ее за руку. И девочке казалось, что они будут идти вечно - пока не умрут от старости. Или пока не обойдут Земной шар кругом и не вернутся в свой старый дом, только с другой стороны. Или пока…
Глава 2. Ракель
За 3 года до финала.
- …Пока ты не отыщешь своего гения, - сказал Юлий. - Где - это уж твое дело. Хоть в Антарктиде, хоть на американской ядерной базе в Неваде… Он ведь исчезает не впервые, пора бы привыкнуть.
- Найдем, - отозвался Ракель, стараясь, чтобы голос прозвучал уверенно. - Я уже дал распоряжение своим ребятам. Три дня максимум - и все будет в порядке, гарантирую. Ты же меня знаешь…
- Сутки, - раздельно произнес собеседник. - Торжество у меня дома будет через три дня. Приглашены солидные люди. Так что… - он уронил взгляд на золотой "Ролекс" на запястье. - Московское время восемнадцать ноль-ноль. Если твои ребята не найдут Виндзорова к завтрашнему вечеру - тебе придется заплатить неустойку. Плюс - некоторую сумму за моральный ущерб.
Собеседника Ракеля звали Юлий Валентинович Милушевич. Или - просто Цезарь. Первые робкие шаги в бизнесе он начал делать, будучи скромным сотрудником краеведческого музея. В середине девяностых Юлик стремительно пошел в гору, поднявшись на респектабельном антиквариате и компьютерном оборудовании.
Когда-то, на заре туманной юности, они были очень дружны: Юлик Милушевич, Рудик Изельман и непонятно как попавший в город сын гор Дамир Гусейнов, на раз-два покорявший пугливых студенточек из мединститута имени Бурденко. Одна из медичек, белокурая Машенька Озерова с отделения педиатрии, даже наградила неистового горца очаровательным сыном, Дамиром-младшим. Когда Дамиру-младшему "стукнуло" двадцать три, Юлий, свято чтивший законы былой дружбы, взял его к себе в службу безопасности. Не забыл он и об остальных: ссудил Дамиру-старшему денег на открытие собственной клиники глазных болезней и купил Рудику Изельману место в крупной продюсерской компании. Компания занималась всем - от раскрутки поп- и рок-команд до организации концертов скрипичной музыки. Ракель специализировался на скрипачах. В подавляющем большинстве скрипачи были серьезны, кротки и здравомыслящи. Однако в любом стаде всегда найдется паршивая овца. Владик Виндзоров, двадцатидвухлетний выпускник Гнесинки, лауреат "Пальмовой ветви" (Карловы Вары) и "Золотого смычка" (милая старушка Вена), был как раз подобной овцой. Проклятием. Злым гением…
Нет, Владик Виндзоров не напивался, не снимал в барах шлюх и не нюхал кокаин. Однако Ракель готов был терпеть от него все, что угодно - лишь бы чертов маэстро оставил свою гнусную привычку исчезать неизвестно куда в самый неподходящий момент.
Сегодня маэстро выступал в концертном зале "Олимпия". И его принимали на "ура". Камерный зал был переполнен, за кулисами толпилась околомузыкальная общественность, и Ракель устроился в отведенной Владику гримерной. Он опустился в низкое бархатное кресло, свернулся клубочком и задремал - чутко, как дремлет артиллерист возле орудия, пользуясь минутой затишья.
Его разбудил гул аплодисментов. За аплодисментами последовали возбужденные голоса, и в гримерную с шумом ввалился Владик Виндзоров с драгоценной скрипкой под мышкой и целой цветочной оранжереей в руках. Потом дверь снова приоткрылась, и в образовавшуюся щель просочились две особы женского пола, держа наготове программки и шариковые ручки, и бодро залопотали по-французски.
- Вам автограф? - проявил Владик чудеса проницательности. - Заходите, девочки, не стесняйтесь. Кстати, прошу знакомиться: Рудольф Исаакович Изельман, мой импресарио и в некотором роде ангел-хранитель.
Дамы посмотрели на Рудика и синхронно сделали книксен. Рудик кивнул в ответ, скользнув по обеим равнодушным взглядом…
Одной из "девочек" было хорошо за сорок - в своем дурацком алом жакете и такой же пламенной юбке она напоминала списанную из части пожарную машину. Или забытую в вазе давно увядшую гвоздику. Зато ее подруга…
На вид ей было не больше восемнадцати. И если первая напоминала сухую прошлогоднюю гвоздику, то эта вызывала в памяти нежнейшую веточку жасмина.
У нее были очень светлые, с едва заметной рыжинкой, волосы, и чуть припухлые губы, тронутые невинной перламутровой помадой. Большие серые глаза и почти незаметные веснушки вокруг очаровательно вздернутого носика - всего по чуть-чуть, словно некто писал портрет, едва касаясь кисточкой поверхности холста. Фея, пронеслось в воспаленном Ракелевом мозгу.
Владик меж тем с трудом отлепил от себя Пожарную Машину и обратил внимание на Фею.
- Как тебя зовут, прелестное дитя? - спросил он.
- Лаура Дассен, - скромно представилась Фея.
Лаура, подумал Ракель. Конечно, ее не могли назвать по-другому. Только Лаурой. Имя, естественное, как кожа после купания. Как лошадь в ночном, посреди пойменного луга. Как двое, напропалую занимающиеся любовью в стоге сена… Поняв, что его поведение вот-вот станет совсем уж неприличным, Ракель выскочил в коридор и прижался пылающим затылком к стене.
Дерьмо. Азохэм вэй, какое дерьмо.
- Вы импресарио? - спросила по-русски Фея, выйдя в коридор. Она говорила с очаровательным акцентом, чуть растягивая последнюю гласную и произнося мягкое "х" вместо "р", отчего ее речь слегка напоминала украинскую.
- В некотором роде, - он с трудом проглотил застрявший в горле снежный ком. - А вы… Вы тоже скрипачка? - для наглядности он поводил туда-сюда воображаемым смычком.
Фея слегка покраснела.
- Еще нет, но… как сказать по-русски… надеюсь стать. Я учусь в Академии Искусств. И попутно пытаюсь выучить русский язык. Очень трудно.
Она немного подумала и добавила:
- Жаль, что вы скоро лететь… Лететь домой.
- У нас в распоряжении еще целые сутки, - хрипло сказал Ракель, ужасаясь собственной смелости. - Мы с вами могли бы… То есть я мог бы вас пригласить…
- Владик уже меня пригласил. Я поеду с вами завтра на экскурсию по городу.
Да, чертов Владик умел быть расторопным, когда нужно.
- А после экскурсии, вечером?
Она снова улыбнулась.
- Мне пора. До завтра.
И упорхнула, как и положено Фее - без следа, оставив в коридоре шлейф едва уловимых духов. И ушибленного внезапно нахлынувшей страстью Рудика у дверей гримерки.
Сиявший на солнце Город Влюбленных не вызвал у Рудика сильного энтузиазма. И это было обидно, если учесть, что о поездке в Париж он мечтал с суровых времен комсомольской юности - в горячечном Ракелевом воображении весь Париж представлялся скопищем огней, звезд и фейерверков. Однако действительность оказалась намного прозаичнее. Что-то самозабвенно рассказывала в микрофон пожилая экскурсоводша, манерами и внешностью напоминавшая карликового пуделя.
После обеда автобус развернулся и двинулся по бульвару Сен-Дени к католической церкви, примыкавшей к Дому Инвалидов - Ракель уже знал из путеводителя, что в этой церкви покоится прах императора Наполеона. Вот тут-то Пуделиха (так Ракель назвал про себя экскурсоводшу) буквально расцвела. Ее речь, до того момента торопливая и слегка скомканная, приобрела вдруг плавность и торжественность, глаза заблестели, а щечки запунцовели от осознания важности момента. Уставшие экскурсанты слушали ее вполуха, и она, обидевшись, целиком сосредоточилась на Ракеле.
- Вы не представляете, месье Рудольф (можно, я буду обращаться к вам вот так, без церемоний? А вы можете называть меня Гортензией), какое это было феерическое зрелище - возвращение праха Наполеона на родину… Двадцать лет после смерти он пролежал на Святой Елене, куда его запрятали англичане. И вот, наконец. В 1840 году… О, это было грандиозное торжество! Кстати, здесь неподалеку живет моя старинная подруга, ее зовут Аника Блонтэ. Она страстная поклонница Бонапарта, и хранит дома несколько поистине уникальных вещей той эпохи, и одна из этих вещей принадлежала когда-то самому императору. И даже была уложена в гроб вместе с ним. А еще Аника варит совершенно удивительный кофе по какому-то восточному рецепту. Мы можем заглянуть туда сегодня вечером, вы не против?
Рудик облегченно улыбнулся.
- Увы, дорогая Гортензия, сегодня вечером я занят. Банкет по случаю окончания гастролей господина Виндзорова: светские обязанности, знаете ли…
Экскурсоводша чуть не подпрыгнула от восторга.