Сергиус показал на север, где вдалеке виднелась величественная, покрытая снегом гора Ермон. И хоть находилась она в двух днях пути, все равно отчетливо выделялась на горизонте.
– Бог однажды говорил с Иисусом на той высокой горе.
– На горе Ермон? У тебя есть доказательства?
– Свидетелями тому стали три его ближайших апостола.
– И что сказал Бог?
– Сей есть сын мой возлюбленный, его слушайте.
– И это все?
– Этого более чем достаточно, – с улыбкой ответил Сергиус.
– И ты веришь словам трех ближайших друзей?
– Настолько, что построил на этой горе маленький домик как можно ближе к тому месту, где, как они утверждали, раздался глас Божий. Я позаботился о запасах продуктов, нанял смотрителя, круглый год проживающего в доме, и каждое лето стараюсь проводить там хотя бы две недели. Много раз я порывался пригласить тебя в эту тихую и мирную обитель, но, зная, что ты ведешь затворнический образ жизни после смерти Лиши, не решился тебя тревожить. Теперь же я почту за величайшую честь, если ты примешь мое приглашение. Пожалуйста, можешь оставаться в этой благословенной обители столько, сколько пожелаешь. Возьми с собой Эразмуса. Прежде чем мы попрощаемся, я нарисую тебе карту, чтобы ты легко мог найти мое убежище. До него от Дамаска меньше дня пути.
– А с тобой Господь тоже говорил на этой высокой горе?
– Нет, но во время своего пребывания там я обычно говорю с ним.
Хафид вздохнул и покачал головой, поднимая кожаный мешок с плащом Иисуса высоко над головой.
– Учитывая твою безграничную веру, Сергиус, этот плащ должен принадлежать тебе, а не мне.
– О нет, – ответил Сергиус, взмахнув руками. – Мать Иисуса прекрасно знала, что делает. Плащ в достойных руках. Такова воля Божья.
Упершись руками в бока, Хафид стоял, вглядываясь в гору Ермон.
– Сергиус, если бы Господь решил со мной поговорить, как ты думаешь, что бы он сказал о новой стезе, на которую я, возможно, по глупости встал в своем возрасте?
Переплетя пальцы, Сергиус закрыл глаза и склонил голову. Немного подумав, он взглянул на Хафида, а когда заговорил, его голос звучал выразительнее, чем обычно.
– Я никогда не осмелился бы говорить за Господа, но, думаю, он поздравил бы тебя с принятым решением оставить мир живых мертвецов. Посвятить остаток жизни помощи другим людям здравыми советами и мудрыми уроками успеха, несомненно, достойно похвалы, однако…
Хафид обернулся и в ожидании продолжения пристально посмотрел на друга.
– Однако если твоя последняя речь, какой бы блистательной она ни была, – это твое обычное выступление, ей кое-чего не хватает. Многие пришедшие на твое выступление прекрасно осведомлены и о твоей репутации, и о великом богатстве, но, хотя они, возможно, и находились под впечатлением от силы твоей личности и манеры говорить, велика вероятность того, что их разум остался глух к твоим словам. Разум, говорящий им о том, что они никогда и ни за что не достигнут того, чего достиг ты сам. Как же раскрыть их разум? Только поведав им о своем скромном прошлом, о том, какие трудности тебе пришлось пережить в молодости, о препятствиях, которые ты преодолевал ради осуществления своих замыслов.
– И как же мне это сделать?
– Самыми убедительными словами рисуя в их сознании сцены, которые они никогда не смогут забыть. Пусть они почувствуют запах верблюжьего навоза, который ты убирал, пусть увидят твои слезы тоски и печали, пусть страдают от неудач, постигших тебя на пути к лучшей жизни. Пусть после твоего выступления они уйдут, думая: "Если Хафиду удалось достичь столь многого, имея столь мало, то почему я, имея гораздо больше, проклинаю свою жизнь?" Поскольку я сомневаюсь, что ты, Хафид, когда-либо упоминал в своих речах о выпавших на твою долю страданиях и испытаниях, то, скорее всего, представляешься им некой царственной особой, жившей с самого рождения в неге и роскоши и знавшей лишь успех и огромные богатства. Разве может мелкий купец или крестьянин, который вынужден бороться за каждый кусок хлеба, всерьез принять твой призыв изменить свою жизнь к лучшему, если даже не знает, что когда-то ты сумел преодолеть немалые трудности и вышел победителем?
– Это мудрый совет, Сергиус, и я обязательно ему последую. Еще что-нибудь посоветуешь?
Сергиус открыл было рот, но вдруг опустил глаза.
– Пожалуйста, – попросил Хафид, – мы близки, как братья. Говори начистоту. Помоги мне.
– В твоей сокровищнице все так же много золота?
– Больше чем когда-либо понадобится мне и Эразмусу. Даже сегодня мы кормим и одеваем огромное количество людей в Дамаске.
– Так я и думал. Хафид, есть одна мудрость. Настолько старая, что ее истоки давно потеряны в древности. "Дай человеку рыбу – и ты накормишь его на один день. Дай ему удочку – и он будет сыт всю оставшуюся жизнь".
Хафид опустился на колени подле Сергиуса и взял его за руку.
– И какое отношение эти мудрые слова имеют ко мне?
– Как и все прочие ораторы, ты берешь плату за вход, поэтому те, кто больше всех нуждается в твоих наставлениях, не слышат их – ведь они бедны и не могут заплатить. Это те же люди, которых ты сегодня кормишь и одеваешь. Измени подход. Пусть твой организатор, Гален, получает недельное жалованье, а не комиссионные, а ты снабди его достаточными средствами и поручи в каждом городе отыскать самое большое помещение для выступлений. Более того, отдай наказ нанять и хорошо заплатить стольким местным, скольким он сочтет нужным, исходя из своего опыта, чтобы те разносили весть о том, что в таком-то месте в такое-то время будет выступать самый великий торговец в мире. Вход бесплатный!
– Бесплатный? Тогда соберется множество людей, желающих лишь развлечься или убить время, которые и не собираются менять свою жизнь.
– Ты, вне всякого сомнения, прав. Многие мудрецы утверждают, что люди не ценят по-настоящему то, ради чего не приходится платить или трудиться в поте лица. Однако представь, как упоительно понимание того, что среди тех, кто пропустил твои слова мимо ушей, нашелся хотя бы один бедный погонщик верблюдов или бездомный мальчишка, чья жизнь благодаря тебе начнется заново. Я знаю, мой друг, как страстно ты желаешь изменить мир к лучшему, но помни одну простую истину.
– Какую?
– Осуществить свою мечту можно, только помогая изменить жизнь одному конкретному человеку.
Наклонившись, Хафид обнял дорогого друга.
– Если бы Господь говорил, он не сказал бы лучше.
Глава шестая
"Караван успеха" (его название написано крупными красными и золотыми буквами на латинском, греческом и иудейском языках на всех двенадцати повозках) расположился лагерем на открытом лугу близ самого центра Рима. В самой большой из многочисленных палаток, окружавших повозки, Хафид дотронулся бокалом до кубков Эразмуса и Галена.
– За нашу величайшую победу! – провозгласил он с гордостью.
– Такую ночь, без сомнения, никогда не забудешь, – вздохнул Эразмус.
Ранее тем же вечером в величественном театре Помпея, освещенном двумя сотнями масляных факелов, установленных вокруг возвышения и вдоль проходов, Хафид обратил вдохновляющий призыв более чем к восемнадцати тысячам восторженных жителей Рима. Сжимая в руках потрепанный красный плащ Иисуса, который он надевал на каждое выступление с того самого дня, как посетил Назарет, Хафид радостно внимал бурным аплодисментам, раздававшимся после заключительных слов еще почти час.
Великий торговец сделал глоток вина и сказал:
– Гален, я буду вечно благодарен тебе за то, что ты убедил меня выступать с речами именно по вечерам, а не днем, как делают все остальные ораторы. Те, до кого мы пытаемся достучаться, небогатые трудяги и мелкие торговцы, и прийти они могут только в это время. Многие признавались, что ни разу за всю свою прежнюю жизнь им не выпадала возможность послушать оратора.
– Вы сегодня блистали, господин, – ответил Гален, – и мастерски обращались с языком, словно он для вас родной.
– Спасибо. Я сожалею лишь о том, что Сергиус Павел не пришел. Я рассчитывал, что он разделит с нами триумф этого вечера. Но, к сожалению, он оставил должность и вернулся в Рим. И я молюсь за его выздоровление. Я сейчас же отправлю ему сообщение, извещающее о нашем величайшем успехе. Он будет чрезвычайно доволен. Если бы не его мудрый совет, данный мне пятнадцать лет назад, сегодня нас здесь не было бы и я, скорее всего, давно уже воссоединился бы с моей возлюбленной Лишей в нашем месте упокоения.
Гален кивнул.
– Помню, как мы начинали с одной повозкой. А сейчас наш караван насчитывает почти столько же, сколько было у вас в самые лучшие годы. Помимо повозок, у нас шестнадцать верблюдов и погонщиков плюс восемь вооруженных охранников с лошадьми, дюжина помощников и более сорока лошадей, перевозящих нас из города в город. Я не говорю уже о целой флотилии из десяти судов, которые мы зафрахтовали для того, чтобы перевезти из Афин, где мы выступали, животных и снаряжение. Мы объездили весь мир, господин, безвозмездно неся ваше послание простым людям Александрии, Мемфиса, Иерусалима, Вавилона, Багдада, Ниневии, Алеппо, Эдессы, Антиохии, Эфеса, Смирны, Спарты, Афин, сотен мелких городков, а теперь и столицы мира – Рима. И когда я вижу, как люди реагируют на ваши слова, то понимаю: вы берете за душу тысячи людей.
Эразмус подтвердил:
– Поистине не верится, что прошло целых пятнадцать лет с той случайной встречи господина и Сергиуса Павла в Назарете.
– Я не верю в случайные встречи, – заметил Хафид. – Для меня это лишь еще одно подтверждение того, что Господь играет со мной в шахматы, и таких примеров можно привести множество. Я глубоко убежден в том, что время от времени он вмешивается в жизнь каждого из нас, заставляя происходить те или иные события, а затем наблюдает, как мы отвечаем на его ход. Реакция одних благоприятствует их будущему. Другие же отвечают отчаянием и озлобленностью. Есть еще и те, кто вообще ничего не предпринимает. Это живые мертвецы, множество которых среди нас. Днями напролет они жалуются и хнычут, но так и не пытаются изменить жизнь к лучшему. Вот почему в своей речи я рассказываю бедным и обездоленным, слабым и немощным о том, как действовать в тяжелых ситуациях, и напоминаю этим несчастным: хотя Господь испытывает нас, он желает нам победы. Я стараюсь научить их побеждать, и нет для меня большей благодарности, чем, вернувшись в город несколько лет спустя, услышать истории успеха, начало которым положили мои слова, принятые близко к сердцу.
– А теперь, – нерешительно промолвил Эразмус, – мы чужаки на римской земле, где император уверовал в свою божественность и вершит судьбы подданных из золотого дворца. Без сомнения, среди сегодняшних слушателей будут и шпионы, следящие, не содержится ли угрозы в словах Хафида, подстрекающего массы. Ведь именно в этом обвиняли последователей Иисуса, распевавших о грядущем Царстве и Царстве внутри нас. Нерон даже обвинил их в прошлогоднем ужасном пожаре, и те, кому удалось бежать, спасаясь от казни на арене амфитеатра, до сих пор прячутся в катакомбах под городом. Боюсь, за свою веру они заплатили страшную цену.
– Интересно, – улыбнулся Хафид, – как бы повел себя Нерон, узнай, что плащ, который я надеваю на выступления, принадлежал Иисусу?
– Пожалуйста, господин, – мягко попросил Эразмус, – пусть это останется нашей маленькой тайной.
В проем заглянул стражник, стоявший снаружи большой палатки, и возвестил о посетителе к Хафиду.
– Пригласи его! – крикнул Хафид, наполняя бокалы.
Гость был одет в темно-синюю тунику, подпоясанную веревкой и доходящую до земли. Длинные каштановые волосы посеребрила седина, а загорелое лицо избороздили глубокие морщины. Голос посетителя отличался дружелюбием и силой.
– Мира и благоденствия вашему дому. Меня зовут Лука, и я принес известие для самого великого торговца в мире от его давнего друга, Павла из Тарса.
Хафид вскочил на ноги.
– Павел здесь, в Риме?
– Он пленник и содержится в преториуме в ожидании суда.
– Не может быть, – запротестовал Хафид. – Самое последнее его письмо содержало благие вести: его освободили из-за недостатка доказательств после того, как он провел четыре мучительных года в кандалах в Кесарии и Риме.
– Его снова взяли под стражу, и на этот раз имеются свидетели, утверждающие, что Павел провозглашал царем Иисуса. Согласно римскому праву, признание любой другой власти, кроме власти императора, карается смертью.
– Я могу чем-нибудь помочь? – обратился к нему Хафид. – Пожалуйста, подскажи.
– С тех пор как его арестовали, Павел словно утратил волю к жизни. Большинство друзей и последователей отвернулись от него, и он сидит в своей темнице, одинокий, почти ни с кем не разговаривает и питается лишь хлебными корками. До сегодняшнего утра я тревожился за его здоровье, пока не сообщил ему о растянутых вдоль Аппиевой дороги полотнищах, возвещающих о вашем выступлении в театре Помпея. Услышав ваше имя, господин, он вновь превратился в прежнего себя – того, кому я так долго служил. Он шлет вам свою любовь, прославленный торговец, приглашает в Рим и умоляет посетить его в тюрьме. Мы не знаем, когда состоится суд, поэтому я надеюсь, что вы сделаете это как можно скорее.
– В любое время, – заявил Хафид без колебаний. – Когда ты сможешь меня отвести?
– В темных камерах этого ненавистного места забывают о днях и ночах. Я пользуюсь доверием тюремных стражников. Мы можем прийти даже сейчас, если вы не слишком утомлены.
Эразмус с укором взглянул на Луку.
– Господин порой забывает, что ему уже почти семьдесят пять лет. Сегодняшнее выступление отняло у него много сил, и ему уже пора спать.
– Нет, – возразил Хафид. – Ни о какой усталости не может быть и речи, если меня зовет этот Божий человек. Веди меня, Лука.
Когда они уже собрались уходить, Хафид остановился, взял плащ Иисуса и, выйдя наружу, накинул его на плечи.
– Возможно, увидев это особое благословенное одеяние, – пояснил он Луке, – Павел воспрянет духом, как всегда приободрялся я.
В серой и мрачной тюрьме на Капитолийском холме неподалеку от дворца Нерона содержались лишь преступники, совершившие тяжкие преступления против государства. Она охранялась опытными легионерами под командованием префекта всей преторианской гвардии. Никому еще не удавалось сбежать из этой тюрьмы. Стражник у главного входа поприветствовал Луку, и после непродолжительного ожидания их с Хафидом повели по крутым каменным ступенькам. На полу стояла вода, а в воздухе висела промозглая сырость. Они шли за рослым стражником по кишащему крысами коридору, пока не остановились перед камерой. Стражник повернул в замке ключ.
– Придется запереть вас в камере с заключенным, – предупредил он. – Но не беспокойтесь. Когда соберетесь уходить, просто кликните меня, и я приду.
Он настежь распахнул дверь, и оба мужчины вошли в тускло освещенную камеру, после чего дверь захлопнулась и лязг железных засовов гулко разнесся по всему этажу.
– Лука, – раздался из темного угла хриплый голос. – Лука, это ты?
– Да, Павел, смотри-ка… Я привел с собой друга!
Постепенно глаза великого торговца начали привыкать к полумраку крохотной темницы, тем не менее он сперва ощутил касание рук Павла и лишь потом разглядел его лицо.
– Хафид, – всхлипнул маленький человек. – Это ты? Это и правда ты? Мой дорогой друг и благодетель! Тот, кто много лет назад спас мою жизнь свитками успеха, благодаря которым я смог нести миру послание своего Господа! Столько раз я мечтал навестить тебя в Дамаске, но меня предупреждали, что ты удалился от мира и никого не принимаешь. Но ни одно мое письмо не сумело выразить, в каком я перед тобой неоплатном долгу. Сожалею, что нам пришлось увидеться в подобных обстоятельствах, но я благодарен Богу, что ты пришел. С радостью отмечу: годы были к тебе милосердны.
Теперь Хафид смог рассмотреть изможденное лицо Павла, на котором заметно выделялись огромные глаза под густыми бровями и широкий лоб со шрамом. Спутанные и свалявшиеся волосы ниспадали на впалые щеки, а превратившаяся в лохмотья набедренная повязка едва ли могла защитить от холода. Павел прижался к Хафиду так, как прижимается к родителям испуганный ребенок. Наконец Лука указал на маленький некрашеный столик.
– Идемте, – предложил он, – давайте сядем и поговорим.
Павла не нужно было уговаривать. Отвечая всего лишь на несколько вопросов своих посетителей, он обстоятельно рассказал о своем видении по дороге в Дамаск и о том, как круто оно изменило его жизнь. Он вспомнил свой визит к Хафиду, полученные в дар свитки, многочисленные странствия по великим городам, первые заключения, едва не обернувшееся гибелью кораблекрушение подле острова Мальта и непрерывную борьбу, которую он вел, неся свое послание народам, живущим за пределами Палестины, имея в своем распоряжении лишь несколько помощников и скудные финансовые средства. Его голос звучал все сильнее, но в конце концов Павел умолк и робко улыбнулся, осознав, что увлекся.
– Простите меня, дорогие друзья. Слишком долго я пробыл здесь в одиночестве. Любой хороший проповедник, дай ему только аудиторию хоть какого размера, может говорить до бесконечности. Разве не так, великий торговец?
Хафид улыбнулся, пожав плечами.
– Не знаю, я ведь не проповедник.
– О нет! – воскликнул Павел, повернувшись к Луке. – Ты только послушай! Хафид, отдаешь ты себе в этом отчет или нет, но мы с тобой занимаемся одним делом. Мы оба боремся за спасение людей от ада. Ад, из которого пытаешься их вызволить ты, находится здесь… и сейчас. Ад, от которого стараюсь уберечь их я, может настать завтра… и на веки вечные. Мы оба изо всех сил пытаемся убедить тех, кто готов слушать, в том, что для рая, как земного, так и небесного, необходимы одни и те же качества: любовь, заботливость, милосердие и упорный труд. Мне ни разу не довелось услышать твою прославленную речь, господин, но мои друзья рассказывали, что провозглашаемые тобой принципы добродетельной жизни могли бы точно так же исходить из уст Моисея, Соломона, Исаии или Иисуса. Твои слова, как мне говорили, идут от самого сердца и отпечатываются в сознании и душе любого из слушателей. Это великий дар, Хафид. Я сожалею лишь о том, что ты не примкнул к нашему лагерю.
Он погладил красный плащ, висевший на плечах Хафида.
– Но, возможно, ты с нами, хотя и не понимаешь этого.
От холода у Хафида онемели ноги. Поднявшись, он принялся расхаживать по маленькой камере вперед и назад.
– Те свитки, что я тебе передал много лет назад, что с ними сталось?
– Все свои вещи я потерял во время кораблекрушения в прошлом году. Почти тридцать лет мне удавалось хранить свитки, даже в тюрьмах, и вот океан все-таки забрал их себе. Но все эти десять свитков стали такой же неотъемлемой частью меня, как руки и ноги. Я могу воспроизвести каждый свиток с точностью до слова, и мне уже не счесть, сколько раз они спасали мне жизнь, ежедневно направляя на верный путь.
Хафид вздрогнул и закрыл глаза, качнувшись назад, словно его ударили. Он повернулся спиной к двум друзьям и устало прислонился лбом к железным прутьям. Наконец он тихо произнес: