– У меня нет сердечного приступа? – спросил он уже совершенно другим голосом, стараясь приподняться на локтях.
– Салли хорошо разбирается в сердечных делах, – вмешался Девон.
– Правда? С ним все обойдется? – обеспокоенно спросила жена. – Тогда что стряслось?
– Вы подвергались в последнее время стрессам? – спросила я.
– Да, – охотно ответила жена, подходя ближе и таща за собой ребенка.
Мужчина кивнул.
– Вы принимали какие-нибудь новые лекарства? Транквилизаторы, успокаивающее? – уточнила я.
– Откровенно говоря, да. – Он посмотрел на жену. – Верити, как оно называется?
– Не могу припомнить, дорогой. Это один из транквилизаторов, но он действовал как-то странно, – добавила она, обращаясь ко мне. – Я просила его прекратить принимать этот препарат.
– И вы это сделали?
– Вчера. – Он кивнул.
– Думаю; не стоит паниковать. Вы не могли совладать с собой в горах, и это вас напугало.
– Вы доктор? – спросила женщина.
– Нет, всего-навсего репортер. С большим медицинским опытом, так сказать.
– Спасибо Господу, – сказала женщина, взяв мужа за руку. – Спасибо Господу, что вы оказались поблизости. Не знаю, что бы мы без вас делали.
Только сейчас мальчик отважился посмотреть на меня.
– С папой все хорошо?
– Полагаю, с ним все будет просто прекрасно – с улыбкой ответила я.
– Спасибо Господу, Корбетт, – сказала женщина погладив мужа по щеке. – Я уверена, эта женщина права. Ты выглядишь уже гораздо лучше.
– Мне кажется, я оказался в глупом положении – тихо ответил мужчина.
Щелк. Внезапно я поняла, кто эти люди. Модная привлекательная женщина лет сорока, с английским акцентом, по имени Верити; пожилой мужчина Корбетт и их ребенок.
Это Верити Роудз и Корбетт Шредер. Она – блистательный редактор журнала "Экспектейшнз"; он – промышленный магнат, наслаждающийся своим вторым или третьим браком.
– Ах! – воскликнула женщина, заглянув мне в лицо. – Вижу, вы уже вычислили, кто мы такие.
"Возможно, – подумала я, – ее матери следовало назвать свою дочь Ванити".
Глава 3
Мне бы хотелось, чтобы я могла сказать, что я точно такая же, как моя мама. Хотелось бы, чтобы я могла сказать, что я нежная, терпеливая, внимательная и эмоционально устойчивая, какими бывают настоящие стоики. К сожалению, временами я сущее наказание. Такая же находчивая, как моя мама, – да, честная – да, но в моем характере есть черты, которые я унаследовала черт знает от кого. Я могу достичь определенных высот, а затем внезапно впасть в хандру. Слава Богу, физически я вынослива, как мать, а внешность – в этом я абсолютно уверена – позволяет мне быстро находить выход из положения между падением и высотой.
Все говорят, моя мать похожа на актрису Ли Ремик: выразительные голубые глаза; медового оттенка волосы и круглое лицо. А если чуть подтемнить ее волосы, слегка приглушить краски – это я. (Мой младший брат Роб обычно говорит, что мать похожа на Ли Ремик в фильме "Предзнаменование", а я похожа на Деймьена, злого отпрыска.)
Тот факт, что мать похожа на актрису, которая умерла от рака, прошел для нас незамеченным, потому что мама тоже чуть не умерла от той же болезни. Но это было больше четырех лет назад, а теперь она жива-здорова, и глаза ее сияют новым светом, и походка легкая и уверенная.
Она была на огороде, когда я подъехала к дому. Почти половина девятого, а она все еще на улице. Сколько себя помню, она всегда занималась садом и огородом. За домом, во дворе и с трех сторон дома у нее цветники и клумбы. В сарае, который когда-то был коптильней и который мой отец переоборудовал для нее, она держала садовый инвентарь, Я говорила маме, что ее хозяйство выглядит очень по-английски, а она отвечала: "Нет, дорогая, очень по-новоанглийски".
У матери теперь летние школьные каникулы. Стоя коленями на подушечке, в простом хлопчатобумажном платье и старой соломенной шляпе, она осторожно укладывала зеленые томаты в плетеную корзину.
Мой Скотти побежал к ней здороваться. Он метис – колли-овчарка-ретривер из общества "Спасение утопающих". Наскочив на мать, он успел пару раз лизнуть ее в лицо.
– Привет, детка, – сказала мать, и было непонятно, к кому это относилось: к Скотта или ко мне.
Скотти, виляя хвостом, убежал в кукурузные джунгли искать собаку матери, золотистого ретривера Абигейл.
– Никогда не догадаешься, кого я встретила сегодня в горах у Дадлитауна, – сказала я.
– Редактора журнала "Экспектейшнз" и члена корпорации по имени Корбетт. Ко мне заезжал Девон набрать фасоли, – рассмеялась мать.
– Значит, для тебя это не новость.
– Он сказал, ты прекрасно себя проявила, дорогая: успокоила этих бедных людей и сделала все правильно. – Мать встала с колен и сняла садовые перчатки.
– Что я в этом понимаю? – пожала я плечами.
– Зато я знаю, – сказала она, направляясь ко мне. – Моя дочь лучше любого доктора.
Я взяла из ее рук корзину.
– Ты как раз вовремя, чтобы помочь мне сделать приправу, – сказала она. – Иначе они сгниют.
Мать говорила "то-ма-ты". Так же говорили я и мой брат Роб.
– Не слишком ли поздно для тебя? – спросила я, когда мы направились к дому. Мать всегда вставала в пять утра и любила уже в девять вечера лечь в постель с книгой.
– Такой прекрасный вечер, – произнесла она. – Захотелось побыть на свежем воздухе.
Вечер действительно превосходный, по-июльски теплый, с легким ветерком. Все вокруг буйно цветет, в пруду стоит цапля, а в траве стрекочут кузнечики. В кукурузном поле носятся собаки, и время от времени мы слышим их лай и видим мелькающие тени.
– Иду с Маком на прием, – сказала мать, поднимаясь по лестнице на веранду.
– Правда? – удивилась я, следуя за ней.
У матери все эти годы не было недостатка в поклонниках, но бедные кавалеры (обычно или только что разведенные, или овдовевшие, или находящиеся в тяжелом периоде жизни) редко выводили ее куда-нибудь и, как я подозреваю, быстро и вежливо ее покидали. Мои друзья говорили мне, чтобы я не переживала – мать снова выйдет замуж, как только созреет для этого. Когда я была моложе, то пришла к выводу, что она отказывалась от замужества из-за страха вызвать мое или Роба недовольство; а может, потому, что ей действительно трудно было найти мужчину, который смог бы вычеркнуть из ее памяти моего отца. Так или иначе, но мать не имела свидании с той поры, пока мне не исполнилось пятнадцать. Но даже потом единственное, что она себе позволяла, так это отправиться на лекцию по истории в публичную библиотеку Каслфорда.
Не могу сказать, что за матерью не ухаживали и не делали предложений. Этого было в избытке. Молодая и привлекательная, она рано овдовела, и мужья ее подруг пытались завоевать ее любовь или, что хуже, домогались ее в сексуальном плане. Я знаю об этом, потому что сама была тому свидетельницей в случае с нашим соседом мистером Гейстером. В одно зимнее воскресное утро у нас что-то случилось с печью, и мы позвали его, так как печник не пришел.
Я спускалась по лестнице, когда услышала какую-то возню. Мистер Гейстер зажал мать в угол рядом с печкой, и до меня донесся его шепот: "Бел, я люблю тебя".
– Отпусти меня, Пол, – просила она.
– Хотел бы никогда тебя не отпускать, – шептал он.
– Пусти!
– Бел! – умолял он.
– Мам! – закричала я с лестницы. – Мистер Гейстер у нас? Ему звонит миссис Гейстер.
– Алло? Алло?… – услышала я голос мистера Гейстера, который заторопился взять трубку на кухне. Затем, вздохнув, повесил. – Похоже, она бросила трубку. Мне лучше идти.
– Передай привет от меня Карле, – сказала она. – И поблагодари за то, что отпустила тебя ко мне. – Как только он ушел, мать повернулась ко мне. – Телефон не звонил, юная леди. – Затем обняла меня так крепко, что я едва не лишилась дыхания.
Я думала, моя мать находила подобные приключения унизительными, словно боясь, что мужчины посчитают, будто она специально старается обратить на себя их внимание. Когда я училась в университете Лос-Анджелеса, я не переставала удивляться, как она сумела справиться с собой после того, как мой брат получил удар кирпичом, так и не поняв, что с ним произошло.
Но отправиться на прием с Маком – для меня это большая новость. Я виделась с ним дважды, и с тех пор это было, возможно, десятое упоминание о нем. Он овдовел года три назад. Мак, физик-теоретик, доктор наук, сейчас преподавал в Уэслианском университете в Мидлтауне.
– И какого размаха прием? – спросила я, следуя за матерью на кухню.
– Я не говорила, что он будет с размахом, – ответила она, избегая моего взгляда. – Это небольшая вечеринка в саду университета в честь нового факультета.
Я удивленно изогнула брови, но ничего не сказала. Это большое событие: впервые появиться с Маком на официальном мероприятии там, где он работает. Она ни за что не пошла бы на это, если бы не рассчитывала появиться там еще раз.
Мак Клири – хороший кандидат в мужья. Он добрый, обходительный, физически активный и привлекательный. У него сын, который женился и живет в Атланте. Мак ужасно застенчив, и все, что я о нем знаю, исходит от матери. Он любит искусство, музыку, историю, и она полностью разделяет его интересы. В Ист-Хеддаме на реке Коннектикут он держит на якоре яхту, а моя мать, до того как выйти замуж за отца и приехать в Каслфорд, всегда любила ходить под парусом – ее родители держали яхту в Род-Айленде.
Меня удивил укол ревности, который я внезапно испытала за отца. Ведь его нет уже двадцать один год.
Избегая моих расспросов относительно ее личной жизни, мать стала мыть в раковине томаты и перевела разговор на мои отношения с Дагом.
– Если не возражаешь, я бы не хотела говорить об этом.
– А мне бы хотелось знать, что ты решила, Салли, – сказала она в двадцатый раз за этот год.
Даг испытывал точно такое же недовольство. Он говорил, что не может понять, что происходит между нами и что у нас за отношения. Я не знала, что ему ответить; я любила его, но не знала, насколько сильно. Достаточно для того, чтобы выйти за него замуж? Я так не думала. Но возможно. А возможно, и нет. Черт его знает. Интересно знать, что чувствуют другие женщины, когда им делают предложение, а им кажется, что они не любят человека всем сердцем.
– Да, мам, между прочим, – сказала я, открывая заднюю дверь, чтобы свистом позвать Скотти, – сегодня утром ко мне приходил сумасшедший Пит.
– Бедняжка.
– С ним, кажется, все в порядке, мама. Он по-прежнему увлечен своей теорией заговоров и работой в библиотеке. К тому же он живет в большом доме вместе с отцом, где разместил всю аппаратуру и ловит бесплатное марсианское радио.
Мать посмотрела в окно над раковиной.
– Мне кажется, они возвращаются, – сказала она, имея в виду собак. – А вот и они! – Она рассмеялась, наблюдая за ними.
Я откинула экран и впустила их в дом.
– Кстати, – продолжила я, – Пит говорил что-то о связи папы с масонами. – Я не стала говорить ей, что он полагает, будто они его убили.
– Твой отец был масоном, – сказала она, наливая в миску воду для собак.
– Да?
Она кивнула.
– И его отец. И его дед и твой прадед, и так далее до самого Ланкашира времен веселой Старой Англии, я полагаю.
– Хм!
– Что ты сказала?
– Ничего особенного. Просто не знала этого.
– Твой отец был масоном и членом клуба "Ротари".
– А как насчет клуба "Лоси"?
– Гм. – Она прикрыла рукой рот, вспоминая. – Нет. Он был членом какого-то другого клуба. Вспомнила! Клуба "Юнисон"! Точно. Ленч по четвергам. "Ротари" по вторникам, а масоны по вечерам.
Мы еще немного поболтали, пока я не взглянула на часы. Пора домой. Мать проводила меня до двери, а Абигейл проводила Скотти.
– Я рада, что в твоей жизни появился Мак, – сказала я матери.
– Спасибо, дорогая. – Она смущенно улыбнулась.
– Полагаю, тебе хотелось бы сказать то же самое и о Даге в моей жизни.
– Я радовалась, глядя на вас, когда вы учились в старших классах, – сказала она.
Нельзя сказать, что сейчас ей Даг не нравится, но мать не могла понять, как можно не быть замужем в тридцать лет, и во всем винила Дата.
– Спокойной ночи, мама. – Я поцеловала ее в щеку. – Поговорим об этом позже.
– Спокойной ночи.
Сев в джип, я достала мобильный и позвонила Питу. Автоответчик сказал его голосом: "Выбирайте выражения, оставляя сообщение".
"Буду подбирать, Пит, уверяю тебя. Послушай, мне хотелось бы поговорить с тобой о моем отце. Перезвони. Договорились?" Я оставила свой номер.
Чем больше я раздумывала над его словами, тем сильнее раздражалась. Сумасшедший он или нет, но вряд ли Пит говорит мне эту чепуху.
Когда я подъехала к дому, Скотта выскочил из машины и стал кружить вокруг дома в поисках невидимых врагов. Войдя в дом, я прослушала очень длинное сообщение от Верити Роудз.
Глава 4
– Мне больше нравится "Вэнити фэр", чем "Экспектейшнз", – прокомментировал Даг, поворачивая свой синий седан "вольво" на автомагистраль номер 202 в Литчфилд.
Мой бойфренд, или, как говорила мать, кавалер, Даг Рентам – помощник окружного прокурора криминальной полиции в Нью-Хейвене. Важно знать, что, говоря сущие пустяки, Даг сохранял серьезный вид. А так как мы уже подъезжали к дому Верити Роудз, редактору журнала "Экспектейшнз", мне оставалось надеяться, что с его стороны это не моветон. Ему не хотелось сюда ехать. Он мог бы пойти поиграть в американский футбол, ведь его команда планировала игру с "Моряками".
– Может, ты на время оставишь свои замечания при себе, – сказала я, сдерживая возмущение, иначе все бы фатально изменилось.
Возмущение – это форма сопротивления, подразумевающая конфликт, а законник в Даге просто не переносил никаких перепалок, если не выходил из них победителем. Или мне так казалось. Я взглянула на него.
– Я очень нервничаю, Даг, и действительно ценю, что ты поехал со мной, – промурлыкала я.
– Я тоже переживаю, – ответил он, делая новый поворот.
– Правда?
– Полагаю, что за тебя.
"Обед в нашем загородном доме, – говорил голос Верите таким тоном, который заставил меня расправить плечи. – Вы должны приехать. Это в благодарность за наше спасение".
Мне было неловко, так как уже из телефонного разговора с Верити Роудз я поняла, что на обед она приглашает только меня и у нее нет ни малейшего намерения распространять свое приглашение на фотографа Девона. Когда же она спросила, не хочу ли я привести с собой кого-нибудь, у меня язык не повернулся назвать Девона. Но когда я назвала Дага, в трубке наступила пауза, словно Верити была разочарована моим выбором. Но потом она заторопилась:
– В таком случае вы обязательно должны привести с собой Дага.
И вот мы едем субботним вечером; мой Даг оказался хорошим другом и согласился меня сопровождать.
– Тебе не кажется странным, что они просто не послали тебе цветы? – спросил Даг. – Или не дали тебе бесплатную подписку на журнал? Почему они заставили тебя проехать полштата, чтобы поесть с ними?
Я не возражала, что Даг относится к этому так скептически, потому что испытывала то же самое, получив приглашение, но сейчас говорить об этом уже поздно.
– Не думаю, что это странно, – ответила я, расправляя юбку. – Учитывая круги, в которых они вращаются, приглашение в их дом – особый подарок.
– Тогда все ясно, – саркастически ответил Даг.
Я промолчала. Сарказм Дага заставил меня вспомнить, что наши с ним отношения уже дважды за последние два года прерывались, но возобновлялись, несмотря на наши намерения расстаться навсегда.
– Ты думаешь, она предложит тебе какую-то работу, не так ли? – спросил Даг. Помолчав, добавил: – Я тоже так думаю.
– Не будь смешным, – сказала я, но мое сердце затрепетало.
О Господи, неплохо бы стать независимым журналистом. Начать наконец по-настоящему работать, уехать из Каслфорда и получить свободу действий. Пусть это будет не Лос-Анджелес, а что-нибудь менее чуждое – Нью-Йорк, к примеру, всего в девяноста милях. Мне бы это подошло.
Но какого рода может быть эта работа? Возможно, проверка фактов, но не исключено и редактирование. Уверена, что ничего захватывающего.
– Куда теперь? – спросил Даг, останавливая машину.
– Где мы?… Ах да, здесь мы должны свернуть налево. – Я прочитала указатель: "Грасс-Гейт-Медоу" – и, сделав глубокий вдох, медленно выдохнула. – Свернем налево и сразу увидим.
– Какой номер дома?
– Никаких номеров.
– Чую дымок, – заметил Даг, втягивая в себя воздух. – Ты тоже?
Примерно через полмили показалось встроенное в основание круглого холма здание, скорее напоминающее викторианский дворец. Белое, невероятно пышное, с башнями-близнецами, несколькими крытыми галереями.
– Она сказала – первый поворот налево.
– Такой дом в Литчфилде… – Даг присвистнул, сворачивая налево.
– Они очень богаты, – пояснила я. – У них дом на Палм-Бич, дом в Аспене, квартира в Лондоне. Чего я не понимаю, так это как она находит время, чтобы хотя бы посещать одно за другим эти места.
– Значит, мы с тобой обо всем договорились.
– Конечно.
Я не собиралась подбрасывать Дагу возможные темы для разговора, так как стоило людям узнать, где он служит, как они начинали задавать ему бесконечные вопросы о самых гнусных преступлениях, которые встречались ему в судебной практике.
– Тпру! Что это? – спросил Даг, нажимая на тормоза.
Мы подъехали к воротам. Они из белых деревянных реек, но явно заперты. Перед воротами небольшой столбик с внутренней телефонной связью. Даг опустил стекло.
– Алло!
– Алло! – ответил приятный женский голос с ирландским акцентом.
Отстегнув ремень безопасности, я через Дага потянулась к окну.
– Привет. Это Салли Харрингтон и Даг Рентам.
– Мистер и миссис Шредер ждут вас.
Дом был грандиозным, хотя я сильно подозреваю, что Шредеры несколько усовершенствовали оригинал. Я никогда не видела в Новой Англии викторианские дома таких внушительных размеров, особенно с двумя шпилями. В Сан-Франциско возможно, но и тогда бы я усомнилась в его подлинности.
На изгибе подъездной дороги стоял серебряный "ренджровер" с номером штата Коннектикут. Дорога огибала дом.
Последний раз, когда я якшалась с подобными людьми, чьи имена не сходят с колонок светской хроники, был Лос-Анджелес, а если уж быть совсем точной – Беверли-Хиллз, когда я работала в журнале "Булевард". Журнал обязан своим названием бульвару Сансет, который тянется через Брентвуд, Бель-Эр, Беверли-Хиллз и Западный Голливуд. Этот глянцевый журнал печатает светскую хронику высшего общества Лос-Анджелеса, то есть пишет обо всех, у кого куча денег. Я начинала там машинисткой, отвечающей на телефонные звонки, но на второй год стала неофициальным редактором, работающим за свою начальницу, которая ненавидела это дело. Она, однако, хорошо ладила с людьми, поэтому никого не беспокоило ее небрежение, лишь бы работа делалась кем-то, то есть мной.