Матиас знал, что она хочет стать дизайнером одежды, и подумал, что это полный абсурд, но потом вспомнил, что большинство законодателей моды, хотя и умеют одевать других людей, не в состоянии подобрать себе подходящий гардероб.
Матиасу стало жаль ее. "Неужели у них в доме нет ни одного зеркала, в котором она могла бы увидеть себя в полный рост?" - подумал он, накладывая в тарелку жаренные на гриле креветки с чесноком, - единственное, что его заинтересовало во всем разнообразии буфета. Он решил взять к ним только немного салата.
Он заметил, что она смотрит на него. Когда их глаза встретились, он отвел взгляд в сторону и, взяв тарелку и бокал шампанского, пошел в сад.
Он прохаживался между высокими столиками, улыбался гостям, которых помнил в лицо, но не знал по имени, и раздумывал, возле какого столика остановиться, когда услышал за спиной низкий женский голос:
- Я считаю, что это вообще никуда не годится. Где мы находимся? Если мы не будем проявлять осторожность, дворянский род и иерархия постепенно растворятся во всеобщем благоденствии. Они будут разбавлены водой. Это мы уже ощущаем здесь. Я считаю, что если дворянин умирает, то его жена из мещан, ставшая дворянкой только через вступление в брак, должна утрачивать дворянский титул.
Матиас вздрогнул и замер, ожидая, что кто-нибудь возразит, но этого не произошло.
- Ты совершенно права, - проворчал мужской голос.
- Это позор, что любая девушка легкого поведения может выйти замуж и попасть в наше общество, - добавила та же женщина.
Матиас не решился обернуться, однако он не мог оставаться и слушать дальше, поэтому ушел. Вероятно, они говорили о его матери, которая происходила из мещан. Ее отец был пивоваром, а мать - домохозяйкой, которая заботилась о семи детях. Генриетте было уже двадцать шесть лет, когда она познакомилась с Линусом фон Штайнфельдом, который был старше ее на тридцать два года, и вышла замуж за него всего через шесть недель после знакомства. Он был ее самой большой любовью, и для Генриетты это был сказочный взлет: девушка из мещан стала владелицей поместья и дворянкой фон Штайнфельд.
Однако ее счастье длилось недолго, потому что Линус умер, когда Матиасу было всего три года.
После смерти Линуса Генриетта сохранила его фамилию и титул, но, очевидно, для некоторых из собравшихся отметину о происхождении она носила на себе даже сейчас.
Матиас едва заметно вздрогнул.
За одним из последних столов он увидел мать.
Она беседовала с пожилой семейной парой и смеялась. Ее колье блестело в лучах заходящего солнца. Конечно, в летний вечер украшение выглядело слишком тяжелым, слишком помпезным, просто неуместным, но Матиас знал, что она надела колье для него. Только для него. Это тронуло его, наполнило гордостью и смущением одновременно.
Темнело, и Тильда почувствовала, как постепенно расслабляется. На праздниках такого рода она всегда воспринимала темноту как спасение. Ей хотелось бы приехать сюда, на этот летний праздник, вообще к десяти вечера, но с ее матерью сделать это было невозможно, Ингеборг фон Дорнвальд постоянно боялась что-нибудь прозевать, попробовать недостаточно закусок из буфета и не услышать самые важные сплетни.
И сейчас Тильда стояла в черном платье на жарком солнце и думала, с кем бы поговорить. Никто не подходил к ней со словами: "Привет, как дела?" Она ни у кого не вызывала интереса, и поэтому ей было невыносимо стыдно. Грустная, она прогуливалась по парку, но там не было места, где можно было бы присесть, а держать в руке бокал, тарелку и одновременно есть было просто невозможно. Она присела на камень и попыталась поставить бокал с шампанским в траву, но рулет, завернутый в виноградный лист, тут же скатился с тарелки ей на платье. Тильда попробовала стереть пятно, но это удалось ей лишь частично. Она уже готова была разрыдаться и с трудом сглатывала ком в горле, чтобы не залиться слезами и не испортить свой скромный макияж.
В конце концов она поставила тарелку рядом с опрокинувшимся бокалом шампанского, оперлась на руки, запрокинула голову и закрыла глаза.
Снова и снова в ее мыслях возникал Матиас, и каждая, пусть даже самая короткая сцена, которую она наблюдала, снова и снова проходила перед ее глазами. Как он вынул чемодан из багажника машины ее брата - почти машинально, не раздумывая, а затем на его лице появилось безграничное удивление. Как он поглощал креветки, а она была уверена, что ему станет плохо от такого количества белка. Она зачарованно смотрела, как он невозмутимо расхаживал по парку и время от времени перебрасывался словечком с гостями, которых, конечно же, знал так же мало, как и она. Она завидовала его способности поддерживать ни к чему не обязывающий разговор и ждала, когда Матиас подойдет и скажет ей хотя бы несколько слов. Но он не подошел.
В сумерках Тильда стала храбрее, а ее черное платье уже не выглядело так неуместно, как в ярких солнечных лучах.
Она взяла бокал холодного белого вина и остановилась рядом с ним. Чуть-чуть, на шаг позади, так что он заметил ее только тогда, когда она заговорила.
- Хай, - сказала она робко. - Ты меня еще помнишь?
Матиас удивленно обернулся и выдержал небольшую паузу, которая ему, собственно, и не нужна была.
- Да, конечно. Мне кажется, в прошлом году ты была здесь очень недолго, тебе вроде стало плохо…
Тильда засмеялась:
- Тирамису был слишком теплым. Пришлось три недели повозиться, пока все снова стало о’кей.
Матиас кивнул. Ему никак не приходило в голову, что еще можно сказать. И Тильда, очевидно, чувствовала то же самое. Она посмотрела на него, смущенно улыбнулась и снова отвела взгляд. И так несколько раз. Потом она тихонько сказала:
- Мои братья - настоящие мерзавцы. Мне кажется, ты очень рассердился.
Она могла поговорить с ним о чем угодно, задать любой вопрос, но, ради бога, Матиас не хотел, чтобы ему напоминали о постыдном случае с чемоданом!
Поэтому он буркнул:
- Да, может быть, - и отвернулся. Дискуссия со странной леди, которую он считал занудой, Матиаса не привлекала.
Тильда осмотрелась по сторонам. Они стояли одни возле чайного домика, и никто не мог услышать, как она прошептала:
- Честно говоря, я считаю своих братьев тошнотворными.
Это импонировало Матиасу, и он невольно улыбнулся. А потом отвернулся и медленно пошел дальше. У этой серой мыши, возможно, мозгов больше, чем он думал.
Тильда последовала за ним.
- Мои братья вечно строят из себя что-то, а в глубине души - просто примитивные существа.
Матиас остановился.
- Идем, Тильда, - сказал он. - Давай прогуляемся. Здесь, у террасы, слишком много чужих ушей.
Тильда с восторгом кивнула. Это было именно то, чего она хотела!
По узкой дорожке они зашли глубже в парк. Если он задержит ее еще на какое-то время, то узнает массу интересных вещей о семейке фон Дорнвальдов.
Но у Тильды не было желания и дальше говорить о своей семье; Она оказалась с Матиасом наедине, было темно, и существовали тысячи возможностей найти тихое местечко. Она была почти у цели своих мечтаний. Но только почти.
Тильда осторожно вложила свою руку в его ладонь. Матиас позволил ей это сделать, и она вообразила, что он даже чуть сжал ее руку. Это придало ей храбрости.
Музыка становилась все тише, всего лишь обрывки мелодий проникали сквозь деревья, а шорох листвы становился все громче. Матиас почти не слышал голосов и даже не видел, куда ступает. Когда он оглядывался, то лишь по далеким отблескам света понимал, где проходит праздник и откуда они пришли. Словно мрачная тень, поднимался замок на фоне ночного, слабо освещенного луной неба.
- Какое прекрасное место! - негромко воскликнула Тильда.
Он остановился.
- Может, посидим чуть-чуть?
Матиас замер. Горело не только его лицо, пылало все тело. Он опустился на траву, не думая о том, что на брюках останутся пятна от травы, и прислонился спиной к дереву. Тильда села рядом и прижалась к нему.
- Собственно, мы даже не знаем друг друга, - прошептал он.
- Это ничего не значит, - еле слышно выдохнула она, ожидая, что сейчас Матиас обнимет ее, но он не двигался.
Тогда она взяла инициативу на себя и погладила его - сначала осторожно, двумя пальцами, а потом и ладонью - везде, куда только могла дотянуться, не меняя своего положения.
Матиас был словно наэлектризован. Было темно, и он не смотрел на нее, он даже временами забывал, кто его гладит, он просто подчинился и дал возможность произойти тому, что происходило. Его возбуждение росло. Он поцеловал Тильду и почувствовал, как она в его объятиях становилась нежнее, но вместе с тем настойчивее.
Он даже не помнил, кто из них первым начал раздеваться.
Словно легкий ветерок ласкал его обнаженное тело и в конце концов свел его с ума настолько, что Матиас даже забыл об опасности того, что их кто-то увидит.
И тогда он вошел в нее.
Так вот, значит, как это бывает… Больше и полнее, чем когда он сам себя удовлетворял. Он руководил всем, определял ритм и чувствовал себя всесильным. Сейчас ему было все равно, пусть даже весь мир станет свидетелем этой невероятной ситуации!
Тильда шумно задышала. Матиас прижал ее к мягкой подстриженной траве, и вдруг - он оказался совершенно не готов к этому! - все закончилось. Он затих и почувствовал, как Тильда вздрагивает, но ему было уже все равно. В голове билась одна мысль: "Я знаю правила игры. Добро пожаловать в клуб!"
- Все в порядке? - спросила она тихо, и он кивнул.
Какое-то время никто из них не произносил ни слова, потому что каждый немного стыдился себя.
В конце концов она прервала молчание:
- Я бы хотела позвонить тебе. Можно?
Он снова кивнул, но не понял, увидела ли она это.
Они оделись. Ему хотелось обнять Тильду и заснуть рядом с ней на траве, но ситуация изменилась. Разумнее было исчезнуть отсюда как можно быстрее. Он сожалел об этом, но ничего ей не сказал.
Слегка испуганные - не видно ли по их внешнему виду того, что только что произошло? - они пошли назад к замку. Когда они добрались до места праздника, там было еще немного гостей, а музыканты играли медленные, печальные мелодии. "Такие, чтобы гости поскорее ушли, - подумал Матиас. - У них уже тоже нет сил".
Он посмотрел на часы. Было половина второго ночи.
- Значит, до завтра, - прошептала Тильда. - Я иду спать.
Она поцеловала его в щеку беглым сухим поцелуем и исчезла между темными деревьями.
Его матери нигде не было видно. Вероятно, она уже давно спала. Но Матиас знал, что не уснет, и пошел в холл.
Слева от большого портала перед входом в салон находился бар. Вокруг никого не было, последние гости оставались в парке. Он взял бутылку коньяка и бокал с полки, щедро налил и медленно начал пить.
Матиас чувствовал себя великолепно и громко разговаривал сам с собой. Он превозносил себя до небес и самыми высокопарными словами описывал свое будущее.
В четыре часа утра он попытался закрыть бутылку, что ему, однако, не удалось. Он сполз с высокого табурета в баре и хотел пойти в свою комнату, но не смог вспомнить, где она находится.
Тогда он, совершенно пьяный, улегся в кресло и заснул, как сытый младенец.
14
Сентябрь 1984 года
Два месяца он не думал о Тильде и не скучал по ней. Она пробудила в нем интерес к жизни, но больше баронесса Тильда фон Дорнвальд в его мыслях и повседневной жизни не появлялась.
Однажды утром в четверть одиннадцатого Генриетте позвонили из бюро фон Дорнвальдов.
Генриетта была еще в утреннем халате, и у нее возникло нехорошее предчувствие, когда она услышала подчеркнуто холодный голос секретарши:
- Я бы хотела соединить вас с баронессой Ингеборг фон Дорнвальд.
- Да, пожалуйста.
Генриетта даже рассердилась на себя из-за того, что нервничает.
- Моя дорогая, я вас приветствую! - начала мать Тильды. - Как у вас дела, все в порядке?
- Да, в порядке. Спасибо за беспокойство.
Генриетта чувствовала себя тревожно. Она буквально ощущала надвигающееся несчастье.
- Извините, но я не буду утомлять вас длинными предисловиями и сразу же перейду in medias res , поскольку вопрос, который я хотела бы с вами обсудить, не терпит отлагательства.
- Пожалуйста, говорите, - перебила ее Генриетта, и нехорошее предчувствие стало еще сильнее.
- Моя дочь Тильда беременна, и виновник - ваш сын Матиас.
Она сказала "виновник", а не "отец", она также не сказала "она беременна от вашего сына Матиаса" - нет, она уже сейчас давала всему оценку, поливала все грязью, и Генриетта почувствовала, как ее охватывает гнев.
- Я даже представить себе такого не могу, - ответила она, и эта фраза полностью соответствовала действительности. Представить своего сына с какой-то женщиной в постели было для нее совершенно невозможно. Когда она пыталась думать об этом, ей становилось противно до дрожи, это было отвратительно. А теперь эта баронесса фон Дорнвальд утверждает такие немыслимые вещи.
Ингеборг, словно угадав мысли Генриетты, с насмешкой ответила:
- Вполне вероятно, что вы не можете себе это представить, однако это правда. У них был контакт - если мне будет позволено выразиться столь банально! - на празднике в Бург Лундене. У моей дочери это было в первый раз. Похоже, у них обоих никакого опыта не было, но в любом случае это произошло. Три дня назад мы были у врача. Она на третьем месяце беременности.
Генриетта была настолько потрясена, что у нее чуть не начался приступ судорожного истерического смеха, однако она взяла себя в руки, чтобы не показать своей слабости перед этой высокомерной злюкой, и сказала как можно спокойнее:
- Может, нам надо собраться всем вместе и подумать, что следует сделать.
- Нет. Вот это как раз было бы неправильно, поэтому я и позвонила вам. Решение будет принято сейчас. Во время этого телефонного разговора. В принципе, я его уже приняла, потому что речь, в конце концов, идет о моей дочери, а она является главным пострадавшим лицом. Она должна родить, и она произведет на свет этого ребенка - это не подлежит обсуждению, и нечего попусту тратить время. Однако до того, как это случится, они поженятся. Как можно быстрее. Проблему можно устранить только путем легализации. В конце концов, через пару лет никто и не вспомнит, появился ребенок на свет через девять или через шесть месяцев после свадьбы. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Естественно.
Боже мой, какой хитрый вопрос! Он был поставлен так, что Генриетта при ответе на него автоматически должна была сама себе показаться дурой. В риторике Ингеборг фон Дорнвальд далеко превосходила ее, так что следовало соблюдать осторожность.
- Чудесно!
- А дети согласны? Я имею в виду, они ведь почти не знают друг друга.
- В данном случае это не должно нас заботить. Что случилось, то случилось, и они должны отвечать за последствия. Как и мы. Теперь у них будет достаточно времени, чтобы познакомиться друг с другом.
Что ей следовало сказать на это? Выбора у Генриетты не было.
- Не думаю, что мой сын будет в восторге. Точнее, я не думаю, что он согласится с вашим решением.
Теперь ее тон был таким же резким и высокомерным, как у Ингеборг.
- А это уже зависит от вас. Я думаю, вы предпочтете такой выход заявлению в полицию по поводу изнасилования. Моя дочь уже намекала на нечто подобное, однако она, естественно, захочет защитить вашего сына, если он не бросит ее на произвол судьбы. Такой судебный процесс был бы чрезвычайно некрасивым делом. Средства массовой информации с удовольствием и страстью взялись бы за него, и у вашего сына не было бы никаких шансов. В конце концов, у моей дочери есть доказательство, оно у нее в утробе. Пока я ничего не знаю, но если буду вынуждена напрячь свою память, то вполне может оказаться, что ночью в парке я совершенно случайно слышала или видела нечто нехорошее. Я предлагаю переговорить по телефону через неделю и обсудить свадьбу. А на сегодня я желаю вам хорошего дня.
Ингеборг не стала дожидаться ответа и положила трубку.
Генриетта сидела как парализованная. Боже мой, как отвратительно! Дорнвальды делают из мухи слона и даже угрожают заявить на Матиаса в полицию за преступление, которого он не совершал! У нее сразу же возникло желание воспротивиться указанию Ингеборг. Хотя бы для того, чтобы создать ей трудности, не подчиниться ей покорно, не плясать под ее дудку. Однако наглая угроза, которую высказала Ингеборг, ее обеспокоила.
Она пошла в кухню и, вопреки обыкновению, сварила себе еще один кофе. Обычно она ранним утром выпивала три чашки и уже не пила весь день, но сейчас ей хотелось спокойно подумать о том, что она скажет Матиасу.
Кофе был горячим и крепким, и чем больше повышалось давление, тем спокойнее она становилась. Возможно, ситуация не такая уж и скверная. Матиас был незрелым и непредсказуемым. У него не было ни малейшего плана, кем стать и что делать со своей жизнью. Опасность, что он может влюбиться в примитивную шлюху, была велика, и Генриетта уже довольно давно ожидала чего-то подобного. Тильда фон Дорнвальд, видит Бог, была неплохой партией. Воспитанная, образованная, из богатого дома. Могло быть и хуже. Пожалуй, стоит рассмотреть дело с этой точки зрения. Матиас создаст семью быстрее, чем рассчитывал, и сразу же вынужден будет взвалить на себя обязанности отца семейства. Это пойдет ему на пользу. Он успокоится. Его по-юношески безрассудные годы только начались, но быстро закончатся. Они будут подавлены в зародыше. Молодой жеребец будет укрощен во время первого же выезда.
Генриетта улыбнулась, потом легко, словно молодая девушка, взбежала по лестнице и постучала в дверь Матиаса.
- Я не собираюсь жениться, - проворчал Матиас, - я ведь ее почти не знаю.
- Об этом надо было думать раньше!
- Господи, мама! В каком столетии мы живем? Сейчас мужчины не женятся только потому, что попали в постель к женщине и она забеременела. Вернись в реальность!
- Она из неплохого стойла, а это уже половина дела. Таким образом будет устранена опасность, что ты однажды свяжешься с какой-нибудь продавщицей сосисок.
- А ты уверена, что я уже не связался с продавщицей сосисок?
- А вот это лучше оставь. Развод - дело дорогое и сложное. И прежде всего когда есть ребенок.
- Можешь говорить все, что хочешь, я жениться я не буду! - Матиаса постепенно начал выводить из себя тон матери. - Мы не в Турции и сейчас - не Средневековье. Пока я не полюблю, ни о какой свадьбе не может быть и речи.
Генриетта иронически улыбнулась:
- Любовь, которая вспыхивает сразу, проходит, сын мой. А любовь, которая возникает постепенно, остается. Да и антипатия между вами не может быть такой уж большой, иначе Тильда не была бы беременна.
Матиас сердито сверкнул глазами:
- Предупреждаю тебя: не лезь в это дело, мама! Это моя жизнь, и это - мои решения! Тебя они не касаются.
Генриетта рассмеялась:
- Осмелюсь напомнить, что ты мой сын, что ты живешь в моем доме и за мои деньги. И не бедно. А посему меня все это очень даже касается!
Матиас вышел из комнаты. Ему очень хотелось хлопнуть дверью, но он не решился. Он не увидел, что мать довольно улыбается.