- В нашем приходе пятьдесят человек. Я все еще делаю ставку на Уолша. Пока не удостоверюсь, что он кристально чист, я его не выпущу. - Лицо Блевинса исказилось, как от сильной боли. - Я уже говорил вам, что мне просто невыносимо думать о том, что убийцей окажется кто-то из жителей Остерли. Пусть это будет чужой. Страшно подумать, что это сделал кто-то из прихожан, мой друг или сосед. Все любили отца Джеймса, ни у кого не было причин его убивать.
"И все же, - сказал Хэмиш, - он был убит".
- Легче смотреть, как вешают незнакомого, - согласился Ратлидж.
Блевинс покачал головой:
- Я буду смотреть, как вешают убийцу. И для меня в этом случае будет все равно, знакомо мне его лицо или нет. Дело не в том, что я не переживу этой казни, мне невыносима мысль, что человек, которого я вижу каждый день, с которым здороваюсь за руку, способен на такое преступление. - Он посмотрел на Ратлиджа. - Вы не католик. И вам не понять то, что я чувствую.
- Не вижу, чем отличается повешение католика от прочих, - сказал Ратлидж. Впрочем, он не собирался обсуждать эту тему.
Глаза инспектора устремились вверх, на высокий потолок, как будто там был ответ.
- Убийство часто ведет к следующему. Я знаю это из практики. Открывается дверь, которая прежде была закрытой. Поверьте, я хороший полицейский. Даже очень хороший. Я слежу за тем, что постоянно происходит в городе, поверьте, все время на страже, трясусь прямо как сука над своими щенками. Я стараюсь, чтобы людям жить было безопасно, удобно и все было как всегда, все жили бы в мире и согласии. И вот эта гармония нарушилась.
- Что вы знаете о Питере Гендерсоне? - неожиданно спросил Ратлидж.
Блевинс посмотрел на своего собеседника:
- Питер? Он убивал на войне, но не думаю, что способен убивать снова. Но его ботинки точно рваные и старые. Отец Джеймс делал все, чтобы устранить брешь между отцом и сыном. Когда не смог уломать старика, просил Питера идти к отцу просить прощения, проглотив свою гордость. И все-таки вернуться в семью, хотя бы в конце жизни отца. Питер и отец Джеймс по этому поводу спорили, даже поругались, прилюдно, прямо на набережной. Вы можете, конечно, повесить на него подозрение, но я не стану - бедняга и так настрадался.
Ратлидж вернулся к автомобилю, который стоял около гостиницы, и поехал в сторону церкви Святой Анны, поговорить с миссис Уайнер.
Она удивилась, увидев его, и немедленно распахнула перед ним дверь.
- Входите, сэр. Есть какие-то новости?
- Нет. Боюсь, пока нет. Я хотел кое-что у вас спросить…
В это время из кухни раздался чей-то голос:
- Кто там, Рут? Томми?
- Полицейский из Лондона, дорогая, - ответила миссис Уайнер и объяснила, как будто извиняясь: - Это миссис Билинг. Пришла попить чайку и посплетничать. Мы на кухне…
- Я вас не задержу… - начал Ратлидж, но она покачала головой:
- Нет, если не возражаете, пройдемте к ней, я не хочу ее оставлять надолго одну.
Он прошел по коридору за миссис Уайнер на кухню. Женщина, сидевшая за столом, куталась в большую шаль, как будто ей было холодно, скрюченные пальцы держали чашку, старческие, слегка затуманенные глаза сразу устремились к вошедшему инспектору.
- Это не Томми, - заключила она, оглядев Ратлиджа с явным подозрением.
- Томми Билинг - ее внук, - объяснила миссис Уайнер. - Нет, Марта, это полицейский из Лондона. Инспектор Ратлидж.
Взгляд старой дамы сразу стал острее.
- О! Ах так. - Миссис Билинг величественно кивнула, как будто принимала гостя в своем доме. - Тот, что приехал к нам искать убийцу священника.
Ратлидж, пожелав ей доброго утра, повернулся снова к миссис Уайнер. Она опередила его словами:
- Томми привел ее сюда ко мне по дороге на рынок. Он всегда так делает. Обычно Марта сначала беседовала с отцом Джеймсом минут десять, потом мы с ней пили чай здесь. - Она указала в сторону плиты, где стоял чайник. - Он еще горячий, сэр. Хотите чашку? Могу принести в гостиную.
- Благодарю, нет. Я задам вам пару вопросов, и мне надо идти. Если миссис Билинг не возражает.
Она не возражала, даже казалась польщенной, что станет свидетелем их разговора.
- По поводу фотографий в доме отца Джеймса. Вы знаете этих людей?
- Я не могу сказать, что их знаю, но мне рассказывал о них отец Джеймс. Там его родители, конечно, сестра с мужем, брат и сестра умершие, монсеньор Хольстен, друзья по семинарии. Когда я вытирала с них пыль, он иногда говорил: "Рут, я только что получил письмо от Джона, он принял приход в Глостершире". Или что кто-то отправился в Рим или в Ирландию. Они были как большая семья.
- А был ли человек на фотографии, о котором он не рассказывал и не называл его имени?
- Я никогда не расспрашивала, сэр. Слушала, если он сам хотел мне рассказать о ком-то, но не задавала вопросов. - Она немного посуровела, как будто он ее заподозрил в назойливом любопытстве. - Если вы спрашиваете о фотографии, которую искал мистер Гиффорд, я понятия не имею, кто на ней мог быть.
Хэмиш предупредил: "Осторожнее. Мистеру Гиффорду не понравится, если ты раскроешь секрет дополнения в завещании".
Тем более перед инквизиторским взглядом миссис Билинг!
Ратлидж набрался терпения.
- Мне нужна информация, вы понимаете. Об отце Джеймсе и людях, с которыми он дружил, которым доверял. Не только членах семьи и друзьях по семинарии. Но и случайных друзьях. Например, о солдате, встреченном на фронте. Или женщине, которую он знал до того, как стал священником. Ничего подозрительного или сомнительного, просто я интересуюсь людьми, о которых он сохранил память.
- После ухода мистера Гиффорда я долго думала, но ничего не смогла припомнить.
Ратлидж изменил ход расспросов:
- Вы знали мисс Трент?
- Леди из гостиницы? О да, сэр. Она заходила к отцу Джеймсу пару раз. Ее жених был убит на войне. Она хотела закончить начатую им при жизни книгу. В память о нем. Там речь идет о старинных церквях, их убранстве, всяких деталях, что в них находятся. Перед тем как уйти на войну, он описал почти все, кроме церквей Норфолка. А отец Джеймс знал все о церквях в этом крае и очень ей помог.
Вдруг Ратлидж вспомнил, что лорд Седжвик назвал мисс Трент религиозной. Странно, ведь речь шла о посещении этой леди церквей с научной и познавательной целями.
Неожиданно голос подала до сих пор молчавшая миссис Билинг:
- Вы говорите о той красивой молодой леди, которая как-то зашла сюда, когда мы пили чай. Она очень была добра, расспрашивала о моем Томми. Томми был ранен и чуть не потерял ногу. Он до сих пор сильно хромает, нога никак не заживет. Кости срослись неправильно. - Мысли ее приняли новое направление. - Вы недавно были в машине вместе с лордом Седжвиком? Томми отводил меня к доктору и сказал, что видел его милость в машине с инспектором. Но я думала, он имел в виду инспектора Блевинса. А это было бы странно!
- Почему? - спросил Ратлидж.
- Лорд вряд ли стал бы подвозить инспектора Блевинса. Его милость такой же гордый, как его отец. А тот был еще надменнее, не то что бывшие владельцы. Моя бабушка служила горничной у Честенов. Когда она вышла замуж за кучера, им подарили коттедж в деревне. А когда я вышла за моего Теда, а он был старшим садовником у первого лорда Седжвика, Ральфа, он не получил ничего, хотя летний домик у ворот стоял пустой. Но его жена была доброй, она подарила мне свою брошь на свадьбу. - Миссис Билинг полезла под шаль, повозилась там немного и вытащила брошь, эмалевую, с изображением охоты на лис. Это американская охота, не наша. Видите изгородь? Там деревянные планки. Значит, это не в Англии. - Она говорила о маленькой броши с гордостью, как о драгоценности, которую берегут и надевают, когда идут в гости.
Ратлидж выразил восхищение брошью, и старая женщина расцвела от удовольствия. Потом, обнажая классовое сознание, мало отличавшееся от снобизма аристократов, сказала:
- Оба женились на американках. И лорд теперешний, и его сын, Артур. Не могли найти молодую леди из высшего общества здесь, потому что от них за версту несло прадедом-торговцем. У них были деньги, но только новые. - Она взглянула на поджатые губы миссис Уайнер. - Но должна заметить, что в Америке лорд нашел себе воспитанную невесту и из хорошей семьи. Она была доброй, жаль, рано умерла от аппендицита. И у Артура тоже была красивая жена, он однажды поехал в гости к кузенам и там встретил ее и влюбился. - И торжествующе добавила: - Я ее тоже видела. Маленькая, хорошенькая и очень застенчивая. А жена первого лорда, Шарлотта, умерла еще до того, как он получил титул. И говорят, она не соответствовала этому титулу, хотя была из Лондона.
Миссис Уайнер взглянула на Ратлиджа, как будто извиняясь за свою гостью, и вмешалась в разговор:
- Марта, позволь подогреть тебе чаю. - Она сполоснула чайник и, положив свежую заварку, налила кипяток из большого чайника, стоявшего на плите.
Но миссис Билинг была в восторге от нового собеседника, он так внимательно слушал, и поэтому продолжила:
- Жена Артура погибла. На том корабле, что утонул. Она сбежала от Артура, мне кажется, все знали почему - он часто бывал на гонках во Франции, и ей было одиноко, представьте, приехала из Америки и оказалась в пустынном месте совершенно одна.
- Здесь, в Восточном Шермане? - спросил Ратлидж.
- Боже мой, конечно же нет! Они жили в Йоркшире, где Артур купил для них дом после свадьбы. Он не любил своего брата Эдвина. Я иногда думаю, может, потому, что тот слишком любил его жену? Он ездил в Йоркшир на своем мотоцикле, когда Артур гонялся на машинах во Франции. Оба брата с ума сходили по мотоциклам, сначала один, потом другой. Мне они не нравятся - от них столько шума и вони. Кажется, у Эдвина и сейчас есть мотоцикл.
Миссис Уайнер поставила на стол свежезаваренный чай и подложила печенья в тарелку.
- А теперь пей чай, Марта, а я пока провожу инспектора.
Но миссис Билинг было не остановить.
- Не совсем понимаю, зачем он посадил вас в свою машину. - Она вернулась к недавним событиям. - Если только хотел передать вознаграждение, назначенное за поимку преступника.
- Насколько мне известно, пока никто не получил это вознаграждение.
- Я, знаете ли, не уверена в вине Уолша. Я была на том празднике. Там был этот Силач, но он едва ли словом обменялся с отцом Джеймсом, хотя тот изображал клоуна, развлекал детей.
- Но он явился потом сюда, я его застала, он уже вошел и бродил по дому. Я сказала об этом инспектору Блевинсу, - снова вмешалась миссис Уайнер.
- Да, но тут было много и других людей. Я видела, как сын лорда Седжвика зашел, чтобы прилечь, у него спина разболелась, и я спросила, не принести ли воды, он поблагодарил, но отказался. Потом жена доктора накладывала пластырь на порезанный палец миссис Куллен и…
- Седжвики были на ярмарке? - спросил Ратлидж, хотя уже знал, что были. Кажется, у миссис Билинг была феноменальная память.
- В Остерли нет своего лорда, - объяснила она, - хотя есть несколько семей с благородной кровью, Гриффиты, Куллены, но у них нет титула. В праздники такие семьи стараются быть с народом, так и должно быть. У Седжвиков деньги новые, но они есть, а у других нет. Артур хотя и страдает от боли, но тоже приходит. Он был на празднике у церкви и потом на похоронах Герберта Бейкера.
- Они были на похоронах Бейкера? - Ратлиджу эта говорливая женщина дала больше информации за четверть часа, чем остальные за все дни, вместе взятые.
- Разумеется. Герберт Бейкер был кучером его отца, а потом возил жену Артура на автомобиле.
Ратлидж повернулся к миссис Уайнер:
- Если вас не затруднит, не нальете мне чаю?
Ей не нравилось подавать ему на кухне. Но он напрасно надеялся узнать еще что-нибудь. Последовавшие четверть часа прошли почти впустую.
Кажется, источник иссяк, и миссис Билинг больше не могла сообщить ничего интересного, за исключением своего мнения, почему Герберт пригласил на исповедь сразу двух священников.
- Когда ты стар, начинаешь много думать о прошлом, - сказала она со знанием дела, потому что сама была старой, - просыпаешься ночами и думаешь, что уже не вернуть и что еще надо сделать, и в темноте, ночью, все кажется печальнее, страшнее, и это в конце концов не приводит ни к чему хорошему, и ты жалеешь о том, что ничего уже нельзя поправить. Я тоже часто думаю, что сделала не так, кого обидела. По ночам, когда ноют мои старые кости и невозможно уснуть, я так начинаю тревожиться, что готова поклониться тем страшным идолам, которых лорд держит в саду, лишь бы они прояснили мои мысли и подсказали выход.
Свидетели Времени.
- Но что такого страшного мог совершить Герберт, что позвал двух священников?
- Говорят, когда он привез жену Артура, она отправилась в магазин обговорить якобы детали празднования дня рождения, а он не стал ждать, а пошел в паб и выпил. А она, оказывается, и не собиралась в магазин - пошла на станцию и уехала в Лондон первым же поездом. Никто не знал, где она, пока не утонул тот корабль и бедняжку нашли в списке пассажиров.
Вот это было интересно. На Герберте, который так гордился своей верностью, висела вина. Хотя его посещение паба не изменило бы событий, он винил себя.
Если бы я был там… Если бы я не выпил… Если бы я честно выполнил долг и так далее…
И это лежало на совести Герберта таким тяжелым грузом, что он позвал для прощения греха сразу двух священников?
Глава 14
Ратлидж ехал обратно в гостиницу, думая о смерти Герберта Бейкера и исчезнувшей фотографии. На Уотер-стрит пришлось затормозить - впереди двигалась телега с огромным возом сена.
Может быть, фотографию забрал с собой убийца? И это объясняет разгром на письменном столе отца Джеймса. Но для чего Уолшу или его сообщнику понадобилась эта фотография? Откуда им было знать о ее существовании, и какую ценность она могла представлять? А если имела ценность, почему священник оставил ее мисс Трент?
Почему внес дополнение в завещание, когда он просто мог отдать ей фотографию при встрече? Или передать адвокату? Зачем такой формальный подход, причем отец Джеймс настаивал, чтобы эти формальности были строго соблюдены?
Телега с возом сена стала поворачивать на Галл-стрит, в направлении Шермана, но застряла, и сразу же рядом оказались вездесущие мальчишки, они весело кричали что-то вознице, в то время как сильные норфолкские лошади, упрямо наклонив головы, пытались справиться с препятствием.
Пока Ратлидж ждал, у него резко, без всякого предупреждения возникла острая дискуссия с Хэмишем. Тема спора не имела отношения к разговору на кухне в доме отца Джеймса. Хэмиш буквально набросился на Ратлиджа с обвинениями.
"Не понимаю, почему ты так стараешься найти доказательства того, что инспектор Блевинс ошибается? А если этот Силач все-таки убил священника? Когда ты покинешь этот город, раны, которые ты тут разбередил, не заживут еще долго. Это жестоко, просто из своей прихоти начинать раскапывать людские тайны. Ты решил, что исповедь Герберта Бейкера является ключом к раскрытию преступления, но ведь старая женщина объяснила тебе, что ничего особенного не стояло за его признанием".
Оставалось много вопросов к Уолшу. Если он убил священника, это вряд ли имело отношение к приходской кассе. Ратлидж был готов поставить на кон свой месячный оклад в пользу этого предположения. Попросить через голову Блевинса военный комиссариат дать сведения о военном прошлом Уолша не представлялось возможным. А сделать это следовало.
"Не понимаю, почему ты вцепился в эту фотографию".
- Это работа полицейского - перебрать все возможные версии.
"И когда версия с фотографией закончится тупиком, ты вернешься в Лондон?"
Ратлидж промолчал. Телега завернула, наконец, за угол. Мальчишки побежали следом, их смех звенел в воздухе, как серебряные колокольчики, они надеялись, что телега перевернется. Ратлидж смотрел на них и пытался загнать голос Хэмиша обратно в глубину своего мозга.
Но Хэмиша сегодня было нелегко заставить замолчать.
"Хотя ты не хочешь признавать это, причина в том, что ты продолжаешь бежать от себя. Не мог найти покоя ни в доме сестры, ни в своем собственном, ни потом в Ярде. Ты и Норфолк не хочешь покидать, потому что тебе некуда ехать. Ты боишься еще потому, что в госпитале у тебя неожиданно возникло желание жить…"
Ратлидж ответил угрюмо:
- В меня стреляли и раньше.
"Это разные вещи. Те раны можно было залечить повязкой в медпункте или стаканом виски. А эта оставляет боль другого рода. Почему ты так боишься жить нормальной жизнью?"
Ратлидж вдруг понял, что телега давно проехала и уже исчезла из вида, а он продолжает стоять на месте. Он поспешно проехал перекресток, свернул в тихий переулок и поставил автомобиль на ручной тормоз, после чего принялся энергично растирать лицо руками, как будто стирая воспоминания.
Это было его тайной, которую он пытался скрыть от Хэмиша, но шотландец глубоко проникал в его мысли и отыскал ее.
По правде говоря, это мало имело отношения к Шотландии.
В ночь, когда предстояла вторая операция, он услышал, как доктора говорили Франс, что у него мало шансов выжить, что он может умереть на операционном столе. Он в тот момент уже находился под действием снотворного и слышал их как через вату. Франс: "Он не может меня покинуть, он не сделает этого".
Потом над ним, как из тумана, возникла чья-то голова, человек склонился над ним, взял его за руку и заговорил проникновенно:
- Тебе нечего бояться, сынок. Конечно, все возможно, но, если ты попросишь Его, скажешь, что хочешь жить, Он послушает. - Голос с южным мягким акцентом звучал так убедительно и успокаивающе.
После этого Ратлидж канул в темноту, и боли не было, только покой. Прошло много часов, прежде чем он очнулся, боль была ужасной, еще хуже, чем до этого.
Он удивился, что жив. И ужаснулся, что готов был умолять и молиться, чтобы выжить, хотя не имел права на жизнь… Никакого.
Некоторое время спустя Франс привела к нему маленького священника. Доктора, как понял потом Ратлидж, послали за ним, чтобы в том случае, если он умрет, утешить сестру. Мистер Кроссон оказался вполне земным в свете дня, не видением и не сном, а прямодушным и проницательным священником. Глядя на Ратлиджа пронзительными голубыми глазами, он сказал:
- Ну, мистер Ратлидж. Я рад, что вы снова с нами.
Но слова пастора не утешили, как должны были, а потрясли Ратлиджа до глубины души, как и признаки бессонных ночей на измученном лице Франс. Он был смущен, потому что до этого вся его энергия была направлена на то, чтобы умереть, и он не был готов к тому, чтобы жить снова.
"Я прав? - добивал его Хэмиш. - Ты лежал в госпитале и прятал голову в песок, потом вернулся на службу и снова прятал голову в песок. И остаешься в Норфолке, чтобы делать то же самое".