…берега острова изобилуют скалистыми утесами и песчаными бухтами. Поля, плодородные долины и острые вершины гор, раскаленные равнины и прохладные леса, - вот черты кипрского пейзажа.
"Неужели через несколько дней она будет прямо в этом самом кипрском пейзаже? И как же это она забыла спросить, поедет ли он туда тоже? Или его участие ограничено только этой акцией?"
…по острову почти параллельно друг другу протянулись две горные цепи: на севере - горный массив Кириния, на юге - горы Троодос. Здесь много шумных прозрачных источников. Чистый горный воздух, живописные тропы, мягкий, приятный климат делают этот район излюбленным местом отдыха, особенно в жаркое летнее время.
Так, может быть, все это время ей снился именно Кипр, а не Армения? Так, может быть, это и есть она? Судьба?..
* * *
Уже подъезжая к таможенному посту, Самсут вспомнила, что за всеми этими суматохами она совсем забыла позвонить Карине. Сгорая от стыда ("собралась училка в турне по заграницам, а у самой даже мобильного телефона нет"), она попросила у соседа трубку - "сделать один звоночек".
"Только недолго", - пробурчал тот и сунул ей мобильник.
Набирая номер, Самсут внутренне настраивалась на то, что подруга сейчас примется укорять ее за то, что та, по своему обыкновению, сделала глупость, вляпалась в очередную историю. А чем, собственно, крыть - ведь билетов на руках нет, а своими ощущениями Карину не убедишь.
- Ну наконец-то! Что затаилась, Головина? Или уже получила наследство и пересчитываешь монеты, как скупой рыцарь? - ехидно поинтересовалась трубка. - И что Хоровац? Хорош собой? Я оказалась права, он действительно из наших?
- Знаешь, Каринка, а он, по-моему, не пришел, - неожиданно печально сказала Самсут, и ей вдруг и впрямь стало грустно. - Не понимаю, кому вдруг взбрело в голову проделать такой глупый розыгрыш?
Карина помолчала, а потом неожиданно серьезно сказала:
- По-моему, это тебе в наказание, Самсут.
- За что? - опешила та.
- За то, что забыла, кто ты и откуда. Вот - опять ничего не произошло, и теперь ты всю жизнь будешь мучиться, что могла бы, да не узнала. Черт с ним, с наследством, а вот корни твои и побеги останутся неузнанными, неназванными… В общем - сама виновата! Ладно, слушай, мне сейчас страшно некогда - я ж сейчас на вокзале стою, шеф отправляет на день в Москву, на семинар.
- Ой, а я еще хотела тебе рассказать, тут сегодня со мной такое случилось…
- Извини, Сумка, мне надо бежать, поезд через десять минут. Да и мобильник садится. Ты ведь через два дня из Швеции возвращаешься? Вот и отлично. Как приедешь - сразу ко мне, с подробным отчетом. Папашке своему привет передавай. И не забудь привезти мне шведскую селедку. Всё. Бай.
Самсут хотела сказать ей, что через два дня она будет у черта на рогах за тысячи верст, но в трубке уже зазвенели длинные обидные гудки, услышав которые мужик нетерпеливо потянул к ней свою потную ладошку. "Я же просил - только недолго", - укоризненно покачал головой он, забирая телефон. Самсут, так и не успевшая рассказать подруге о странном и крайне необычном происшествии этого дня, равно как и о том, что она никак не сможет в назначенный срок предстать перед Кариной с подробным отчетом по той причине, что в это время она, возможно, будет уже не в Швеции, а на Кипре, едва не расплакалась от досады.
"А вдруг все это дикий и глупый розыгрыш? Точно такой же, как и с этим дурацким наследством? - мелькнула у нее вдруг ужасная мысль. - Но ведь не приснились же ей ни икорный бар, ни Лев, ни анкета. Или это какая-нибудь ловушка? Ведь бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке?.."
Ну а дальше всё пошло, как во сне…
* * *
Финская граница и ранним утром, после полусонной ночи в дороге, довольно скучная прогулка по Хельсинки. Вопреки всем ожиданиям, Самсут была несколько разочарована: столица Финляндии оказалась куда менее интересной, чем Петербург. Все это она уже видела и у себя, и в Прибалтике. Таллин с его Мартами, Томасами и крохотными улочками, пожалуй, был даже поинтересней, чем эта недоступная ей до сих пор северная столица. Словом, Самсут поймала себя на том, что пока еще за границей себя вовсе не чувствует, зато гораздо больше, чем в Питере, ощущает на себе заинтересованные взгляды бесстрастных аборигенов с соломенными волосами.
"Наверное, в другой стране и ты становишься другая", - решила она, не привыкшая к мужскому вниманию на улицах. Однако, еще немного поразмыслив, списала этот неожиданный интерес на новую одежду. В целом же от города у нее осталось впечатление правильности и скуки, которую нарушали лишь забавные памятники всяким животным. И только при виде одного памятника у Самсут дрогнуло сердце: это была неведомая старушка, сидевшая сложив между колен уставшие руки. В каменном морщинистом лице ее светилось мудрое всеприятие жизни, очень напомнившее Самсут бабушку Маро. Вероятно, в старости человеку порой открывается нечто, недоступное остальным…
Впрочем, когда они уже ехали на паром, ленивый гид обратил их внимание и на памятник Александру Второму, однако сама площадь и все вокруг оказалось настолько похожим на Петербург, что Самсут окончательно разочаровалась в Хельсинки. К тому же в этот момент ее гораздо сильнее занимала мысль о пароме.
Со словом "паром" у нее связывались совсем детские ассоциации: тихоструйная река Рось на Украине, с покатыми берегами в длинных водорослях, розовый свет закатного солнца и дед с обвислыми усами в рваной, плетенной из соломы шляпе, зазывавший усталым голосом: "Хтой там еще остался, громадяне? У конычный раз плывемо". И упругое дрожание деревянного настила под ногами, и шершавое прикосновение каната к ладоням, и запах воды, становящийся к ночи пронзительным и острым… Конечно, Самсут прекрасно понимала, что теперь ей предстоит плыть не на столь древнем сооружении. Однако образ сколоченного из грубых бревен, крытых нетесаными досками, сельского парома так и не выходил у нее из головы.
И даже вид огромного семипалубного лайнера не смог окончательно вытеснить из ее сознания старую хохляцкую развалину, в которой была какая-то своеобразная поэзия, напрочь отсутствовавшая в красавце-пароме "Силья Лайн". Впрочем, Самсут давно уже поняла, что сравнивать в этом мире надо все очень осторожно и, главное - пореже.
* * *
Внутри парома, как и обещала бесконечная вездесущая реклама, оказалось гораздо больше того, чем могла ожидать Самсут с ее неизбалованными интересами: магазины и продовольственные, и вещевые, сувенирные лавки, бассейны, бары, клубы, казино и т. п. Но особенно поразил ее шведский стол, уставленный множеством всякой снеди. Немного стесняясь самой себя, она перепробовала там все, кроме мяса, которого не любила вообще.
Жизнь на пароме не утихала часов до четырех утра. Впрочем, в четыре закрылись только магазины, а все увеселительные заведения работали до самого прибытия парома в порт. Однако Самсут, не привыкшая к подобному времяпрепровождению и к тому же весьма озабоченная предстоящей встречей с отцом, вскоре после полуночи ушла спать. И ей было уже все равно, что каюта оказалась небольшой, хотя и довольно уютной каморкой, подозрительно напоминавшей наш плацкарт. Остальные ее обитатели еще вовсю развлекались где-то на верхних палубах, и Самсут сладко уснула, покачиваемая легкой балтийской волной.
До самого утра ей снились странные пейзажи неведомой страны, где раскрывали свои зонтики-кроны пинии, а из-под каменистой почвы как щетина пробивался ползучий хвойник. Она шла, осторожно обходя мудрые глыбы камней, словно ожерельями, оплетенные плющом. Ей казалось, что они, будто гигантские участники совета старейшин природы, замолкают при ее приближении. Птицы кружили в зеленоватой заводи лесного воздуха, плескались темные форели, словно вода взмахивала ресницами, и вот, наконец, стая ласточек расколола тишину своим щебетом…
- Просыпайтесь же, просыпайтесь! - трясла Самсут за плечи, видно, так и не ложившаяся в эту ночь спать соседка. - Уже Швеция!..
Было около семи утра, но на пристани гудела толпа совершенно пьяных финнов, которых нетрудно было узнать по крестьянским лицам, заметно отличавшимся от правильных черт шведов. Зябко поеживаясь, Самсут всматривалась в расстилавшийся вокруг в тумане город, не обращая внимания на занудные речи групповода и ворчание спутников, недовольных тем, что он работает совсем не так, как следовало бы, ни за чем не следит и ничего не объясняет. Она глядела в туман и удивлялась странностям судьбы: неужели для того, чтобы увидеть отца, ей надо было оказаться в Швеции, а чтобы оказаться в Швеции - получить странный телефонный звонок от так и не объявившегося незнакомца? Разве не могла она просто взять и купить тур еще несколько лет назад? "Почему все в жизни происходит так непросто, такими окольными путями?"
* * *
Отправляться в Кепинг было еще слишком рано, и Самсут решила все же отправиться на обзорную экскурсию по городу. Она сама не хотела себе признаваться в этом, но почему-то ей казалось, что, попытавшись сначала хотя бы немного познакомиться со Стокгольмом, она потом лучше поймет отца, и разговаривать с ним будет легче. Стокгольм, в отличие от Хельсинки, по-настоящему поразил ее. Он околдовывал не роскошью, не великолепием, а подлинным, живым духом многих и многих поколений, живших здесь. Та самая пресловутая связь времен и людей была здесь явственна и материальна, ибо шведы, по словам гида, утверждают, что "надо не строить новое, а сохранять старое". И потому все здания здесь казались старинными и современными одновременно.
Самсут устала считать острова и мосты, на одном из которых оказался музей "Vasa museet", что по-русски означало - музей корабля "Васа". Музей представлял собой темное семиэтажное здание, внутри которого стояла старинная галера, которую подняли со дна Балтийского моря в середине прошлого века. История создания и использования корабля вдруг показалась Самсут совершенно глупой, а сам музей с его мягким освещением и постоянным уровнем влажности, необходимыми для сохранения галеры, - памятником человеческому упрямству. Сорок минут, проведенные в музее, стали для нее целым днем - она очень боялась пропустить время, которое следовало, пожалуй, потратить на поездку в Кепинг. Когда они вышли на свежий воздух, солнце уже разогнало туман и победно сверкало над старинными черепичными крышами. Город под его лучами стал еще интереснее.
Наконец, экскурсия закончилась, ознаменовав начало свободного времени, и Самсут нетерпеливо вытащила загодя купленную карту, по которой намеревалась сама добраться до автовокзала. А при пешей прогулке Стокгольм завораживал все больше и больше. Чего стоила одна только невероятно узкая улочка, узкая настолько, что Самсут, идя по ней, могла скользить пальцами раскинутых рук по соседним стенам домов.
Потом на пути ей попался маленький укромный дворик со скульптурой малюсенького мальчика - не больше мужской развёрнутой ладони. Вокруг малыша стоял веселый звон монет, а голова его сияла от прикосновений тысячи рук: это туристы кидали деньги, а потом несколько мгновений держались за голову. Наверное, при этом, как всегда в старушке Европе, загадывались желания. И Самсут тоже решилась, к тому же скульптурка озорным выражением лица напомнила ей Вана, когда тот еще ходил в ясли. Что ж, бабушка и Ванька ей уже встретились, теперь в этой цепочке не хватает только Матоса…
- Пусть в мире все будет связано, - прошептала она, впрочем улыбаясь собственной наивности.
Едва Самсут успела убрать руку с головы маленького принца, как во дворик ввалилась небольшая толпа туристов с гидом, упоенно певшим им по-английски:
- С этим маленьким мальчиком постоянно происходят всякие волшебства: иногда ему надевают вязаные шапочки или шарфики, дарят цветы…
- А с оставленными монетками что происходит? - опустил гида на землю один из неугомонных туристов.
- Он их, наверное, себе забирает… - пошутил его спутник, и все засмеялись.
Не решившись в открытую присоединиться к англичанам, Самсут некоторое время все же шла за ними в отдалении, слушая городские байки, и вскоре оказалась около дома, на крыше которого жил сам Карлсон. Дом оказался розовым, как поросенок, а на его крыше красовались зелёный столик и креслице, за которым происходили знаменитые чаепития Карлсона с Малышом.
Однако дальше, судя по карте, маршрут Самсут расходился с маршрутом веселых англичан, и она снова отправилась по городу одна, рассматривая уже не столько архитектуру, сколько людей. Все горожане, встречавшиеся ей, преимущественно оказывались рослыми улыбающимися блондинами, действительно похожими на викингов, как их рисуют в хороших детских книжках. Во всяком случае, в отличие от их соседей, в шведах были очень заметны порода и породистость. В первом же магазинчике с ней заговорили на английском, как и те, к кому она обращалась на улицах, - и Самсут вспомнила, как один ее приятель однажды пошутил, что в Швеции все говорят на швинглиш. Только одно показалось Самсут странным - как долго соображали шведы, прежде чем ответить, казалось бы, на самый простой вопрос: как пройти к автовокзалу?
И только спустя некоторое время она догадалась, что подобное тугодумие связано с тем, что так далеко они не ходят, а только ездят. Скоро она устала и сама: Стокгольм оказался городом не маленьким. Тогда, вняв шведскому рассудку, Самсут решила доехать до автовокзала на автобусе. Не без труда добившись от нескольких приветливых долговязых горожан, как всего легче и дешевле добраться до нужного ей места, она, наконец, оказалась на вокзале.
Впереди было путешествие по берегу озера Маларен, и Самсут приготовилась во все глаза смотреть на те места, о которых с таким упоением они читали вместе с Ваном несколько лет назад.
* * *
Кепинг оказался небольшим чистеньким городком, где найти улицу Упсалагатан оказалось совсем просто. Самсут даже испугалась такой легкости и суеверно подумала, что лучше было бы наоборот: чтобы искать было трудно, зато разговор с отцом получился бы естественным и непринужденным. Она шагала по утопавшей в зелени улочке, и ее все сильнее окутывал теплый, древний, как мир, запах свежевыпеченного хлеба. Запах хлеба и запах крови - вот те два главных запаха, что пробуждают в человеке его праосновы, его память о прошлом и суть. И Самсут на мгновение почудилось, будто она шагает не по городу одной из богатейших стран Европы, а по ковыльной степи, шагает на запах дома, плывущий из дымных тандыров ароматом свежевыпеченного плоского хлеба.
Наконец, запах стал настолько силен, что уже перестал ощущаться, и она остановилась перед аккуратным двухэтажным домиком, у палисадника которого виднелась дружная парочка желтых "саабов". Эти забавные желтенькие автомобильчики почти касались друг друга округлыми боками и напомнили Самсут дыни. Ах, как любила бабушка Маро дыни, как ловко выбирала их повсюду, куда бы ни занесла ее судьба! И Самсут, воровато оглянувшись по сторонам, вдруг пристукнула кроссовкой о кроссовку и промурлыкала:
- На бахче ты возросла,
Как шамам, сама была,
День и ночь все про тебя
Моей песенки хвала!
Пропев эту давно забытую песенку, Самсут несколько приободрилась, и рука ее сама потянулась к дверному молоточку - точной копии предков дверного звонка позапрошлого века. Минута перед тем, как открылись двери, оказалась для Самсут самой страшной. За одну эту, показавшуюся ей едва ли не вечностью, минуту она успела передумать и перевспоминать все, что только можно, и вся ее идея с поездкой к отцу, не говоря уже о письме и наследстве, показалась вдруг до невозможности нелепой и глупой. Может быть, не откройся дверь еще немного, и Самсут как нашкодившая первоклассница убежала бы прочь от этой чистенькой аккуратной двери, но в следующее мгновение дверь открылась и явила в проеме высокую женщину солидного возраста.
Самсут мгновенно оценила ее спокойную и, несмотря на возраст, какую-то суровую северную красоту. Прислуга? Коллега? Жена? Женщина, не торопясь, как на базаре, рассматривала Самсут, и по лицу ее было видно, что она признала в незваной гостье иностранку.
Не дожидаясь лишних вопросов, Самсут сразу же обратилась к ней по-английски с давно заготовленной фразой:
- Мне нужен Матос Иванович Головин, - однако едва она произнесла это, как тут же поняла, что прозвучала эта простая, в сущности, фраза как-то глупо и непонятно. - То есть Матозиус Шёстрем, - быстро поправилась она.
Женщина равнодушно пропустила Самсут мимо себя и, ни слова не говоря, ушла куда-то в глубину дома.
Самсут огляделась, снова поймав себя на мысли, что делает это почему-то воровато и исподтишка. Полугостиная-полукухня, где она оказалась, сверкала чистотой, сверкала в самом прямом смысле слова: всюду блестели никель, железо, медь, полированное дерево, кафель, и даже тюльпаны в вазе отливали каким-то подозрительно неестественным глянцем. "Да уж, - подумала Самсут, - это не у нас на нашей кухне-живопырке, где не найдешь ничего, пока не перероешь половину утвари! Этак, конечно, лучше, по крайней мере, легче и…" Но додумать до конца Самсут помешали шаги, донесшиеся откуда-то сверху, и скрип сопротивляющейся их тяжести лестницы. Прошло столько лет, а она, как в детстве, вздрогнула, услышав их, эти отцовские шаги, тяжелые и порывистые одновременно. Пальцы ее впились в ремень сумки. Все, теперь уже отступать поздно…
Глава восьмая
Однажды двадцать лет спустя
Фигура Матоса показалась откуда-то из-под потолка, от начала лестницы, словно бы он был театральным божком, спускаемым на сцену на тросах и талях. Самсут вся подалась вперед, одновременно страшась и желая увидеть этого нового, хотя, вернее будет сказать, чужого, но при этом такого родного для неё человека. Навстречу ей, вниз по лестнице спускался ОТЕЦ! Все тот же кудрявый, крупный, некогда жизнерадостный ("интересно, а как сейчас?") человек, у которого за все эти годы, на первый взгляд, разве что только прибавилось в кудрях седины, а в районе талии - сантиметров.
Однако, встретившись взглядом с Самсут, отец отчего-то не улыбнулся, а посмотрел на гостью скорее настороженно.
- Чем могу… - начал было он, потом вдруг осёкся, всмотрелся пристальнее, и… Но в этот момент уже сама Самсут не смогла более выдерживать этой театральной паузы и порывисто шагнула вперед.
- Папа!..
- Самсут?!!