- Папа! - чувствуя, как слезы, сколь ни пыталась она их сдержать, прорвав комок-плотину, хлынули из глаз, Самсут бросилась навстречу отцу и повисла у него на шее. В ответ Матос крепко обнял ее, зарывшись лицом в копне ее волос. Те мгновенно сделались влажными, и Самсут догадалась, что отец тоже плачет.
- Jiha? - раздалось за спиной резкое, словно каркающее. Самсут и отец вынужденно разомкнули объятия и обернулись на голос. Позади них, как тень, снова стояла та самая высокая женщина.
- Jiha?! - уже более настойчиво повторила она.
- Это моя дочь! Она все-таки нашла меня! - смешно шмыгая носом, пояснил Матос и, посмотрев на Самсут с выражением нашкодившего ребенка, извинительно пожал плечами в сторону "третьего лишнего". В следующий момент, видимо сообразив, что столь краткого объяснения, да еще и на русском языке, в этой ситуации явно недостаточно, он бойко затараторил что-то на шведском. Когда Матос закончил свой достаточно длинный монолог, женщина в ответ лишь фыркнула и, не проронив более ни слова, гордо удалилась наверх. К явному облегчению обоих, блудного отца и его дочери.
- Самсут! - с неожиданной для дочери нежностью отец погладил ее по щеке. - Откуда ты? Как ты здесь? - как-то совсем уж по-детски растерянно спросил он.
И Самсут, в эти несколько мгновений отчего-то вдруг почувствовав себя неизмеримо старше отца, как взрослая, устало улыбаясь, кивнула в сторону стола.
- Присядем, папа? Я за сегодня уже столько находилась - ноги не держат.
- Да-да, конечно, как это я сам не догадался, - засуетился отец. Он бережно взял Самсут за руку, подвел к столу, выдвинул пару стульев, и они уселись друг напротив друга.
- Я здесь проездом, папа. У меня совсем немного времени, но мне очень нужно было с тобой поговорить. И просто увидеть… Ну, рассказывай, как ты тут? У тебя все в порядке?
- Да что я… Все как-то так… Да ты и сама видишь…
- Вижу. Шикарный дом, машины…
- Брось, это по нашим, российским меркам шикарно. А для Швеции всего лишь обязательный джентльменский набор. Без которого с тобой просто никто не будет считаться и знаться… К тому же все это в кредит, рассчитываться за который, по самым скромным подсчетам, нужно еще лет десять, минимум… Так что приходится крутиться. Помнишь, когда ты была совсем маленькой, я читал тебе перед сном книжку, про Бемби?
- Конечно, помню, - улыбнулась Самсут.
Еще бы она не помнила! Ведь такие вечерние чтения-посиделки с отцом, по причине своей исключительной редкости, навсегда остались в ее памяти смутным светлым ощущением настоящего праздника.
- Там был такой забавный персонаж - водяная курочка, - грустно улыбаясь, продолжал вспоминать Матос. - И говорила она оленёнку примерно следующее: "Если хочешь долго жить и быть всегда сытым - нужно двигаться!" Вот я и двигаюсь, по мере сил. Правда, силы нынче уже не те.
- Перестань кокетничать, папа, выглядишь ты просто отлично. - Самсут успокаивающе взяла его за руку, но глаза при этом чуть отвела в сторону, так как на самом деле в этой ее фразе присутствовал элемент лукавства. Отец действительно заметно сдал: ссутулившаяся некогда мощная спина, мешки под глазами, глубокие морщины и обильная седина в как всегда безукоризненной причёске.
- Спасибо, дочь. Но если кто и выглядит отлично, так это ты. Самсут, ты такая стала…
- Какая?
- Настоящая красавица… Вылитая бабушка Маро в молодости. Просто копия!.. Да что я всё… У тебя же мало времени, а ведь ты о чем-то хотела поговорить. Вот только… Ты, часом, не голодна? Может, я на скорую руку чего-нибудь такого…
- Нет, папа, спасибо. Я не голодна, да и времени у меня действительно мало.
- Но хотя бы кофе? - чуть ли не взмолился Матос.
- Хорошо, кофе буду.
- Отлично! - Отец резко вскочил из-за стола и метнулся к плите. - Буквально пару минут, не больше… Знаешь, я только здесь, в Швеции, впервые узнал, что, оказывается, в процессе приготовления кофе всё дело в пропорции! Соль и сахар, а получается, будто шоколад… - Матос суетился у сверкающей плиты, доставая из подвешенных над ней аккуратных шкафчиков всякие чашечки, ложечки, коробочки и пакетики. - Слушай, а может, для аромату добавить немного коньячку? За встречу и всё такое? Ты ведь у меня уже совсем взрослая девочка?.. Правда, коньяк французский, настоящего армянского здесь не достать.
- Хорошо, если немножечко, то можно, - улыбнулась Самсут, стоя за его спиной и с неподдельным интересом наблюдая за тем, как ловко и забавно ее отец шаманит над туркой.
* * *
Наконец, они снова уселись за стол, шутливо чокнулись глиняными кофейными кружками. ("Не понимаю я их европейской дозы, - словно оправдываясь, пояснил отец. - Накапают какой-нибудь бурды, типа "эспрессо", в наперсток и, сидят, цедят по часу. А хорошего кофе должно быть много!") Какое-то время пили молча, каждый думая о чем-то своем, потаенном.
Первым не выдержал тишины Матос:
- Так о чем ты хотела поговорить со мной, джан?
Самсут отставила чашку на край стола, собралась с мыслями и, выдохнув, задала отцу самый главный, единственный по-настоящему мучивший ее все эти годы вопрос. Вопрос, отнюдь не связанный с мифическим наследством:
- Скажи, папа, как ты смог? Как ты решился бросить нас?.. Неужели все эти чертовы Солженицыны и Сахаровы на самом деле значили для тебя больше, чем мы с мамой и бабушкой?
Матос втянул голову в плечи и на несколько секунд зажмурился, словно пытаясь заглянуть куда-то в глубь себя.
- Значит, Гала показывала тебе газеты? - тихо спросил он.
- Нет, мама мне ничего не показывала. - Самсут догадалась, о чем идет речь. - Это случилось гораздо позднее, когда я уже училась в институте и получила пропуск в журнальный зал Публички. На третьем курсе я специально сходила в газетный фонд и полистала газеты тех дней. Вот тогда и узнала, что "талантливейший советский актер Головин", не выдержав "ужасов Советской системы", попросил политического убежища в "подлинно-демократической стране Швеции" в знак солидарности с гонимыми писателем Солженицыным и академиком Сахаровым. А также выражая "своим смелым поступком" протест против ввода наших войск в Афганистан.
- Да, именно так тогда и написала "Ленинградская Правда", - печально качнул головой отец. - Другое дело, что всё это - неправда! - и, невесело усмехнувшись, вдруг неожиданно процитировал: - "Маугли обернулся посмотреть, не смеётся ли над ним чёрная пантера, ибо в джунглях много слов, звук которых расходится со смыслом". Помнишь, это еще одна твоя любимая книжка?
- Что же тогда было правдой? - растерянно всмотрелась в отца Самсут.
- Стыдно об этом рассказывать, дочь… Ну да чего уж теперь, ведь почти двадцать лет прошло, - обреченно махнул рукой Матос. - Как ты помнишь, наши гастроли продолжались ровно неделю. Вечером, накануне дня отъезда, шведские актеры пригласили нашу дружную компашку: Ольгу, Михалыча, Антона, Севку, Лариску, ну и меня - в местный кабак. Выпить за содружество, так сказать, родов искусств. А в те годы выезжающим за границу артистам выдавали на руки валюты - ну просто мизер. Понятно, что все мы тряслись буквально над каждым эре, а тут вдруг - ресторан. В общем, половину вечера мы выпивали-закусывали исключительно на халяву. За все платили шведы. Так мало того - наши еще норовили ухватить и кусок побольше, и стакан поглубже… Смотрел я, смотрел на сие весьма омерзительное, надо сказать, зрелище… И так мне, дочь, сделалось от всего этого противно, что я просто не выдержал, достал из кармана свой бумажник засаленный, подошел к барной стойке, высыпал всю свою валюту и заказал эдакое "алаверды"… Ох, и выпили же мы тогда, помнится!.. Утром проснулся в номере: голова трещит, а на кармане - мыша скулит. Днем уезжать, а у меня ничегошеньки - ни подарка, ни полподарочка для вас не куплено… А денег-то нет. То есть вообще нет! Даже на "жвачку"… Короче, пошел напоследок по Стокгольму прогуляться, башку просто проветрить… Да нет, вру. Просто никаких сил не было смотреть на то, как остальной наш театральный народец чемоданы пакует да сувениры-шмотки по дорожным сумкам расфасовывает… До сих пор не понимаю, каким таким ветром тогда меня в этот чертов "НК" занесло. Это такой, самый крупный в Стокгольме универмаг, рядом с Гамла Станом. Не была еще?.. Я-то с тех самых пор туда ни ногой. Рекламу одну увижу - и всё внутри уже начинает выворачивать. Уши алеют, щеки пунцовеют.
- Да что там у тебя случилось-то?!
- Поднялся я в отдел детских товаров, так, просто на экскурсию, и - чуть дара речи не лишился. Бог мой, сколько же там всего было!.. Я хотел оттуда скорее дёру и смотрю - а почти у самого выхода висит, аккуратненько так, на вешалочке, детское платьице. Как сейчас помню: розовое, из жёсткого газа, с набивными такими букетиками. Блёстки россыпью, юбка колокольчиком, короткие рукавчики - фонариком, сзади бант огроменный… А главное - как раз на тебя. И стоит ровно столько, сколько еще вчера у меня оставалось… Вот меня бес тогда и попутал…
- И что? - испуганно округлив глаза, невольно подалась к отцу Самсут.
- Украл я его, вот что.
- Ка-ак украл?
- Да очень просто. Смотрю - вроде никого поблизости нет. Вот я его - хвать с вешалочки - и под рубашку. Гляжусь в зеркало: вроде ничего не заметно, так, разве что небольшой пивной животик образовался. В общем, я - на выход. А там - как зазвенит на всю камаринскую! Я ж тогда ничего не знал про эти их магазинные штучки…
- И что потом?
- Знаешь, если бы я тогда рванул со всех ног, возможно, и не догнали бы. Но я так перетрусил! Стою как дурак, ничего понять не могу. Пытаюсь платье из-под рубашки вытащить, а оно, как назло, за брючный ремень зацепилось… Так меня с этим платьем, на штанах висящим, и повязали.
- Били? - в ужасе спросила Самсут.
- Да ну, что ты! Это же не Россия! Здесь народ вполне себе культурный, а за полицию и говорить не приходится… Подошли двое, вежливо так под локоточки взяли и - вниз. Посадили в патрульную машину и отвезли в участок.
- А дальше?
- А дальше посмотрели они на мой молоткастый серпастый, позвонили куда-то, отвели в камеру, велели ждать. Я думал, они за консулом поехали, но нет, оказалось, ни фига подобного… Часа через два заходит ко мне мужичонка в штатском и, не представляясь, начинает вести задушевную такую беседу. Это я уже позднее догадался, что он был из СЕПО.
- А что такое СЕПО?
- Шведская политическая полиция. Вернее, контрразведка… Особо рассусоливать со мной он не стал. Говорит, у вас, мол, господин Головин, теперь есть только два пути. Первый: прокатиться в местный суд, получить свой честно заработанный год за кражу, после чего отправиться в общеуголовную тюрьму. За своих домашних, дескать, не беспокойтесь - мы им обязательно сообщим. И в консульство сообщим, и в театр, и в вашу профсоюзную организацию… Веришь-нет, я после этих его слов чуть в обморок не грохнулся. Это ж позор-то какой! Актер Ленинградского малого драматического театра попался на мелкой краже в магазине. Ключевое слово-то даже не "кража", а именно что "мелкой".
- А второй путь? - нетерпеливо перебила отца Самсут.
- А второй вполне себе банальный: я вполне официально прошу убежища в Швеции и выступаю с несколькими политическими заявлениями. С теми, которые они мне сами и напишут. Словом, невелик выбор: либо во всеуслышание объявляют тебя вором, либо - диссидентом, подпольным борцом с коммунистической тиранией… В общем, ситуация как в присказке нашей бабушки Маро про курицу, которой "всё едино, свадьба или поминки"… Дали они мне на раздумье полчаса, больше просто нельзя было - наша труппа уже на паром грузилась. Но мне и десяти минут вполне хватило: раз уж, куда ни кинь, всё одно - клин, так уж лучше прослыть "узником совести", нежели мазуриком, эдаким "голубым воришкой Альхеном". Вообще-то был еще и третий вариант - удавиться от стыда да позора. Но в камере с веревкой, сама понимаешь, плохо, да и брючный ремень у меня на всякий случай отобрали… Потом-то я, конечно, узнал, что развели меня эти самые "сеписты" как фраера лопоухого.
- Как это развели?
- Да так, как наперсточники на рынках разводят. По всем местным законам никакая тюрьма мне за это несчастное платьице не светила вовсе. Максимум - денежный штраф да запрет на последующий въезд в страну… Но мы же советские люди были, у нас в крови панический страх перед правоприменительной системой на генетическом уровне заложен! В общем, слаб в коленках оказался твой отец. Не смог поддержать репутацию героического однофамильца…
- Это ты какого однофамильца имеешь в виду? - не поняла Самсут.
- Как это какого? Разумеется, Камо.
- Это того самого, которого иголками кололи, а он терпел, притворяясь сумасшедшим?
- Ну да.
- Но какое отношение он имеет к нам?
- Да в общем-то никакого, кроме фамилии.
- Какой фамилии?
- Тер-Петросян, разумеется. Ведь это девичья бабушкина фамилия.
- Надо же, а я и не знала… Но, погоди, а что же мама? Почему ты ей потом не написал, не позвонил, не объяснил? - в отчаянии вскинулась Самсут. - Она ведь до сих пор уверена, что ты осознанно сделал тогда свой выбор, а нас просто-напросто бросил на произвол судьбы!.. Господи, папочка, если бы только знал, как все эти годы, пока была жива, проклинала тебя бабушка Маро!
- Неужто даже проклинала? - горько покачал головой отец.
- Да. Ей было больно осознавать, что ее сын, ее Матос продал, причем не какую-то там абстрактную Советскую страну, а настоящую родину. Даже две: родину предков - Армению и свою - Ленинград… "За сытую жизнь все равно как за тридцать сребреников", - говорила она… Ой, папочка, прости меня, дуру, пожалуйста, - осеклась вдруг Самсут. - Представляю, как тяжело тебе всё это сейчас слушать.
- Ничего, дочь, всё нормально. Зная характер нашей Маро, примерно такую ее реакцию я себе и представлял. Но… что сделано, то сделано. Прошлого все равно не воротишь… А написать или позвонить поначалу я вам не мог в принципе. Я же первый месяц, пока под их диктовку заявления делал и интервью давал, в специальном изоляторе сидел. Это уже потом, когда шумиха улеглась и более я сделался шведам категорически неинтересен, меня в еврейский лагерь для переселенцев перевели. Там я полгодика просидел.
- А почему в еврейский?
- А черт его знает! - улыбнулся Матос. - Знаешь, шведам, им, в принципе, по барабану, каких ты кровей-корней. Здесь все толерантны до умопомешательства. Скорее всего, просто кто-то решил, что, раз диссидент из СССР, значит, обязательно еврей. Ну а нам, армянам, как и татарам, всё едино. К тому же, из сугубо меркантильных соображений, в материальном плане всё было довольно неплохо. Там ведь как? Половину содержания платила местная еврейская община, синагога, а вторую половину - государство… Да и свободы, конечно, стало побольше. Я, кстати, как только переселился, первым делом отправил Гале телеграмму, в которой предложил ей заочно развестись.
- И мама высылала тебе уведомление о разводе?! - потрясенно переспросила Самсут. "Так вот, значит, что мать имела в виду в тот день, когда во всеуслышание объявила, что у меня больше нет отца!"
- Ну конечно. А разве ты не знала?.. Ты только пойми меня правильно, Самсут, - с этими словами отец сделался необычайно серьезен. - Решиться на это мне было непросто, безумно непросто. Но я прекрасно понимал, что жить в Союзе жене "изменника родины" ой как тяжко. Кто ж тогда знал, что скоро задуют все эти ветры перемен?
- Ну а хотя бы письма?
- Писем я вам не писал всё по той же причине - не хотел, чтобы их гэбэшники читали. И потом - разве в письме всё расскажешь? Да и не умел я никогда письма писать: вечно со мной так - вроде хочешь одно сказать, а на бумаге прочтешь - совсем другой смысл получается.
- Но почему же ты не приехал к нам потом? - не унималась Самсут. - После всей этой перестройки, в девяностые, когда с загранпоездками не стало абсолютно никаких проблем?
- Десять лет - довольно большой срок, дочь. Я хотел дать Гале шанс забыть про меня и начать новую жизнь Встретить другого, путёвого, работящего, правильного мужа.
- И правильного отчима для меня?
- Ну, к тому времени ты была совсем взрослой девочкой и едва ли нуждалась в отце.
- А вот я, представь себе, нуждалась! - не без нотки вызова в голосе резко отозвалась Самсут.
- Извини, дочь, я хотел сказать, "не нуждалась в той степени, как раньше". Я детство имею в виду.
- Зачем же ты все-таки прислал нам ту рождественскую открытку?
- Понимаешь, к тому времени я уже год как сошелся с Хельгой. Одному, да еще и в чужой стране… тяжело всё это, дочь. Я ведь здесь больше десяти лет один был, бобылем жил, а потом Хельга подвернулась… Она женщина в общем-то неплохая, разве что угрюмая малость.
- Это я заметила, - съязвила Самсут.
- Во-во. Так что ты ничего такого на свой счет не подумай, она со всеми такая. Ничего не поделаешь - скандинавская ментальность. Здесь женщины в большинстве своем величавы, холодны и неприступны. Как скалы, как вечная мерзлота. Не то что наши стожки-реченьки малороссийские… - здесь отец закашлялся и поспешил сменить тему. - В общем, взяли мы кредит в банке и аккурат под Рождество купили дом в Кепинге. Видишь ли, жить в Стокгольме, безусловно, престижно, но безумно дорого. Да и суеты много. А здесь - совсем другое дело… Вот тогда я и решил отправить вам открытку. Так, на всякий случай. Чтобы вы просто знали мой новый и, скорее всего, последний адрес, - невесело заключил Матос. А потом вдруг неожиданно добавил: - Но в России после перестройки единожды я все-таки побывал! Правда, всего полтора дня, поэтому мало что успел посмотреть.
- И где же именно ты был? В Москве? - предположила Самсут.
- Зачем в Москве? В Ленинграде, естественно… Знаешь, никак не могу привыкнуть к этому новому помпезному - "Санкт-Петербург". Тем более что сия красочная обертка ничуть не соответствует нынешнему внутреннему содержанию. Как мудро написал про это мой бывший ленинградский кореш Мишка Сапего: "Санкт-Петербург! А в моем Ленинграде не было столько ворон".
- И в каком году это было?
- В мае 1992-го.
Услышав эту дату, Самсут невольно вздрогнула: в том месяце она уже была в декрете и с трудом носила свой гигантский живот.
- Но почему ты не зашел к нам?! - потрясенно воззрилась она на отца и, кажется, даже крепко сжала при этом свои кулачки, словно бы намереваясь атаковать его в зависимости от полученного ответа. - Господи, папа! Какая же ты у нас с мамой всё-таки бестолочь!!!
Глаза Матоса увлажнились, мгновенно среагировав на ее невольно вырвавшееся, отчаянное "у нас с мамой".