Подумав так, она тут же вспомнила, как сажали здесь, в саду, всей семьей яблони. Антоновку, привезенную из Пушкина, из питомника. Она ласково оглядела сад, провела рукой по темному стволу ближней яблони и, посмотрев на испачканную ладонь, тихо засмеялась.
А туман все отступал и отступал. Уже блеснула прибрежная полоска озера, начинавшегося прямо за огородом, и объявились хлипкие мостки, уходившие в туман, да десятка три плоскодонок, теснившихся вдоль них. В тумане слышались мужские голоса. Наверное, переговаривались рыбаки. Где-то там, на озере ловили рыбу вместе с неугомонным Иваном и ее мужчины. Почти каждый день они ездили вместе с ним то на охоту, то на рыбалку, то просто красивые места посмотреть. Луиджи был счастлив. Появляясь ненадолго в доме, он, яростно жестикулируя, кричал: "Прекрасно! Восхитительно! Я пью воздух! Пью, пью, - понимаешь, Вера! Болото, мох - так пахнет… Это чудо!"
- Да уж, конечно, чудо! - подзадоривала его Вера. - Нашел чего хвалить - болото.
У Луиджи от возмущения перехватывало дыхание. Он укоризненно качал головой, говорил: "Эх, женщина! - И кричал Ивану: - Ваня, скажи этой женщине, как пахнет мох! Скажи ей, Ваня. Да скажи еще про куропаток. И про красные ягоды скажи…"
Иван тихо улыбался, счастливый оттого, что гостю так нравится все, что он успел показать ему. Иногда вместе с ним ездил и Марио. Вот и вчера они втроем отправились на ночную рыбалку. Но чаще сын пропадал у соседей, в гостях у Риты, чем вызывал недовольство бабушки. "Не доведет эта девка до добра", - ворчала Надежда Федоровна.
Однажды, выйдя по обыкновению рано утром в сад, Вера услышала разговор сына с Ритой. В тумане ребят не было видно. Наверное, они шли с озера по огороду.
- Приедешь? - спросил Марио.
- А как же! Самолет пришлешь? - засмеялась Ритка. Негромко, сдержанно. Марио молчал.
- Ну так пришлешь самолет?
- Самолет, - повторил сын грустно. - Знаешь, отец с матерью три года на эту поездку лиры собирали…
- Не близкий путь, - как-то совсем по-взрослому сказала Ритка и спросила: - А тебе нравится у нас?
Он долго молчал.
- Ну же? Сказать нечего?
Вера услышала звук поцелуя. "Ах, ловкач! - подумала она. - Уже с девчонками целуется. Не успела оглянуться, он уже вырос".
- Ты мне нравишься.
- У вас все такие шустрые?
- Какие? - не понял Марио.
- А ну тебя! Так нравится тебе здесь?
- Нравится. Знаешь, у вас все такие ласковые.
Ритка засмеялась:
- Очень ласковые! Скажешь тоже! Ты ж у нас гость. Из Италии приехал! Потому и ласковы. Небось и я к тебе приеду - со мной тоже все ласковые будут.
- Нет, - убежденно сказал Марио. - В Неаполе не разбирают, гость ты или нет. Ты бы у нас не походила так свободно. А тут… Я себе так и представлял Россию. Мне мама говорила: выйдешь в поле - и петь хочется…
У Веры перехватило горло. Она с трудом сдержалась, чтобы не заплакать.
Марио с Риткой снова целовались.
- А ты замуж за меня пошла бы? - громким шепотом спросил сын. Ритка утвердительно хмыкнула.
- Пошла?
- Пошла. Если б ты на Дружной горке жил! - Она засмеялась и побежала. Марио припустился за ней…
Солнце уже начинало пригревать, и озеро потихоньку освобождалось от тумана. Сплошная пелена разрушилась, остались лишь легкие белые зайчики. И казалось, что они плывут по озеру вместе с лодками рыбаков. Стали видны дома на другом берегу, каменная церквушка без купола и слева от нее большой парк. Там было село Орлино. Справа от деревни, наверное по проселку, упруго и плавно скакали два всадника. Легкие клубы пыли поднимались из-под копыт и висели в воздухе. Всадники подъехали к озеру и спешились. Вера поняла, что это мальчишки пригнали лошадей на водопой. Одна лошадь была совсем белая, другая темная. Издалека было трудно разобрать - черная или темно-гнедая. "Ты, конек вороной, передай, мой родной, что я честно погиб за Советы…" - вдруг вспомнились Вере слова старой песни.
"А ведь скоро уезжать из этой благодати, - подумала Вера и испугалась. - Что у нас сегодня? Понедельник? Билеты на воскресенье". Ей стало грустно. "И почему я должна торопиться? Это Луиджи на работу, он пусть и летит. У меня-то две недели в запасе. А потом…" О том, что будет потом, Вера боялась и думать.
"Марио останется со мной, - решила она. - Ему тоже не к спеху".
Потом они вдвоем с матерью пили чай. Анастасия очень рано уходила на ферму, мужики еще не вернулись с рыбалки. Мишка был в школе. Почти каждое утро у них были такие тихие чаепития. Мать расспрашивала Веру о житье-бытье. Ее интересовали подробности, что дочь готовит на завтрак и обед, бывает ли мясо в магазинах, продают ли на рынке картошку или приходится есть одни макароны. Вера отвечала обстоятельно, без утайки. Рассказывала и о хорошем и о плохом. Надежда Федоровна огорчалась, что старшему Вериному сыну не повезло, не смог получить высшего образования, да и с женитьбой вышло наперекосяк. Девочку выбрал легкомысленную, третий год с ней мается. Узнав, что мяса хоть и полно в магазинах, но особенно не разгонишься, дорогое, и чаще, чем два раза в неделю, Вера мясное не готовит, да и вообще приходится экономить, сказала:
- Ничего, дочка. В нашем доме всегда умели скромно жить. Много - сытно, а мало - честно.
После чаепития Вера помогала матери по дому, кормила приехавших с рыбалки или с охоты Луиджи и Ивана, а потом, когда они, осоловевшие от еды и бессонной ночи, заваливались спать, шла в лес или на озеро.
Почти каждый раз ей встречался по дороге Павел. То на своих сереньких "Жигулях", то на велосипеде. Вера сначала думала, что случайно, потом поняла, что Мохов просто подкарауливает ее.
- Привет итальянцам! - всегда говорил Мохов. - Привыкаем к отчим краям?
- Сколько двоек поставили, Павел Георгиевич? - в свою очередь спрашивала Вера. - И почему вы не в школе?
Чаще всего, обменявшись парой ничего не значащих фраз, они расходились. Только один раз Павел свозил Веру на Дружную горку, показал новостройки, угостил шампанским в маленьком кафе. Но сколько бы они ни встречались - и на улице, и тогда, когда Мохов приходил к ним домой, "на огонек", как он всегда говорил, Вера постоянно чувствовала на себе его пристальный взгляд. И были в этом взгляде и укор, и тоска, и надежда, а главное - вопрос.
"Господи, это же наваждение какое-то, - пугалась Вера. - Неужели и правда никого он себе здесь не нашел? Хоть бы влюбился в какую другую!"
Анастасия упрямо твердила ей каждый день:
- Оставайся ты, Верка, дома. Насмотрелась на свою Италию, и ладно. Тут мать, тут вся родня. Случится там что с твоим мужиком - с тоски сдохнешь. Кому ты там будешь нужна? Думаешь", детки позаботятся? Как бы не так. У них своих забот хватит. Муженек тебя постарше. Да и вообще-то бабы дольше живут…
Вера и сама понимала, что старость предстоит ей безрадостная. Она уж молчала, что муж последнее время стал часто болеть. Что-то с печенью. А у него в семье и отец и дед умерли рано. И тоже от больной печени.
Видя, что сестра молчит, Настя наседала:
- Да ты и Луя своего уговори! Ему с тобой-то разрешат! Думаешь, не согласится? Видала, как они с Ванькой подружились - не разлей вода. Да и нравится ему тут. А нет - так мы тебя за Павла Мохова выдадим. Будешь как королева на "Жигулях" разъезжать.
Она пристально посмотрела на Веру и засмеялась:
- Ох, старуха, ты еще краснеть не разучилась! Смотри-ка! Первая любовь, значит, и правда самая верная?
С приближением дня отъезда сладкая пора узнавания и какая-то неизъяснимая душевная благость в душе Веры сменились тревогой и раздражением оттого, что все в жизни так сложно, что нельзя соединить в одной судьбе то хорошее, без чего трудно быть счастливой, что надо выбирать, а значит, от чего-то отказываться. Вера ходила сумрачная, неразговорчивая и все больше задумывалась над тем, а не остаться ли и впрямь ей в Замостье еще на две недели. Она убеждала себя, что этих двух недель вполне хватит, чтобы соскучиться по дому, другому дому, по Луиджи и уехать веселой и радостной.
"Пойдут дожди, начнется непролазная грязь, надоест мне сидеть дома вдвоем с мамой, - думала Вера. - Захочется на солнышко. Наверное, захочется… Да и чего я переживаю - подумаешь, две недели!"
А ее уговаривали остаться насовсем. И сестра с мужем, и тетка Анна, и Павел Мохов… Только мать ни слова не говорила об отъезде.
Луиджи, казалось, не замечал состояния жены. Все так же мотался с Иваном на его "ИЖе" на охоту и на рыбалку. Только стал еще более ласков с Верой и в те короткие часы, когда они были вместе, много говорил о доме, о том, что следует наконец купить машину. Пускай пока и маленькую. Тогда на выходные они будут ездить в Помпею, в Рим и в горы. Съездят на озеро Альбано и в Венецию.
- Хватит нам каждый месяц субсидировать Виктора, - говорил Луиджи. - Пусть он со своей принцессой сам выпутывается. Небось на "фиат" ему хватило, а выплачивать за квартиру должен я! Да и матери можно посылать поменьше. Все-таки пенсию получает.
"Надо мне наконец поговорить с Луи, - думала Вера, с улыбкой слушая мужа. - Пускай знает заранее. Две недели - не срок". И не говорила. Откладывала.
А за два дня до отъезда все решилось само собой. В тот вечер Иван и Луиджи были дома. Пришел Павел.
В доме вкусно пахло печеным - мать только что достала из печи пирог с капустой. Макала куриное перо в растопленное масло и ловко смазывала зарумянившуюся корочку.
На столе уже шумел самовар. Мужчины смотрели телевизор - советская сборная играла с немецкими футболистами.
- Веруша, - спросила мать, - а ты пироги-то своим мужикам печешь?
- Нет, мам. Не пеку. Пробовала, да не получалось. Видать, русской печки не хватает.
- У плохой хозяйки всегда причина найдется, - проворчала Надежда Федоровна. - Помню, девчонками вы с Настей всегда мне помогали. А кусок теста останется, налепите зверушек - и в духовку. Вкусные получались. -
Она кончила смазывать пирог и прикрыла его белой бумажкой. - Пускай отойдет. Счас и попьем чайку с мягоньким. - Надежда Федоровна присела на табуретку рядом с Верой и ласково потрепала ее по плечу.
- Эх ты, сестрица, - усмехнулась Анастасия, - до седых волос дожила, а пирога испечь не умеешь! Надо бы погонять тебя у плиты. Все бы вспомнила. Да еще успеем! Муженька вот проводим… - она сказала последнюю фразу нарочито громко и подмигнула Вере. - Пара неделек будет наша.
Луиджи оторвался от телевизора и с тревогой посмотрел на Настю, потом на жену.
- А что, и верно, - подал голос Иван. - Ей же не на работу. Пусть поживет. - Он хлопнул Луиджи по плечу. - А наскучит - и вернется к тебе. Две недели без жены - ой как хорошо пожить! Правда?
"Ну вот, сейчас и решится, - волнуясь, подумала Вера. - Только мама почему-то молчит?"
Она чувствовала, как пристально смотрит на нее Павел, и боялась поднять глаза, а только молила бога, чтобы не покраснеть. "Ведь подумают бог весть что. Настька уже прошлась разок. А чего ради?"
Наконец она справилась с собой и взглянула на мужа. Луиджи словно в размере уменьшился, сидел сжавшись, глядя на нее с такой печалью, что защемило сердце. "Ну что ж это он, - невольно раздражаясь, подумала Вера. - Словно навек расстаемся…" И тут же ей стало стыдно за это раздражение. "А может, и навек, а может, и навек", - пронеслось у нее в голове.
- Эх, Верка, Верка! - сказала мать. - Поздно теперь учиться пироги стряпать. Будешь своих чернявеньких макаронами кормить… - Она улыбнулась Луиджи. И он ответил ей улыбкой, в которой светилась надежда.
Надежда Федоровна перевела взгляд на дочь, хотела еще что-то сказать, но сердце у нее вдруг зашлось, будто онемело. Несколько секунд старуха не могла продохнуть. "Господи, помилуй, - прошептала мысленно. - Не- што припадок опять?" Но прошло еще мгновение, и она вздохнула полной грудью. Настя метнула на нее испуганный взгляд.
Краска залила Верино лицо. В первый момент она не могла найти что сказать.
- Да уж какие тут пироги… - наконец выдавила она из себя обреченно. - Не выйдут мне две недели. Надо ехать. И хлопот много - билет, виза… А Луи-то один…
Мохов так сжал зубы, что у него побелели скулы. Он встал из-за стола и, коротко бросив: "Я покурить", - вышел из дому.
Все знали, что Павел Георгиевич никогда в жизни не курил.
Настя уткнулась Вере в плечо.
- Да что с вами, бабы! Как на поминках! - спокойно сказал Иван. - Ведь приедет Вера. Раз уж дорожку проторила- приедет. Правда, мама?
- Правда, Ванюша, - еле слышно прошептала Надежда Федоровна.
- И Луиджи приедет, - продолжал Иван. - Ему наша рыбалка понравилась. Правда, Луи?
- Правда, правда! - оживился Луиджи, и в глазах у него засветилась радость. - Мы с Ваней… Да мы с Ваней… Эх! На озеро, на реку! Рыба, утки! - Он вскочил, яростно размахивая руками. - В Италии леска крепкая. Любая рыба сидит. Мы с Верой приедем. Какие люди здесь! Ваня - мой друг. Мама… - Он вдруг закрыл глаза ладонью, все увидели, как из-под нее текут слезы.
- Это ничего, это хорошо! - Луиджи смотрел на всех с робкой улыбкой, словно просил извинения. - Это хорошо. Мама такая женщина! Добрая. Как моя мама. - Он поклонился Надежде Федоровне и стал целовать ей руки. Потом подошел к жене, обнял ее за плечи и смотрел на всех, довольный, улыбающийся.
Когда они уезжали, моросил мелкий дождь. Долго прощались на терраске. Женщины всплакнули. Настя все твердила:
- Приезжайте, родненькие. Приезжайте…
Повез их в аэропорт на своем "Москвиче" приятель Павла Мохова, учитель литературы Олег Николаевич, сам Павел не пришел даже проститься.
Когда садились в машину, прибежала запыхавшаяся Ритка. Зардевшись вся, сунула в руки Марио огромный букетище астр.
Иван, несмотря на все уговоры, надел брезентуху с капюшоном и тронулся вслед на своем мотоцикле.
Надежде Федоровне после того, как дочь уехала, сделалось плохо. Капли не помогли, тетка Анна, оставив сестру на попечение внука Мишки, бегала в правление, вызывала из Дружной горки "неотложку". А дождь лил не переставая.
НЕИЗВЕСТНЫЙ ГОЛЛАНДСКИЙ МАСТЕР
Никогда не думал, что могу быть таким нерешительным. Вот уже час хожу около кассы в большом шумном зале Московского вокзала и никак не решу окончательно - уехать или остаться? Делаю очередной круг, прохожу мимо скамейки, на которой расположилось большое семейство: миловидная, с чудесными русыми волосами женщина, две девочки, похожие на мать, и мрачноватый мужчина неопределенных лет, скорее всего глава семейства, в джинсовом костюме. Мужчина поглядывает на меня сердито. Возможно, принимает мои круги на счет своей супруги. Краем глаза я замечаю, как он, наклонившись к уху, что-то говорит жене. Наверное, обо мне, и, конечно, нелестное. Женщина смотрит в мою сторону, улыбается.
Вчера я уже сдавал билет и брал новый. Хорошо, что это была суббота. Но сегодня воскресенье, завтра мне на службу, командировка закончилась. Правда, я могу позвонить начальству и попросить один день за свой счет. Но зачем? Я еще не решил для себя главного: сказать или не сказать…
Все началось с того, что мне захотелось вспомнить прошлое, и, выйдя вечером из гостиницы, я отправился на Васильевский остров. Нет, уж если рассказывать, то надо с самого начала…
Мне показалось, что этого человека я уже когда-то видел. Во всяком случае, он напомнил мне довоенное детство. В душном вагоне метро он стоял в толпе сосредоточенных, большей частью хмурых людей и улыбался удовлетворенно и чуть застенчиво, показывая редкие, порченые зубы. Сделав из ладони трубочку, он то и дело подносил ее к глазам и пристально и подолгу вглядывался туда. На его худом, заросшем белой щетиной лице дегенерата в эти моменты отражалось какое-то непонятное, раздражавшее меня блаженство. Оторвавшись от созерцания, мужчина оглядывался на пассажиров, словно хотел кому-нибудь рассказать о том, что он увидел. Но люди отводили глаза или хмурились отчужденно, и мужчина, виновато улыбнувшись, опять углублялся в свое занятие.
До войны в нашем дворе жил Миша, молодой парень, дебил. Впрочем, мы, мальчишки, такого слова не знали и дразнили Мишу просто психом, когда он выходил гулять со своей матерью. Мать всегда крепко держала Мишу под ручку и шла, низко опустив голову, не глядя по сторонам. А парень вот так же застенчиво и блаженно улыбался, вглядываясь в сложенную трубочкой ладонь, и, завидев кого-нибудь из мальчишек, тянулся к нему, приглашая поглядеть. "Иди, псих!" - обычно кричали мы на его приглашение, и Миша, улыбаясь, смотрел на кричавшего с сожалением. Вот этого сожаления мальчишки и не могли ему простить.
Я прикинул: Мише до войны было уже лет восемнадцать, а этому мужчине не больше сорока. Впрочем, психи всегда выглядят моложе своих лет. Но нет, это был не Миша, тот погиб во время блокады. Сначала умерла его мать, потом две тети - старые девы… Кто-то из оставшихся в живых ребят говорил мне, что умер и Миша. Да он просто не мог не умереть, беспомощный и одинокий.
Перед войной я слышал, как моя мать рассказывала приехавшей погостить из деревни тетке, что психи вроде Миши родятся, если женятся близкие родственники. Но в доме у Миши мужчин не было видно, и о его отце никто ничего не знал.
Встреча с сумасшедшим напомнила мне мое детство. Но так уж, видно, предназначено мне было сегодня - вспоминать. Какой-то механизм сработал в моей памяти при виде этого человека, и люди, давно ушедшие или совсем забытые, обступили меня со всех сторон. В кармане у меня уже был билет на ночной поезд в Москву. Оставалось немного свободного времени, и мне захотелось побродить по тем улицам, где прошло мое детство, заглянуть во дворы, что служили нам, мальчишкам, полем нескончаемых битв между красными и белыми. Увы, война пришлась как раз на то время, когда только начинаются первые прогулки по набережной со знакомыми девочками, и вспомнить по этой части мне было совсем нечего.
От гостиницы я прошел набережной, через мост Лейтенанта Шмидта, по пыльной Восьмой линии. Долго стоял на углу Среднего и Седьмой, около школы, в которой начинал учебу.
Уже смеркалось. Правда, электричество на улице еще не зажигали, но в окнах домов то тут, то там вспыхивал свет. Вспыхнул он и в огромных окнах на втором этаже большого дома прямо передо мной, на другой стороне неширокого Среднего проспекта. В комнатах мелькнула женская фигура и исчезла. А несколько секунд спустя зажегся свет в окне рядом. Видимо, это была кухня. Но я смотрел в светлые окна комнаты и не мог отвести взгляда - на темно-синей стене висела огромная картина в богатой золоченой раме. Мне была видна только часть картины, но я сразу узнал ее. До войны она украшала квартиру, совсем недалеко отсюда, на Третьей линии.
Ночное море, рассеченное лунной дорожкой, несколько мрачных утесов, белеющая кайма прибоя и на рейде большой парусник со спущенными парусами. Вокруг какая-то тревожная пустынность, и только на корме у парусника горит свет в небольшом окошке…