11
Иду по ровному, каток здесь хорошо прошелся.
И вижу, что и ложбинку эту, где я лежал, он тоже прокатал и ее больше нету, все гладко. Однако труба с проводами торчит. Где-то здесь был тот камень, на который я пакетик свой положил, но и камня этого не видно. Топчусь на месте, ковыряю палкой песок, везде гладко, но мягко.
Наконец натыкаюсь палкой на твердое. Каток этот камень просто в землю вдавил и песком завалил. Ковыряюсь быстро, а то увидят, что стою и делаю что-то, и прибегут помогать.
Есть! Ура! Вижу краешек пластикового мешочка, синий с зеленой надписью, в который было завернуто.
Стал скрести, чтобы сверток наружу выковырнуть, резко задел его своей четырехлапой палкой, а он весь и раскрылся передо мной, как цветок.
Кармела кричит:
- Михаэль! Нашел? Что у тебя там?
- Да нет, - отвечаю, - так… показалось.
- Брось ты это, ей-богу! Не стоит оно того, пошли!
- Ищи, ищи! - кричу.
А оно и впрямь того не стоит.
Лежит в рваном сине-зеленом пластике кучка крупитчатого белого вещества, блестит на солнце, цветными искрами поигрывает. Вроде толченого сахара-рафинада, только еще белее и ярче… Красиво…
Ну и вот тебе.
Черт попутал - черт и распутал… Проехался катком многотонным, точно как камешки эти легкие проехались по твоей жизни… Были - и нету, один порошок… Успели, однако, и тебя, Мишенька, прокатать, была у тебя простая, удовлетворительная жизнь рядового инвалида, а что стало… Не камней жалко, а что не может черт теперешнюю твою ситуацию так же легко распутать, не может он вернуть все, как было, пусть даже и с рестораном…
Стоп.
Рассуждать и себя жалеть некогда, потому что порошок весь ярко-белый. Весь порошок белого цвета!
А должен быть с примесью красного! Красного должно быть порядочно, а нету. Где же оно?
Скорее разметал палкой сахарный песок - нету! Весь насквозь белый!
А как же Красный Адамант? Где из него порошок? Нигде нет!
Это может означать только одно: Красный мой Адамант выжил. Уцелел! И должен быть где-то тут. Завалился в какую-нибудь ямку и спасся!
Тыкаю палкой, щупаю, ищу везде - и не нахожу. Но ведь не может быть далеко, только тут же, рядом с бывшим свертком, да где же он? Руками надо бы пощупать, тогда и видно лучше, но нагнуться я не могу.
Нагнуться не могу, но могу упасть. Теперь будет кому поднять.
Правда, в теперешнем сознательном состоянии прямо взять и упасть тоже не смогу, это ночью тогда я свалился и даже не заметил, а теперь тело не позволит, знает, какая будет боль и какая опасность.
Но рядом твердо торчит кверху моя родимая труба с проводами. Как я с ее помощью тогда поднялся, так же теперь и опущусь.
Только не торопиться, хотя надо торопиться, сейчас они меня увидят и прибегут. Не касаться проводов, черт ведь их знает. Бросил палку, уцепился за трубу обеими руками, подержал тело на весу. Перехватил руками вниз по трубе, подогнул здоровую ногу, больную выпрямил и положил наземь плашмя - и сел. Ух, больно!
Больно, больно - только от тебя и слышно. Придумай что-нибудь поинтереснее.
Завалился на бок, носом прямо в сахар, и стал ощупывать вокруг подряд каждый сантиметр.
А Кармела уже увидела и бежит. Точное повторение, как тогда у нее в туалете! И даже кричит то же самое: ой, Мишен-ка, ты упал! Только теперь никакой сантехник не поможет.
Если сию секунду не найду, то все.
Кармела подбежала и хватает меня под мышки поднимать, параллельно костерит меня на чем свет стоит. А я издаю беспомощные стоны и скребу ногтями песок.
- Подожди минутку… сейчас… больно, не тяни…
Тут и парень с катка подошел, тоже стал помогать. И подняли. И держат под руки с обеих сторон. А я повис у них на руках, как кукла, никаких сил нет, только и хватает на то, чтобы кулак покрепче сжимать. Потому что выскреб-таки я его из песка, выскреб в последнее мгновение.
Удостоверения личности мы, ясное дело, не нашли.
12
- А… зам… А-а…
- Галочка!
- Папа… это ты? Ты здесь…
- Здесь я, здесь. Как ты себя чувствуешь?
- О-о… Где Азам?
- Нехорошо тебе? Ты чего-нибудь хочешь?
- Пить…
- Нет, пить нельзя. Вот. - Выдавил ей на губы несколько капель из ватки.
- Где Азам…
- Он не здесь.
- Где он…
- В другой палате.
- Что с ним… Ты его видел…
- Тихо, девочка, не разговаривай, тебе нельзя.
- Ты его видел…
- Нет еще…
- Почему… Сходи, папа… сходи… сейчас… Или Алексей… пусть сходит…
- Он в реанимации… нас не пустят.
- До сих пор в реа… почему…
- Не знаю, Галочка.
- А что… врачи… спроси… ему операцию…
- У вас у обеих успешно прошло, и твоя, и мамина, все будет в порядке.
- Мама…
- Мама отдыхает, и ты отдыхай… теперь нужно тихонько лежать и выздоравливать.
- Не… хочу я…
И закрыла глаза.
И поди знай, чего именно она не хочет.
Третий день после операции пошел, она уже совсем проснулась, но лежит с закрытыми глазами. И каждый раз, как откроет - Азам. А мы до сих пор ей не сказали, Таня все просит: не говорите, не говорите, пусть немного окрепнет.
А я думаю, она знает. И с самого начала знала, как тут не догадаться. Но не верит, не хочет, все еще надеется.
Доктор Сегев говорит, надо сказать. А если сами не решаетесь, я пошлю психолога, он подготовит и скажет. Тогда, говорит, она сможет начать горевать по нем настоящим большим горем. А так не может себе позволить и еще больше мучается, от неизвестности, хотя и знает. Пока хоть тень надежды остается, не может она по-настоящему с ним расстаться, и не может начаться процесс заживления этой раны.
- И, - говорит, - все-таки очень хорошо и для нее большое утешение, что плод удалось сохранить. Очень ранний, недели две всего, но в полном порядке.
Плод! Вот он, секрет, который она нам хотела сообщить! Значит, успели все-таки, в последний момент. Радоваться? Или проклинать и девку, и все на свете? Раньше я бы сказал проклинать, а теперь думаю, какое счастье.
- Доктор, - говорю, - какое счастье! Это они буквально в последний момент успели. Да, но как же она про это ни разу даже не спросила? Только про Азама.
- Ну, - говорит - полость живота у нее была разворочена порядочно, и именно в районе матки. Тут уж она, видно, так боялась, так отчаивалась, что просто стерла это из сознания. Но стенку матки только слегка задело, а девочка у тебя очень крепкая. А может, даже и не знала?
- Знала, знала! - говорю. - Давайте, доктор, присылайте своего психолога.
13
Днем я при них находился неотлучно, только покурить, в туалет и один раз на рентген, а ночевать мне доктор Сегев не позволил. Просто велел сестрам гнать меня из больницы. Посмотрел на мой рентген и говорит:
- Если так и дальше пойдет, тебе, спондилайтис, придется опять на стол ложиться. Но только знай, я тобой больше заниматься не буду, пусть режет тебя, кто хочет. Очень уж ты безответственный оказался.
Так мне обидно было это слышать, что он мой характер так неправильно оценил. Я вот именно что всю жизнь никакой ответственности на себя не брал, потому что какая ответственность у инвалида. А теперь я еще больше инвалид, и вон какую ответственность на себе несу, и не отказываюсь. А он - безответственный… Я от него ожидал лучшего понимания.
С другой стороны, я к своему здоровью всегда относился внимательно, а теперь надо вдвойне. Поэтому не спорю, и на ночь Кармела отвозит меня домой. Собственно, им теперь ночное дежурство уже и не нужно.
Алексей быстро отпал и убежал к своей жене с младенчиком. Но Йехезкель до сих пор сидел при них каждую ночь, но сегодня скажу ему спасибо, больше не надо, и пусть больше не приходит. А то он ведет себя просто как настоящий родственник, так что со стороны неясно, кто здесь глава семьи. Халат Тане новый купил, когда она вставать начала, еду ей привозит - Галку до сих пор кормят и поят через трубочку, но сказали, что завтра начнут давать жидкости, и если благополучно пройдет, то и жидкую пищу. И как только наладится пищеварение и стул, то их обеих и выпишут, продолжать болеть в домашних условиях. И я не хочу, чтобы он в это время был тут.
Таню уже могли бы и выписать, но держат ради Галки, для моральной поддержки. И я просто дрожу, что будет, куда они обе пойдут, неужели к нему, но поговорить с Таней не решаюсь, слишком она слабая и грустная. Смотрит на меня часто и думает что-то все время, но не говорит о чем. Мы вообще мало все это время разговаривали, и все больше о дочери. Девочка замкнулась в себе, лежит и молчит, послушно делает, что врачи велят, отвечает на вопросы, а так все молчит. С одним только гинекологом разговаривает охотно. Плохо, что плакать не может. И что мы будем с ней делать? Или она отгорюет и со временем это постепенно пройдет само. Такого типа разговоры. Один раз только Танечка улыбнулась, говорит, будет у нас еще один внучонок.
- Арабчонок, - говорю.
- Арабчонок-еврейчонок-русачок.
- Да, - говорю, - а может быть, внучка.
Смотрит на меня недоверчиво:
- И ты ничего?
- Я? Я ничего, - говорю. - Пусть.
14
Вхожу в палату с твердым намерением сказать Йехезкелю спасибо и всего хорошего целиком и полностью.
Надо только сделать так, чтобы Таня не слышала. В палате просто поздороваюсь, а когда соберется уходить, выйду провожать и скажу.
Занавески вокруг обеих моих больных задернуты. Хороший знак, значит, за ночь ничего плохого не случилось. Сначала, когда обе были очень плохие, велено было держать всегда отдернутыми, чтобы сестры, проходя мимо, сразу видели. И состояние было такое, что им было все равно. А как стало немного получше, начали просить задернуть, особенно Галка, и разрешили. Теперь у них есть некоторый пратиют, что в больнице особенно ценно.
А за занавеской у Таниной кровати разговаривают.
Обычно я еще с порога говорю им всем здравствуйте, как тут мои дамы, а в этот раз, сам не знаю почему, вошел тихо. И остановился.
Голос у Йехезкеля негромкий, разобрал только конец:
- …больше меня не хочешь?
А Танин чуть погромче, но такой больной, такой печальный, что у меня руки похолодели:
- Ангел мой небесный, Хези… я лучше тебя человека не знаю… И большего счастья представить себе не могу… Почему мы не встретились раньше, давно-давно…
- О-о, Таня…
И молчат. И я замер. Горько мне прямо до слез, что она так с ним говорит, однако разговор, кажется, в мою пользу!
- …но только не могу я с двоими быть… никак это нельзя…
- Нельзя…
- Должна с одним…
- Вот и будь со мной…
- Он мне муж, Хези… всю жизнь прожили…
- Да…
- А у тебя есть жена… нехорошо это…
- Ты же знаешь, Таня, кто у меня есть. Она бы простила…
Я тогда еще не знал, что жена у него навек не человек, и подумал: ну и ну, еще и женатый, вот так верующий!
- Она бы простила, Бог не простит… ты видишь, как всё… это всё из-за нас…
- Нет! Нет! Не думай так!
Я тоже считаю, что так думать нельзя. Разговор определенно в мою пользу, но мне нужна моя Таня, а не такая, которая будет вечно оглядываться на Бога и замаливать свои грехи. Не говоря уж о том, что не из-за них всё это, я-то лучше всех понимаю из-за чего. И в нужный момент я ей это разъясню, сниму с нее вину.
Слышу, плачет. Или, может, это он, трудно разобрать.
Осталось только мне зареветь…
А она дальше:
- И ты сильный, Хези… тебе не будет плохо…
- Таня… Таня…
- Ты и без меня не пропадешь, а он… ему…
- Мам… а мам…
Это Галка. Неужели и она все это слушает? А впрочем, пусть, может, это ее от своей беды отвлечет.
Тихонечко вышел из палаты, подождал минуту и вошел нормально, с громким приветствием. Разговор их все равно прервался, а я и так понял главное: Таня вернется ко мне!
Хотя странно, конечно, как она сказала: ты сильный, а он… Я думаю, это чтоб Йехезкелю было не так обидно.
15
Мы теперь в моей двухкомнатной квартирке живем впятером.
В спальне на нашей с Таней кровати лежат Таня и Галка. В салоне на тахте лежу я. А по вечерам Йехезкель раскладывает в салоне у другой стены раскладушку, и на ней спит его сын-аутист. А самому Йехезкелю Алексей дал спальный мешок, и он спит в кухне на полу.
Доктор Сегев был прав, и меня-таки подкосило. В день, когда их выписывали, я почувствовал не какую-нибудь, а настоящую боль в бедре. Мне даже показалось, что там хрустнуло что-то. Ничего там не хрустнуло, сказал мой врачишка, но хватит фокусов. Либо ты с сегодняшнего дня и на ближайшие две недели соблюдаешь полупостельный режим в сочетании с легкой гимнастикой и короткими прогулками по квартире, либо твой костный мозоль нарастет не так, как надо, и ходить как следует ты никогда сможешь.
Постельный режим! Когда на мне теперь две больные женщины, одна из них в трауре, да и вторая с душевной травмой, и все хозяйство!
Нам, правда, дали на месяц няньку, на два с половиной часа в день, кроме субботы, любимый мой Битуах Леуми подарил, но это же капля в море. А кто будет… а кто… и как…
Вот тут-то натура Йехезкеля и проявилась во всю свою ширь. Правильно Таня сказала, ангел небесный, и нет ему другого названия.
Домой нас отвезли в такси-микроавтобусе - Йехезкель заказал. Женщины полулежали на передних сиденьях, Алексей рядом с водителем, а мы с Йехезкелем сзади. И по дороге он мне говорит, причем так, как будто это он меня о чем-то просит, а не наоборот:
- Позволь мне побыть немного с вами у вас дома. Вам всем необходим постоянный уход и лечение.
Вот это да. Сразу решились бы все проблемы. И ухаживать бы стал, и иголками, я думаю, колоть, и капельки давать. Я ведь в это теперь отчасти даже верю.
Но просто не знаю, как и отвечать. Надо же помнить, кто он такой и чем для меня является. Гордо отказаться, проявить свое мужское достоинство, спасибо, мол, без тебя обойдемся? Наверное, здоровый именно бы так и поступил. Но девочки мои такие слабенькие, недолеченные совсем… И от меня толку сейчас мало… А человек искренне предлагает, я это слышу, и обижать его - хорошо ли?
Но… он - и Таня?
А он это понимает и говорит:
- Я говорил с Татьяной, она сказала - как ты скажешь.
Все равно, дико это как-то, чтобы он и за ней, и за мной ухаживал, да еще у нас дома…
- Ничего плохого не будет, - говорит. - Мы с Таней расстались навсегда.
- Ничего себе расстались, - говорю. - В одной квартире жить.
Молчит.
Я знаю, что он говорит чистую правду, и мне на самом-то деле очень хочется, чтобы он с нами побыл, но что же это за ситуация? Совсем не по-людски…
- Ты бы, - говорю, - хоть прощения у меня попросил, что ли.
- Прощения? - говорит и смотрит на меня. - За что?
- Здравствуйте, - говорю. - Ты жену у меня уводил, забыл?
- Нет, прощения я у тебя просить не буду. Это не я ее увел, а ты ее отпустил. А прощения нам обоим у Тани надо просить. Но она этого не захочет и не примет, а простить… может, и простит когда-нибудь.
Ну, это уж он, по-моему, слишком. В конце концов, не надо забывать, кто здесь оскорбленная сторона. Но я согласен простить и не вспоминать. Погуляла с ним, вернулась ко мне, он согласен, я согласен, все более-менее уладилось. Таня не против, чтобы он за нами поухаживал, короче, я принял его предложение.
16
Да, таким вот странным образом все проблемы вроде как разрешились.
И ко мне возвращается чувство, что я опять хозяин своей жизни, и можно подбить кое-какие итоги.
Итак:
1. Таня вернулась ко мне.
2. Женщины мои хотя и медленно, но выздоравливают.
3. Арабский вопрос в личном нашем семейном плане сошел с повестки дня.
4. Я приобрел друга, какого у меня никогда не было.
5. Мне предстоит снова стать дедушкой (тут, видимо, арабский вопрос снова встанет, поскольку бабка с той стороны, не говоря о четверке дядьев, но это еще нескоро, к тому времени решим как-нибудь).
6. Кармела, кажется, переключила свое внимание с меня на Йехезкеля.
7. Текущие дела (помириться с Ирис, связаться с заказчиком насчет панно, а там и докончить его, сделать коврик доктору Сегеву, повседневные хлопоты и т. п.).
8. О камнях в большей их части можно не беспокоиться.
9. Теперь остается только одно. Расстаться с Красненьким?
Постепенно опять образуется порядок и намечается план жизни.