Гудвин изобразил гримасу - сам видишь, - и откинул голову на спинку кресла, на светло-бежевой кожаной обивке которого уже расплывалось подтеками огромное красно-бордовое пятно.
- Обрати внимание, Боря, - едко попросила Марта, - рана у Вовы в левой половине груди. Еще бы чуть-чуть… - Домино звонко щелкнула пальцами, - и венок герою…
- Спасибо, Володя, - выдавил Гольдман.
- Спасибо, не красиво, - пробормотала Домино. Разговор затягивался, а Борис Аркадьевич все не подходил к главному - к мольбам о помощи.
Прикурив тонкую длинную сигарету, Домино увеличила темп: - Как быстро, Боря, ты сможешь уехать за границу? Сейчас сможешь?
Борис Аркадьевич кивнул автоматически, потом вспомнил что-то и чуть не завыл в голос - возвращение в Женеву было невозможно. Позор, презрение и возможное лишение наследства ждали Бориса Аркадьевича в Швейцарии.
"Проняло", - догадалась Домино.
- Что делать, Марта? - прошептал Гольдман. - Ты знаешь?
- Да. Я знаю, - отчеканила женщина.
- Что?
- Подлость. - То, что Домино приготовила Гольдману, называлось именно этим словом, и, ломая бизнесмена, Домино не собиралась золотить пилюлю. Борис должен четко понимать, на что решается.
- Какую, Марта?
- Невероятную, жестокую подлость, - спокойно произнесла Марта. - Девчонку придется убрать…
- Как?! Убить?!
Домино усмехнулась:
- Можешь и убить. Но это без меня…
Закончить Марта не успела. Правая рука Гудвина со стуком упала на ковер. В глубоком обмороке Вова безжизненно растекся по бежевой коже кресла.
"Черт, не выдержал!" - ругнулась Марта и четко приказала Борису:
- Спускайся во двор. Там должна стоять машина. За рулем какой-то парень, отзывается на Чалый. Он привез Гудвина. Скажи, чтобы поднимался, перенесете Вову в машину.
На подгибающихся ногах, как мог быстро, Гольдман выкатился из квартиры, но вдруг вернулся и, выпучив глаза, спросил:
- А куда… Вову?
- В больницу, идиот! - гаркнула Марта и вытолкнула любовника за дверь.
На счастье Бориса Аркадьевича, Чалый оказался здоровым бугаем, он без усилий взвалил Вову на плечо и только на пороге поинтересовался:
- В какую больницу?
- В шестую, она ближе.
Закрыв за Чалым дверь, Марта вернулась в комнату и прошептала:
- Молись, Боря, чтобы Гудвин живым доехал. Иначе… тебя ничто не спасет. Стреляли в Вову из твоего пистолета.
Пока хозяйки не было, Борис Аркадьевич пытался налить коньяк в ее фужер, но руки тряслись, жидкость растекалась по толстым пальцам, не попадала в фужер, и, плюнув на приличия, Гольдман присосался к горлышку бутылки.
- Дай сюда, - брезгливо прошипела Марта и отняла коньяк. - Ты мне трезвый нужен.
- Для чего? - трусливо проблеял Борис Аркадьевич.
- Слушать. - Марта толкнула Гольдмана на диван. - Сейчас я представлю тебе расклад, а ты выберешь - устраивает он тебя или нет.
Борис Аркадьевич покорно принял позу школяра-отличника и преданно уставился на Марту.
- Девчонку придется посадить, - начала Домино.
- За что?
- За покушение на убийство.
- Но она скажет… что мы ее… что…
Марта не перебивала Гольдмана. Она ждала, пока он сам произнесет слово "изнасилование". Добивать противника следует безжалостно. Один раз она уже дала слабину, упустила жертву и повторять прежних ошибок не собиралась. Гольдман должен сам, шаг за шагом, слово за словом, повесить на себя все обвинения.
Но закончить фразу у Бориса Аркадьевича не хватило духу.
- Ей есть что нам предъявить, - выкрутился хитрый делец.
- Это вряд ли, Боря. Доказательств у нее никаких.
- Но… мы же… это…
- Да. Вы "это", - кивнула Марта. - Вы, два пьяных, обкуренных скота, завезли девчонку в лес и изнасиловали. Ты это хотел сказать, Борис Аркадьевич?
Гольдман не ответил, и "добрый ангел" принялся творить чудеса:
- Гудвин в больнице будет молчать. А ты, Боря, пойдешь в милицию и оставишь заявление о пропаже оружия. Кстати, Боря, о том, что оно пропало, ты узнал только что, здесь, в моем доме. Скажешь вот как: твоя невеста, - Домино ернически, с горькой улыбкой, поклонилась, - увы, Боря, но назвать меня придется именно так. Это прозвучит достойнее, чем "любовница". Итак, вернемся к нашим баранам. В пятницу днем твоя невеста подвозила тебя на своей машине. Например, в ресторан, обедать. И ты случайно оставил на заднем сиденье борсетку с документами, деньгами и оружием. - Домино смочила горло глотком коньяка. - Идем дальше. Вечер пятницы мы провели в разных местах. Ты с Вовой на его машине по городу катался, потом вы в гости поехали. Эти гости в частном секторе. Гудовин узнавал у друга, которому машину одалживал, - кабриолет стоял на улице у ворот дома, кто выходил из машины и заходил внутрь, никто не видел. Но машину соседи запомнят точно, она у Вовы заметная. А ты запомни адрес. - Домино глубоко вздохнула и протянула Гольдману записку, написанную со слов Гудвина. - Весь вечер ты провел там. Запомнил? - спросила Марта. И когда Гольдман кивнул, отобрала записку и сожгла ее в пепельнице. - На дачу за город ездили я и Лялька. Место там глухое, забор высокий, надеюсь, соседи в щелку не подсматривали и вас с Вовой не видели. Возвращаясь домой, мы посадили в машину голосующую на дороге девчонку. После того как девчонка вышла из машины, с заднего сиденья пропала борсетка с оружием. Я ясно излагаю?
- Да, - прошептал Борис Аркадьевич.
- Гудовин взял у меня деньги, вон, кстати, конверт лежит. - Домино ткнула пальцем в измазанный кровью конверт, и Бориса Аркадьевича нервно передернуло. - Там пять тысяч долларов. Мы часть уберем, скажем, что предлагали триста, - для выкупа оружия это больше чем достаточно. И Вова пошел к воровке договариваться. Но девчонка повела себя странно: заломила нереальную цену и начала угрожать. Оскорбила гражданина Гудовина нехорошими словами, гражданин Гудовин осерчал, оскорблений не вынес и попытался "наездом" отобрать у воровки пистолет. Но та оказалась ловчей и не задумываясь выстрелила Вове в грудь.
- А как было на самом деле? - все же спросил Борис Аркадьевич.
- А на самом деле, Боря, было так. В отличие от тебя мы с Вовой о том, что пропавший пистолет надо вернуть, и чем быстрее, тем лучше, думали. Вова пошел к девчонке, но та и слова не дала ему вымолвить, сразу пистолет из сумки - и в Вову. Кстати: "Толстяка тоже достану", - заявила после выстрела. Как, Боря, нетрудно догадаться, толстяк - это ты. Такой вариант тебя устраивает больше?
Борис Аркадьевич неудобно скорчился на диване, подобрал под себя ноги, скукожился, как старый башмак, и сиротливо вздохнул. Горбясь и вздыхая, он молчал минут пять, невозможно было понять, грустит ли он о сделанном, или острый, отточенный мозг бизнесмена режет план Домино на части и находит слабые места.
Оказалось второе.
- Меня могли видеть у твоего дома, - наконец выдавил он.
- Пустяки. - Домино махнула рукой. - Алиби потерпевших тщательно не проверяют. А если и проверят, скажем, приезжал. Что в этом особенного? Главное, на час, в котором произошло изнасилование, ты и Вова были в другом месте. Весь вечер Вовина машина загорала в частном секторе, у дома с палисадником. Завтра съездишь туда, с хозяевами познакомишься…
- А Гудвин? - перебил Борис Аркадьевич. - Он был в Кашине на твоей машине…
- Не был, - оборвала Марта. - Не был Вова в Кашине. Кто об этом знает? Только я, ты и Лялька. Кашинская родня не в счет, их никто спросить не догадается.
- А Ляля… она согласится… подтвердить… что, когда пистолет пропал, она с тобой была…
- Не знаю, - задумчиво произнесла Домино. - Пока ты не ответишь, согласен ли ты со всем, что я предложила, я ни о чем просить ее не буду.
Домино встала с кресла и вышла на кухню. Решение, которое должен был принять Борис, не должно касаться ее. Груз, положенный на совесть, нести ему одному. Если все произойдет, как рассчитывала Домино, у Гольдмана не будет повода для упреков в будущем. Сам, он все решит сам.
Из комнаты донесся тягучий и громкий жалобный вздох, - Борис не мог справиться с испугом, давил на нервы и просил поддержки.
Марта жалеть не умела. Слово "сострадание" раздражало ее своей тяжестью с детства. Поступки должны определяться только рациональностью. Мир жесток, так почему она, Марта, должна быть добренькой? Эмоциональная глухота спасала Домино от упреков, по желанию она могла становиться абсолютно невосприимчивой к чужой боли. Воровской завет - не верь, не бойся, не проси - легко лег ей на сердце. Еще сопливой девчонкой она приняла его как основное правило, как отпущение грехов.
Беспричинно жестокой Марта тоже не была. Свои поступки она оценивала только с точки зрения выгоды, - пещерная, звериная злоба занимала слишком много энергии, выжигала разум, стоила нервов и потому почти всегда была под контролем. Только осмысленность и рациональность руководили Мартой. Это стояло во главе угла и снимало раздражение. В случае опасности мир превращался для Марты в шахматную партию, изящную и беспощадную. Она передвигала фигуры - людей, жертвовала ими без сомнений и тратила усилия лишь на обеспечение победы.
Зажигая горелку кухонной плиты, Марта усмехнулась. Жизнь напоминала Домино полет авиационной бомбы над городом. Бездушной, бесстрашной и абсолютно равнодушной к спящим кварталам. Много лет назад она пролетела над пляжем города Сочи и точно попала в цель. Голодная и злая, она шла по теплому песку вдоль кромки моря и искала точку для приложения килотонны усилий. Четверка синих от татуировок мужчин показалась ей достойной добычей. Рядом с ними не было женщин, и они скучали.
Своих подруг, с которыми приехала в курортный город, Марта бросила. Эти глупые гусыни начинали раздражать постоянным нытьем и трусостью. Их потолок - развести прыщавого лоха на пару чебуреков и кружку кислого пива. Предел мечтаний - бесплатный ужин в ресторане и путешествия автостопом.
А Марте было надо больше. Зачем ложиться под потного мужика за банку пива? Зачем тратить усилия на нищую компанию студентов? Зачем плясать на глупых дискотеках, когда в городе полно шикарных ресторанов? Продавать себя стоит дорого.
И Марта сделала выбор. Оставила подруг, послала их ко всем чертям и ушла в автономный полет.
Будущее показало, насколько она оказалась права. Домино получила свой приз и отдавать его не собиралась.
…Марта неспешно варила кофе для корчившегося от страха Бориса, смотрела, как медленно поднимается шапка пены в джезве, и ждала из комнаты призыва - помоги! Спаси, помилуй, дай надежду!
Но Гольдман молчал.
Все с той же усмешкой Домино неторопливо разлила кофе по чашкам, остановилась ненадолго перед зеркалом - глаза блестят, румянец ровный, помада не размазалась, - поправила прическу и понесла поднос в комнату.
Увидев любовницу, Борис попытался выпрямить спину. Старый башмак старался выглядеть человеком.
- Я не могу, Марта, - выдохнул он и горделиво приосанился. Хотя в глазах стояла тоскливая мольба.
"Уговаривать не стану", - твердо решила Домино. Поставила поднос на столик и пожалела, что Гудвин так быстро сломался. Вид крови лишал Гольдмана воли.
- Хорошо, - покорно и слегка равнодушно отозвалась Марта. - Хочешь, я отвезу тебя в аэропорт?
Борис дернулся, взвыл и, обхватив голову руками, завыл:
- Я не могу, Марта!! Я не смогу смотреть ей в глаза!!
- Кому? - спокойно спросила Домино и отхлебнула кофе. Тонкая чашечка из фарфора ни разу не дрогнула в длинных пальцах.
- Девчонке-е-е-е!! - Гольдман раскачивался из стороны в сторону и буквально рвал на себе волосы.
- А где ты собираешься смотреть ей в глаза? - Марта невозмутимо поставила чашечку на блюдце и промокнула губы салфеткой.
- Ну… не знаю… - Гольдман, как завороженный, следил за ее движениями, - в кабинете следователя, на очной ставке…
- А-а-а, - протянула Марта. - Так ее не будет, Боря.
- Как это? - Борис Аркадьевич прекратил раскачиваться и удивленно посмотрел на собеседницу.
- А при чем здесь ты? Ты девчонку в глаза не видел. Борсетку стащили у меня и Ляльки. Мы с Лялькой и объясняться станем.
- Но ведь девчонка скажет…
- Да мало ли, что она скажет! Воровка, шантажистка и преступница! Она может выкручиваться как угодно! Следаки и не таких артистов видели. Но, Боря, пулевое ранение на плече у Вовы, а не у нее. Кому поверят? Мы, дорогой мой, потерпевшие.
- Вова тоже не ангел, - буркнул Гольдман, - в милиции на него досье заведут толщиной с "Войну и мир".
- Конечно, - кивнула Марта. - Досье. А кого, как не Вову, ко всяким воровкам посылать? Отца Серафима? Нет, Боря, все логично. В ментовке не дураки сидят, там знают, чем Вова в нашей конторе занимается. Он, Боря, щекотливые вопросы улаживает и за это деньги получает.
Гольдман вскочил на ноги и начал кружить по комнате. "Так-так-так", - бормотал Борис Аркадьевич, его щеки тряслись, губы шевелились почти без звука.
- Значит, ты предлагаешь… - начал он.
- Я, - жестко оборвала Домино, - ничего не предлагаю. Хочешь - отвезу тебя в аэропорт, хочешь - Ляльке позвоню. Выбирать тебе. Впрочем… я могу тебя и к девчонке доставить. Авось в тебя она не выстрелит. Договоришься. Откупишься.
В половине седьмого утра Марта поехала в шестую больницу. Распихав по белым халатам взятки, она прошла в палату Гудвина и, не смущаясь, разбудила спящего после операции под наркозом подельника.
- Подъем, Вова. Наши в городе. Боря сидит у меня и пишет заявление. Лялька тоже там, ждем только адвоката.
В глазах Гудвина плавал наркотический туман. Вова облизал сухим языком потрескавшиеся губы и просипел:
- Заяву отдавайте по твоему адресу… там мой старлей трубит. Я ему позвоню, скажу, чтоб постарался дело себе взять.
- Хорошо. - Марта поднесла к Вовиным губам чайничек и напоила водой.
- Лялька согласна?
- Угу. Любит она тебя, Вова, никак не пойму за что.
Гудвин довольно оскалился:
- Есть за что, Домино.
- С меня одного потребовала - никогда не называть Лялькой. Говорит, с детства кукольных имен не выносит.
- Боря как?
- Плачет. Птичку жалко.
Гудвин пристально поглядел на Марту, потом откинулся на подушку и, разглядывая белый больничный потолок, спросил:
- А тебе, Домино, не жалко девочку?
Домино поправила на Вове одеяло, погладила больного по волосам и тихо произнесла:
- А меня, Вова, жалел кто-нибудь?
Гудвин скосил глаза на Марту:
- Тебя пожалеешь…
- А ты попробуй. Если девчонка сильная, выдержит. Из зоны вытащу, денег дам. Захочет, на работу устрою.
- К себе? - усмехнулся Гудвин.
- Могу и к себе. Пусть служит Боре напоминанием лучших дней.
- Перебор, Домино, - бросил Вова.
- Согласна. Но и жизнь, милый, штука не простая. Научит смеяться сквозь слезы.
- Может, и мне поможешь? На Ляльке оженишь? - внезапно озлился Гудвин.
Марта улыбнулась:
- Много чести. Тебе.
- Смотри, Домино… я вольный ветер… меня Лялька уже того… в Кашине мужем назвала.
Домино нахмурилась. Главбух "Гелиоса" была ее единственной подругой в этом городе.
- Вова, обидишь Лялю - мы враги. Не посмотрю на раны и заслуги. Я, дорогой, свою совесть в детстве с соплями съела.
- Заметил, - сквозь зубы просипел Гудвин. - Но и ты, Домино, учти. Я тоже не фраер…
Марта внимательно посмотрела на бледное, в каплях испарины лицо мужчины. Сквозь наркотический туман проступил иной, точнее, прежний Вова Гудвин - неприрученный зверь, готовый к атаке. Несколько дней, проведенных в одной упряжке, ничего не изменили, Вова не был готов подчиняться, мгновение - и оскалит зубы.
И ломать окровавленного зверя бесполезно. Голову ему дурманит уже не наркоз, а страх остаться в капкане. Только отвернись - и вцепится в горло.
Словно учуяв неуверенность Марты, Гудвин прохрипел:
- Ты мне фуфло не заправляй… я тебе не фраер, - повторил с угрозой, - мне тебя загасить как на стену пописать… Ты Ляльке скажи…
- Ничего говорить не буду, - оборвала его Марта, - не ко времени. Сам потом разберешься…
- Знаю я, как потом все будет… - хрипло проговорил Гудвин. - Ты у нас за чужой счет баба шустрая… Но и я не пальцем деланный, учти…
Ох как не вовремя затеял Вова выяснения - кто кому Вася! Не до Ляльки сейчас, дела надо делать.
- Проехали, Вова, - примирительно сказала женщина и погладила руку сообщника. - Сейчас я тебе быстро обрисую, чего и как Боря говорить будет…
- Мне это без интересу, - перебил Гудвин. - Я барабанить не буду. Пусть другие поют, ворам…
- Ба! - воскликнула Марта. - Сколько пафоса! Когда это ты, Вова, вором-то успел стать?! На малолетке, что ли?
Если бы у Гудвина хватило сил, он бы ударил Домино. Но капельница на правом локте впилась иглой, а левая, заштопанная сторона была как мертвая. Вова лишь саданул взглядом по накрашенным губам и дал себе слово не спустить насмешки.
Два страшных человека смотрели друг на друга и понимали, что нуждаются в согласии.
- Извини, Вова. - Домино отвела глаза, вспыхнувшие злобой под ресницами, опустила голову и прошептала: - Помнишь, как Князюшка говорил: блатного пожалеть - только обидеть. Если ты, Вова, назвался вором, то терпи. Не жалься. Можешь молчать, заяву не писать. Пулю из стены извлекут и дело по факту возбудят. Никуда девчонка не денется… Лучше дай телефончик твоего старлея, я ему сама позвоню. Вдруг девушка, как Моника Левински, белье не стирает, а там твои следочки. Подстраховаться надо. Так что давай своего лейтенанта страшного…
Часть вторая. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ КАПИТАНА ТАРАСОВА
НАШЕ ВРЕМЯ
Капитану Михаилу Валерьевичу Тарасову казалось, что перед ним разыгрывают многоактовый любительский спектакль с прологом, эпилогом, сложным сценарием и плохими актерами. Врали и не попадали в смысловую интерпретацию - все. От уборщицы до коммерческого директора.
И несоответствие усилий крайне раздражало Тарасова - ведь дело не стоило выеденного яйца! Просто курам на смех, что за дело.
Тарасов - половина оперативного состава звала его просто Валерыч - с удивлением выслушивал от свидетелей очередную байку, делал пометки в блокноте и крепко чесал в затылке. Мыслей от массажа волосяного покрова не добавлялось, однако руки бывали заняты.
В деле фигурировало девять свидетелей - трое мужчин и шесть женщин, - все служащие крупной фармацевтической фирмы "Гелиос". Первый акт трагикомедии фигуранты разыграли в головном офисе аптекарского хозяйства. Непосредственно на рабочем месте, так сказать.
Михаил Валерьевич пролистал блокнот с записями, наткнулся на рисунок кошачьей мордочки и пририсовал острым ушкам пушистые кисточки. Из лукавой киски получилась рысь. Хищная, хитрая и опытная - Марта Игоревна Гольдман - коммерческий директор "Гелиоса".