Бронированное зазеркалье для непутевой Алисы
Я жила в Непонятном Доме уже три недели. За это время мало что произошло. Я подружилась с котом и пылесосом, научилась чистить серебро и полировать антикварную мебель; вдоволь наслушалась историй и сплетен в горячей кухонной обработке и почти втянулась в размеренный ритм господского дома. Подъем в восемь утра. Неспешный плотный завтрак под бормотание Лидии Ивановны. Уборка помещений, смена постельного белья, выбивание ковров. Обед в компании прислуги, шуточки завхоза-электрика-сантехника дяди Миши, приказы Клементины – отнеси кулек заварки Капитолине Фроловне, полей цветы и оботри с них пыль. Привычная, нормальная работа для любой женщины, монотонное исполнение обязанностей; в огромном доме воздух шевелили только редкие сквозняки да еще более редкие пробежки прислуги по комнатам, где, кроме горничных, пожалуй, никто не появлялся годами.
Бесполезность уборки многочисленных помещений удручала. Зачем семье из трех человек – Ирина Владимировна, Артем и Капитолина Фроловна – двадцать восемь комнат? Пусть даже одна из келий отдана Зине, другая – Клементине. Пусть у кота Фуни есть игровая с мисками, плошками, столбиком для точки когтей, уютными домиками и игрушечными мышами. Этих самых мышей я все равно доставала из-под кресел и шкафов в гостиных, спальнях, кабинетах. И когти он предпочитал точить о диванные углы… Зачем коту отдали тридцать метров полезной площади?
Этого я не понимала долго. Пока однажды не увидела, как Фуня в совершенно собачьей манере выполняет команду "апорт". Капитолина Фроловна кидала Фуне игрушечную мышку, кот, взвиваясь в воздух, пытался зацепить ее когтями на лету, потом догонял по полу и приносил в зубах хозяйке.
Игра длилась почти полчаса. Пожалуй, я видела, как пожилой кастрированный кот занимался фитнесом в пустой тридцатиметровой комнате, где не мог сбить даже случайно вазу на пол.
Смешно, правда? Тренер из бывших прокуроров устроил зверю стадион. На двух зрителей и одного полосатого спортсмена.
Вечерами я запиралась в своей комнате, подбивала итог дня и первое время к тетрадке из скрепленных пружиной листов формата А-4 боялась даже прикоснуться. Роман, задуманный как милая любовная история, выражаясь мягко, автора подвел. Немножко предал. Предложил свою кровавую канву, извратил сюжет и начал собственное существование.
Второстепенные герои гибли. А главные существовали раздельно, не соприкасаясь. Без диалогов, развития, с редкими встречами поздним вечером у лампы под зеленым абажуром. Когда хозяйка дома засыпала, отсутствовала и уж точно не могла появиться в библиотеке.
Скучала я отчаянно. По просьбе Ирины Владимировны мне отдали пустовавшую доселе комнату. Точную копию прежней, но уже без призрака в желтых утятах по белому фону.
Горничная Вера, которая раньше работала в смене с тетей Людмилы Риммой Федоровной, теперь составляла мне пару и вроде бы была этим довольна. Когда-то – кажется, прошло сто лет – Людмила мне сказала о Вере: "Жуткая зараза". И скорее всего, повторила это со слов двоюродной родственницы, так как я ничего "заразного" в Вере не нашла, мы существовали ровно: без сучков, задоринок и стычек. Более опытная горничная щедро раздавала советы и рекомендации по рабочим вопросам, в душу не лезла, и я воспринимала ее спокойно. Не конфликтовала из-за очередности уборки санузлов и чистки лестничных перил. Я вообще всегда была несклочной.
Мы расселились по разным комнатам – Вера осталась в прежней, где жила с Риммой Федоровной, – и вечерами не наносили друг другу визитов. Я получила в полное распоряжение кровать (диван теперь служил исключительно диваном), туалетный столик и пульт от телевизора.
Через неделю начала смотреть сериалы. Точнее, тупо поглядывать. Поняв, что так дойду до точки, взялась за основное ремесло: раскрыла скрепленную пружиной тетрадь и начала заполнять ее тезисами для бестселлера, который уже потеряла надежду написать.
Перемежая письмо с чтением, потихоньку входила в новый ритм, начинала получать удовольствие от такого времяпрепровождения. Уборка дома перестала казаться удручающе нудным занятием, шагая с пылесосом или метелочкой по дому, я придумывала то, чего в реальности не существовало: пылкие диалоги и страстные объятия, секретные записки и тайные встречи, коварных обольстителей и вредных соперниц. Роман начинал выписываться, закручиваться, жить.
Но это получилось позже.
Первые несколько дней я буквально не находила себе места. Не могла вчитаться в любимую или новую книгу, не получала удовольствия от фильмов, не знала, как существовать в реальности. Плыла под чужими парусами, ловила не попутный ветер и… совершенно неожиданно скучала по Людмиле. Очень.
Мне стало не хватать того, что раньше раздражало. Беззлобная прямолинейность и простодушие, мысли вслух, от которых коробило, – Людмила спокойно проговаривала вслух все, что, простите, интеллигентный человек считает неприличным. Мне стало не хватать ее простецкой ухватистости и линейности мышления. Я никак не могла понять, почему девушка, с которой при других обстоятельствах я вряд ли сблизилась бы, занимает так много места в моих мыслях. Почему я стала разговаривать с ней…
Меня потрясла ее смерть? Терзает чувство вины? Гнетет ощущение чего-то недовыполненного?
Но я уже теряла более близких людей. Маму. Бабушку. Любимую подругу, утонувшую в далеком море…
Так почему мне стало не хватать того, без чего я раньше прекрасно обходилась?! Почему сейчас, размышляя над чем-то, я постоянно апеллировала к Людмиле…
Что в ней было особенного?!
Неожиданное, какое-то фантасмагорическое понимание пришло однажды ночью: не замечая того, естественно и непосредственно простушка горничная выступила моим альтер эго. Она озвучивала мысли, которые я стыдливо лакировала. Неприглядную правду не пыталась облечь в достойные одежды. По-русски говоря, рубила правду-матку.
Впервые столкнувшись с подобным отношением к вербальным символам, к подобнойнеприкрытости, я несколько оторопела и близоруко отнесла прямодушие Людмилы к недостаткам воспитания. К бестактности.
И вот теперь скучала. Без альтер эго, без правды желаний, преподносимой без прикрас, с мучительным количеством приставок "без" – одна. Отрезанная этими приставками от самой себя.
(Наверное, в чем-то все же правы американцы, оставляющие миллионы на кушетках психоаналитиков: проблемы надо проговаривать. Вслух. И для некоторых признаний полезней доктор, связанный гонораром, чем лучший друг с бутылкой водки и пьяными слезами. Индульгенции всегда бывали платными. Хочешь выговориться – плати в кассу и ложись на кушетку.)
Артем для роли альтер эго не подходил совершенно. У нас отсутствовал конфликт. Мы одинаково смотрели на многие вещи, читали одни и те же книги и спорили, пожалуй, не по причине внутреннего конфликта, а из-за разницы социального положения. Я – вот уж сирота казанская – отстаивала благородную бедность, он, что естественно, стоял на позициях преимущества материального стимулирования общества.
И оба лукавили.
Он признавал, что его потребности перекрыты многократно и излишне – потеряно чувство удовлетворения от обладания необходимым. Я принимала его позицию – эквивалентом успеха (но не таланта, на этом я стояла твердо) все же остаются денежные знаки. Точнее, их количество.
В общем, болтали о чепухе у зеленой лампы.
Пыжились многословно, принимали позы.
В некоторых кругах такое времяпрепровождение считается флиртом. Интеллектуальной интрижкой прислуги и скучающего господина. Изысканно платоническим романом на уровне мировоззрений. Мы как бы флиртовали, обмахивались веерами из книжных знаний, у каждого наготове была отточенная шпилька из цитат.
Забавно. Не скучно. И поднимает тонус.
Но случались и просто разговоры.
– Я слышала, ты сломал ногу, катаясь на лыжах?
– Да, не повезло. Точнее, какой-то придурок пошутил. Подрезал на сноуборде и столкнул со склона. Но я сам виноват, полез туда, где запрещен спуск… В общем, получил то, что заслужил. Если инструктор говорит – опасно и весь склон флажками обвешан – не лезь. Здоровее будешь.
– А страшно было? – Поджимая ноги, я представляла, как лечу по каменистому склону к пропасти.
– Да я толком-то и испугаться не успел, – пожал плечами Артем. – Раз! И вниз лечу. На камни.
– А придурка того наказали?
– Он успел съехать. Его не нашли.
– Какой ужас! А ты на помощь звал? Пытался сам выбраться?
– Не-а. Я без сознания валялся. Только шлем и спас.
Иногда я расспрашивала Артема о родственниках. Например, меня очень удивляло, почему, несмотря на неприкрытую, явную неприязнь к его матери, бабушка продолжает жить с ней под одной крышей. Капитолина Фроловна демонстративно игнорировала невестку и общалась с ней через Клементину или Зинаиду.
Ирина Владимировна подобных демонстраций не производила, но было заметно, с каким напряжением она переживает даже редкие встречи с бывшим прокурором.
– Это старая история, – говорил Артем. – Когда-то бабушка не одобрила выбор папы. Потом, узнав, что по завещанию ей обусловлено только содержание, а не доля, вообще начала судиться…
– Бабушка судилась с невесткой и внуком?!
– Ага, – усмехнулся Артем. – Всю Москву насмешила. Когда процесс проиграла. Если бы мама захотела, вообще могла бы объявить бабулю недееспособной.
– Круто. А Ирина Владимировна отважилась бы это сделать?
– Вряд ли. Но когда бабушка пыталась инициировать процесс по другим претензиям – она у нас в принципе неровно к судам дышит, – мама ее припугнула. Не столько результатом, сколько позором…
– Странные у вас в семье отношения. А тебя бабушка любит?
– Она любит Фуню. Потом – Зинаиду. Потом себя уважает. После этого стоят внуки. Благовоспитанные и послушные.
– Это ты-то – благовоспитанный? – фыркнула я, вспоминая фотографии из Артемова мобильника, там он плясал на костылях в обнимку со стриптизершами.
– Ну да. Порой – благовоспитан, – притворно нахмурился тот. – Но самым примерным мальчиком в нашей семье априори признан Георгий – сын старшего сына бабы Капы, дяди Виктора. Жорик у нас тип скучный, но морально устойчивый. Как, впрочем, и вся дядина семья. Была бы бабушкина воля, все наследство отца перешло бы по их линии. Из-за того она и по судам ходила.
– Но это же несправедливо! Деньги заработал твой отец, распорядился ими по своему усмотрению – оставил жене и сыну. Неужели бабушка этого не понимает?
– У бабушки понимания, знаешь ли, с какими-то вывертами. Деньги семьи она распределяет не по законам, а по симпатиям. Дядя, на ее взгляд, заслуживает того, чтобы быть богатым, с бесприданницы невестки достаточно и малого. Дядя – плоть и кровь, невестка – пришлая гордячка.
– А ты? Ты тоже плоть и кровь.
– Тоже. Но по "справедливости" наследство надо распределить между всеми внуками и доверить распределение бабушке.
– Глупость какая. Деньги заработали твои родители!
– Но начальный капитал дали бабушка и дедушка. Судья и прокурор.
– Ах вот оно в чем дело… И много денег отвалили судья и прокурор?
– Все накопления, которые и так бы сожрала инфляция. Бабушка не умеет тратить, зато копит хорошо. Она бы эти деньги потеряла в сберкнижках, чулках и под подушкой. Она никак не может простить маме, что та распорядилась ее накоплениями с умом. Наверное… зависть гложет, что ли?.. Обокрало государство, а кажется, что собственный сын. Понимаешь?
– Смутно, – призналась я. Мои бабушка и дедушка не могли отпустить родителей с дачи, не напихав багажник "запорожца" овощами и фруктами. Все им казалось – мало. Мало дети берут. Скромничают.
Впрочем, аппетиты разгораются во время еды. (А чувство сытости пропадает с возрастом.) И что я вообще могу знать о том, что происходит с человеком при дележе миллионов? Может быть, жадность возрастает пропорционально размерам богатства? Дает метастазы и поглощает личность целиком… Тем более когда всю жизнь прожил, считая себя великим умником, а тебя вдруг обскакала умом и хваткой какая-то девчонка-невестка… Наверное, умение признавать собственную несостоятельность тяжело дается не только пожилым прокурорам. Ведь кажется – и я бы так смогла! Только времени сообразить дали мало!
Но умение осознать, поймать момент – редкий талант.
Моя соседка тетя Шура возненавидела невестку за то, что та лучше готовила и сын перестал нахваливать мамину стряпню. Да еще пошутил неудачно: "Тебя бы, мама, к Раечке на повышение квалификации…"
Какая мама это стерпит? Только та, у которой чувство юмора лучше, чем у сына.
– А дядя Виктор не обижен тем, что накопления родителей достались младшему брату? Не поддерживает бабушку?
– Нет, – покачал головой Артем. – После смерти дедушки два брата и бабушка договорились: четырехкомнатная квартира в центре Москвы достается старшему – Виктору, делить ее не будут; деньги берет в работу отец. Квартира стоила и стоит гораздо больше, чем оставил папе дед. Намного больше. Мама и папа несколько лет скитались по коммуналкам, пока деньги на свое жилье заработали. Причем отмечу: вместе заработали. А когда папа купил этот дом, записал в его владелицы и бабушку. Знал, что та мечтает переехать на природу, и… вот что мы теперь имеем, – закончил грустно. – Бабуля считает треть дома своей собственностью.
На это я могла бы ответить только одно: "Моя мама всегда говорила, что счастливый человек должен рождаться и умирать в семье. Ваша бабушка, видимо, хочет себе этого счастья". Но я промолчала.
Ирина Владимировна наших вечерних встреч не одобряла. И я не совсем понимала почему. Ведь большую часть собственной жизни Ирина Вяземская провела, сражаясь за кусок хлеба. По рассказам Артема, она студенткой мыла полы в аудиториях, потом, уже работая, ходила подметать подъезды…
Откуда в этой достаточно молодой, так сказать, продвинутой женщине этот странный снобизм? Увидев меня и Артема однажды вечером в библиотеке, она так однозначно дала понять свое недовольство, что два флиртующих "интеллектуала" подморозили языки и разбрелись по постелям, не сказав друг другу даже "спокойной ночи". Под немигающим взглядом холодных голубых глаз мы только кивнули. Как нашкодившие школяры, честное слово!
Но встреч под зеленой лампой в библиотеке не прекратили. Немного тайных и оттого волнующих. Скорее для Артема, чем для меня, не могу сказать, что ситуация казалась мне пикантной.
Но вот Артема это забавляло. Он чувствовал себя ребенком, секретничающим под одеялом. Скучающий загипсованный верзила играл в войнушку: днем обменивался со мной шифрованными взглядами, вечерами превращался в белорусского партизана, пробирающегося в ставку на моторизованной коляске.
Мне было двадцать три года, ему второго января должно было исполниться двадцать восемь. Неужели мы не наигрались в казаков-разбойников?
(По сюжету принц должен защищать свою привязанность к Золушке от нападок. В приличном карманном чтиве для дам всегда присутствует конфликт – строгого родителя с неразумным чадом или того же чада с бывшей привязанностью.
У нас все было не по правилам. И оттого неинтересно. Скучно, растянуто, тускло, в смысле развития сюжета.
Какую даму в электричке заинтересуют около-интеллектуальные разговоры двух голубей под абажуром?..)
Интрига получила развитие двадцать пятого декабря, с приездом в Непонятный Дом полковника ФСБ.
До этого момента я видела Муслима Рахимовича лишь дважды. Первый раз он сообщил мне, что удалось завязать телефонную переписку с посредником.
– Мы сообщили, что выполнение контракта необходимо отсрочить, так как произошло непредвиденное. Горничная-диабетик стащила инсулин, воспользовалась им для своих целей и погибла. Вторая подряд смерть от тех же причин будет выглядеть подозрительно. Так что – ждем.
– Понятно, – несколько расстроенно кивнула я тогда, а на напоминание полковника: "Если с тобой кто-то свяжется, немедленно сообщи" – кивнула повторно.
Второй раз я видела Муслима Рахимовича буквально мельком.
– Пока без изменений, Алиса, – сказал он мне и заперся в кабинете с Ириной Владимировной.
Для полковника и его высокопоставленной подруги Алиса Ковалева была всего лишь винтиком. Составляющей частью послушного механизма.
Но двадцать пятого декабря все изменилось. Муслим Рахимович приехал до ужина и, когда я принимала его пальто возле входной двери, сказал довольно громко:
– Алиса, будьте добры, принесите в малую гостиную чай. Я буду там с Ириной Владимировной и Артемом.
Просьбу-приказание он произнес будничным, рассеянным тоном и сразу ушел, а у меня подкосились ноги. Обычно сервировочный чайный столик гостям подавала Клементина Карловна. Изменения в протокол могли внести лишь угроза, неожиданно возникший форс-мажор?
От волнения и тягостных предчувствий я едва смогла завезти в лифт всегда такой послушный столик. Чашки, блюдца и ложечки недовольно позвякивали, когда я провозила-протаскивала колесики над стыками ковров, поза, в которой я вкатила столик в гостиную, совсем не была грациозной. Похолодевшая спина застыла верблюжьим горбом, приготовилась к удару хлыста.
– Садись, Алиса, – не обращая внимания на чай, сказал полковник.
Я оглядела комнату и испытала острый приступ дежавю. На Ирине Владимировне, сидевшей в том же кресле, было платье, похожее цветом на одежду, надетую в тот день. Полковник был в черном костюме и темном галстуке. И только Артем, устроившийся в кресле-каталке в стороне от взрослых, немного выпадал из дубля.
Я чинно села на краешек дивана, сложила ладошки поверх передника. Полковник оглядел собравшихся и начал.
– Ситуация складывается следующим образом, – произнес он довольно мрачно. – Выйти на заказчика или посредника не удалось. Телефон, с которого отправляются сообщения, активируется только на момент передачи, всегда в разных районах. Время проходит и теперь играет на руку противнику. Предлагаю ускорить события. Заставить их зашевелиться.
– Как? – Голос Ирины Владимировны сорвался от волнения.
– Во-первых, Ирина, на второе января у вас намечается прием по случаю дня рождения Артема?
– Да. Но я еще…
– Прием придется отменить, – жестко перебил полковник.
– Почему?
– После отправки сообщения о том, что случайно погибла горничная, от заказчика или посредника пришла рекомендация: "Советуем задействовать второй вариант". Мы написали, что инсулин утерян – горничная поставила его рядом со своей склянкой и теперь "торпеда" не знает, где какой препарат. Надеялись зацепить курьера при передаче повторной дозы… Но тогда-то и пришел совет – использовать второй вариант.
– И что ты предлагаешь?
– Пока мы тянем время, но бесконечно это продолжаться не может. Мы не знаем, что там за второй вариант, придется изворачиваться и настаивать на первом, известном варианте.
– Господи, да когда же это кончится, Муслим?! – воскликнула Ирина Владимировна. – Сколько еще ждать?!
– Недолго, – значительно произнес полковник. – Срок контракта, о чем напомнили "торпеде", жестко ограничен временем. Все должно произойти до второго января.
Ирина Владимировна охнула и обхватила левой рукой шею. Ее лицо побледнело. Муслим подскочил к подруге, поднес ей чашку с чаем:
– Выпей, Ирочка, выпей. У тебя таблетки есть?