Обратная дорога, как всегда, показалась короче. Адепт ордена молчальников гнал рысака в сиреневые сумерки, с крыш огромных фургонов вихревыми потоками слетала снежная крупа, метель вылезала из сугробов и протягивала на шоссе мягкие округлые лапы. Думать не хотелось совершенно. Я казалась себе переполненным сосудом, боящимся малейшего сотрясения. События (и сплетни) утрамбовались плотно, превратились в невообразимую и несъедобную кашу. И каши этой было так много, что приступать к ее перевариванию я опасалась. Боялась зачерпнуть из полного сосуда неизвестной дряни, принюхаться – и тут же отравиться.
В машине, окутанной сиреневыми сумерками, хотелось думать о хорошем: Жанна Константиновна Троепольская помогла какой-то запутавшейся девушке, и только это подвигло ее на ложь. В этом – правда. Пусть у людей возле ее гроба не нашлось искренних слов, но, как говорила моя мама, абсолютно плохих людей не бывает. Как и стопроцентно хороших. Поскольку это будут уже не люди, а святые. Мученики или ангелы, отправленные за что-то на грешную землю. Жизнь и так фиалками не балует, искать во всем плохое – только душу поганить…
(Или я неправильный журналист, боящийся правды? Моя профессия предполагает копание в дерьме… Прав был папа, когда говорил, что я предпочитаю оправдывать, а не обличать, но это – профнепригодность… Я слишком люблю людей, а не их тайны…)
Закутавшись плотнее в фальшивую шубку, я поискала для себя оправданий и нашла их в очевидном – я просто устала. От обилия новых людей и впечатлений. Мягкое шуршание шин и тихие звуки радио убаюкивали, расследовательский энтузиазм вымерз до прозрачности, как лишняя влага из капустного листа.
Я просто устала…
Непонятный Дом, застывший в освещенных сугробах, казался нереально красивым. Словно замок из диснеевского мультика, он выплыл из фиолетово-черной темноты, его застывшая архитектурная музыка прозвучала торжествующим аккордом, перебив стенания шансона, несущегося из динамиков. Песнь о тяжелой воровской доле звучала едва ли не кощунственно на фоне каменного исполина. К такому дому надо подъезжать под "Триумфальный марш" Джузеппе Верди.
…Игорь плавно вывел машину к крыльцу, достал из багажника сумку с вещами "Алины" и, когда я, сказав: "Спасибо, до свидания", стала подниматься наверх, остановил меня словами:
– Алис, ты это… подожди.
Я обернулась. Смущенный молчальник выдавливал из себя слова:
– Ты это… если куда отвезти надо… скажи…
Кажется, моя неразговорчивость произвела на парня благотворное впечатление. Не удивлюсь, если раньше Игорьку, бившему все рекорды игры в молчанку, крупно не везло с попутчицами. Молчать несколько часов подряд могут либо исключительно самодостаточные девушки, либо полные дуры. На нормальную среднеарифметическую девушку, попавшую в салон машины представительского класса, моментально нападает далеко не среднеарифметическая болтливость. (Сужу по себе. Если бы не боязнь нарваться на наводяще-клинские вопросы, первые полчаса я бы мучила Игорька расспросами об автомобилях вообще и его рысаке в частности. И минут двадцать делилась бы впечатлениями вперемешку с комплиментами. Поскольку в нашей глуши шоферов принято развлекать приятственной беседой.)
Невольный комплимент вернула с улыбкой:
– Спасибо, Игорь. Я замечательно проехалась.
И проводила машину взглядом до поворота к гаражам.
В огромном сводчатом холле было почти темно. Развязывая на ходу шарфик, я прошла через арочный проход к боковой лестнице в водонапорной башне и боковым зрением увидела, как из-под противоположной арки, ведущей в правое крыло, выехал на коляске Артем, а следом за ним показалась Клементина Карловна.
– Добрый вечер, – ставя ногу на первую ступеньку, сказала я.
Ворона обернулась на голос и сухо кивнула, Артем быстро показал на пальцах цифру восемь и поднял глаза к потолку.
За потолком была библиотека. В которой мне, судя по жестикуляции, назначили свидание на восемь вечера. (Или утра?)
Отправив скучающему шалопаю смутную улыбку, я грациозно поволокла баул по лестнице до апартаментов прислуги.
– Завтра у нас уборка второго этажа, – едва войдя в комнату, услышала от валяющейся на кровати Людмилы. – Пойдем у Капитолины порядок наводить.
– А разве у нее не Зинаида Сергеевна убирается? – удивилась я.
– Нет. Зинаида только за общим порядком следит, полы не моет…
Почти за три дня пребывания в Непонятном Доме о Капитолине Фроловне я слышала немало, но встречаться с матерью покойного Валерия Андреевича Вяземского еще не приходилось. Она жила в правом крыле дома, редко покидала его пределы, но некоторое представление о даме с купеческим именем Капа я все же имела. Из сведений, поставленных вездесущей Людмилой, я поняла – невестка и свекровь пребывали в контрах. Свекровь считала этот дом своим и мелочно портила невестке кровь придирками, советами и собственным присутствием. Ирина Владимировна, как дама воспитанная и сердобольная к убогим телом родственникам, пинки воспринимала стоически.
После инсульта, случившегося девять лет назад, по дому Капитолина Фроловна передвигалась исключительно при помощи моторизованного инвалидного кресла и лифта.
За креслом на неслышном ходу скользила преданная тень – Зинаида Сергеевна.
Столоваться Капитолина Фроловна предпочитала отдельно. Автономное финансовое обеспечение из сыновнего наследства позволяло ей быть невыносимо требовательной и взыскательной к прислуге. Услуги она принимала как обязанность и никогда не благодарила.
"Жуткая бабка, – аттестовала Фроловну Людмила. – У меня от ее взгляда мороз по коже бегает…"
– Ну и денек у нас завтра, – зевая, вздыхала
Мила. – У Капы влажную уборку делать – за мучаешься! Зина во все углы пальцем тыкает, плинтусы на пыль проверяет. – И огорченно присовокупила: – А ведь у них еще кот. Круглый год, подлец, линяет!
Под бормотание сонной Людмилы я переоделась в брючный костюм горничной, села на диван и выразительно взглянула на болтушку.
– Ах да! – опомнилась девушка. – Как съез дила?
Фраза, которую я подготовила еще в дороге, сразила Люду наповал:
– Алина Копылова жива-здорова.
– Как это? – моментально сменив горизонтальное положение на сидячее, выпучилась Мила.
– Жива-здорова, – закрепляя эффект, повторила я. – Девушка, которая приехала к вам устраиваться на работу, подделала паспорт. Фотографию переклеила. Причем весьма профессионально.
– Иди ты?! – восхитилась Людмила. – Аферистка?!
– Не знаю, – нахмурилась я и детально, шаг за шагом, описала все клинские события.
– Ну и дела! – крутя головой, вставила
Люда. – Эта Жанка – тот еще фрукт! И что теперь делать будешь? – Вопрос, поставленный в единственном числе, отсекал саму Людмилу от неприятностей и ответственности.
И я ее в том не винила. Девушка в этом доме деньги зарабатывает, а не журналистские расследования проводит.
– Пока не думала, – призналась я честно. – Но оставлять все это без последствий нельзя. Две смерти подряд навевают подозрения в их неслучайности…
– Ой, да отстань! – перебила Люда. – Что бы там ни замышляли эти аферистки, теперь не выгорит! Обе, – Мила подняла палец вверх, – там обретаются. Оттуда сильно не напроказишь.
– Может быть, и так, – задумчиво согласилась я. – Но как-то это подозрительно… Ты не находишь?
– Нахожу, – кивнула горничная. – И что из этого? Обе умерли. Тебе какое дело? Вяземские еще "спасибо" должны сказать, что ты – это ты, а не какая-то темная лошадка с поддельным па спортом. Не лезла бы ты туда… А то останешься во всем виноватой. У меня правило такое: меньше знаешь – легче спишь.
(Как все, однако, просто! "Меньше знаешь, легче спишь". И никаких метаний: нет человека – нет проблемы.)
В пять минут девятого, оставив Люду дожидаться любимого сериала, я пошла в библиотеку.
Отчего-то я волновалась. Моя придуманная сказка обрастала ненужными кровавыми событиями, оставляла неизменной лишь канву сюжета: неопытная Золушка (шваброй рук не замаравшая) идет на встречу со скучающим колченогим принцем.
(Была бы Золушка кандидатом медицинских наук – как ей папа советовал, – сюжет и вовсе получился бы замечательный. Две-три ловко назначенных физиопроцедуры, и принц, оставив костыли, танцует вальс под сводом замкового зала…)
…Во всей большой библиотеке горела только одна лампа под зеленым абажуром. Артем сидел у стола, листал толстую газету на английском языке и при виде меня устало потянулся:
– Черт, спина как мертвая! Массаж делать умеешь?
– Только пыточно-пяточный, – усмехнулась я. – Папе от радикулита шибко помогал.
– Нет уж, увольте, – пробормотал принц и, показав на кресло рядом с собой, спросил: – Как поживает малая родина? Как Клин? Кого видела, что слышала…
Я чинно опустилась в кресло, сложила лапки на коленях и сразу поняла – врать дальше невозможно. Поскольку я придумываю жизненную сказку, а не сюжет для мыльной оперы с потерянными близнецами, таинственными горничными, влюбленными в них принцами и обязательными злодейками – бывшими невестами.
В нормальной жизни таинственность вредна. (В нормальной жизни "таинственных горничных" сдают в ближайшее отделение милиции.)
Мою заминку Артем попробовал исправить наводящим вопросом:
– А ты где в Клину жила? В каком районе?
– Артем, – с многозначительными паузами я приступила к покаянию, – я не имею к Клину никакого отношения. Можно сказать, сегодня побывала впервые в том городе.
– Впервые? – поднял брови принц. – Странно. Мне казалось, мама сказала, ты…
– Твоя мама ошиблась, Артем. Я не Алина Копылова, которую к вам направила Жанна Константиновна Троепольская. Я журналистка Алиса Ковалева. Твоя мама случайно привезла меня в ваш дом. Это недоразумение.
Артем откинулся на спинку кресла, присвистнул, взгляд его потяжелел.
– Журналистка? – произнес без прежней приязни.
– Да.
– И что тебе, – он обвел рукой библиотеку, – здесь нужно?
– Позволь мне объяснить. Я не хочу ничего плохого. И, – я усмехнулась, – журналистка-то я безработная. Беззубая, игрушечная…
– Ну, ну, – нахмурился принц и стал суровым без всякого наигрыша.
Слово за словом, фраза за фразой плела я извинительное кружево. Сто раз продуманный узор соткался в прелестное изделие под маркой дома моды "Невинное дитя". Одев себя в безгрешные одежды и не успев поставить точку-узелок, услышала:
– Так, значит, тебе еще и жить негде?
– Можно сказать и так, – вздохнула я.
– Н-да, – пробормотал потеплевший принц. – И работа тебе нужна?
– Очень! – прижав ладони к груди, воскликнула я. – Хотя бы до лета. Отдам долг маме друга, накоплю на съемную комнату и – все. На вольные хлеба. Я твоей маме просто ничего объяснить не успела. Вначале она уехала, потом… потом ей так хотелось свалить на кого-то поездку в Клин, что я просто не решилась ее огорчить. Правда! Но сегодня я обо всем ей расскажу и…
– Нет, – оборвал меня Артем, – не сего дня.
– А когда? – удивилась я. – Завтра?
– Нет. Не сегодня, не завтра. Работай как есть. Тебе ведь нужна работа?
– Да.
– Вот и договорились. Маме нет никакой разницы, Алиса ты или Алина. – (Лишь бы полы чисто мыла, мысленно добавила я.) – Только вот что… Ты можешь мне пообещать, что позже не напечатаешь никакой грязной статейки об этом доме? Как бы не хотелось заработать поосновной профессии?..
– Обещаю, – серьезно кивнула я. – Но с Ириной Владимировной все же поговорить придется.
– Зачем? – расслабленно сел в кресле почти наискосок и вытянул загипсованную ногу далеко вперед Артем. Его поза, вопрос и взгляд точнехонько вписывались в сценарий сказки. Только немножечко другой, не детской. Они вписывались в историю, в которой коварный принц-растлитель вызнал у Золушки некий секрет и позже собрался ее использовать. Золушку то есть. По прямому назначению.
(Проклятое воображение! Человек помочь хочет, а тебе всякие гадости мерещатся!
Ты уж, дорогуша, выбери, наконец, жанр, в котором выступаешь, – сказка для детей старшего школьного и младшего пенсионного возраста или порнобоевик, где "чадам до шестнадцати"…)
Но я уже так насобачилась выступать в двух плоскостях – в реальности и будущем романе, – что постоянно оставляла за скобками ремарки и размышления. Как подготовку к осуществлению проекта "Бестселлер года". Прикидывала реальных людей, примеряла их к прототипам и мастерила скобки совершенно автоматически.
– Артем, я не успела сказать тебе главного, – тихо, как будто даже извиняясь за гадкие подозрения, проговорила я. – Алины, которая приехала в ваш дом по рекомендации Жанны Константиновны Троепольской, не существует. Она приехала по поддельным документам, а настоящая Алина Копылова жива. Я сегодня ее видела.
– Не понял, – моментально подобрался Артем и сел прямо. – Как это – жива? А кто погиб на остановке?!
Я пожала плечами:
– Не знаю. Погибла девушка, выдававшая себя за Алину Копылову.
(Ничего себе клубочек, а? Три Алины: две лже, а одна – живая наркоманка.)
– А кто ее… Ах да, Жанна, – потерянно пробормотал Артем.
– И Жанна как-то очень вовремя сгорела, – проговорила я и содрогнулась. Два часа назад, когда я рассказывала эту же историю Людмиле, дрожи у меня не было. Уютная девичья горенка совсем не располагала к страшилкам, наивная реакция Людмилы скорее растормаживала, чем напрягала.
Но, повторяя все это Артему, в полутемной библиотеке с камином, портретами и отрубленными головами животных, я испытала нечто вроде средневекового ужаса. Мрак, сгустившийся за нашими спинами и под сводом библиотеки, привел под ручку ночь, и та – злодейка! – все превратила в страх. Две мертвые женщины словно показались из мрака…
(Фу! Хватит! Оставь эту делянку Стивену Кингу! Возделывай свои поля в фиалках и настурциях!)
– …Как ты понимаешь, поговорить с Ириной Владимировной мне все же придется. Пусть даже Жанна умерла, она плела какую-то интригу. Или не плела… Не знаю. Все это очень странно.
– Ты хочешь сказать, – прищурился Артем, – что Жанна умерла не сама? Ей кто-то помог?
– Да. Не очень-то я верю в подобные совпадения.
Жуть заставила меня выговорить эту сакраментальную фразу. Выговорить – и все расставить по местам. Если Жанна Константиновна погибла не случайно, в интриге замешан кто-то третий. И этот третий жив.
(Хотя можно представить, что ушлая девушка "Алина" по-быстрому сожгла квартиру Троепольской вместе с хозяйкой, потом приехала сюда и погибла. Но в это верилось с трудом, и надеяться на то, что все закончится со смертью главных фигурантов, было опасно.)
– Так, – резко ударив по подлокотникам, сказал Артем. – Никуда не лезь. К маме – особенно. У нас есть человек, который занимается проблемами безопасности, я сам ему позвоню. Поняла?
– Да.
– Незачем маму волновать, – добавил Артем озабоченно, потом посмотрел на антикварные часы, напоминающие вставший дыбом дорогой гроб, и в который раз за вечер выругался: – Черт! Уже десятый час. Как время пролетело…
– А ты разве куда-то опаздываешь? – удивилась я.
– Да. У друга день рождения, я просил подать машину к половине десятого.
– К половине десятого?! – бесхитростно, абсолютно в духе Людмилы, поразилась я. – А когда этот день рождения начинается?
– Наши, думаю, часам к двенадцати подтянутся, – думая о чем-то своем, рассеянно ответил Артем.
– Куда подтянутся?
– В клуб. – И вдруг, без всякого перехода, бухнул: – Как думаешь, лучше ехать на костылях или в коляске?
Я представила себе молодежную тусовку в модном клубе: веселящиеся мажоры, разнаряженные девицы с обложек глянцевых журналов. Вздохнула (слегка завистливо) и внесла предложение:
– Езжай в коляске. Твои костыли вечно кто-нибудь ронять будет.
– А я их в угол…
– А из угла утащат. Половина кабака на твоих костылях отпляшет. Потеряют еще…
– Трезво мыслишь, – кивнул Артем и включил моторчик кресла. – До завтра, Алиса-журналистка. Держи хвост морковью.
В сериальной жизни Людмилы наступил пятнадцатиминутный перерыв между фильмом "Смотрю, потому что больше нечего" и обязательной ежевечерней программой. Это время моя новая приятельница посвятила чтению журнала "Космополитен. Шопинг".
Я достала из шкафа многострадальный баул лже-Алины, поставила его на коврик между кроватями, нависла над ним и приступила к мероприятию, давно ждущему своей очередности: поиску в чужих вещах следов реального чело века.
– Что ищешь? – заинтересованно свесилась с кровати Люда.
– Хоть чего-нибудь… Дающего представление о личности девушки, погибшей на остановке.
– А-а-а, – протянула Мила. – Представление о личности…
Одежку за одежкой я доставала из сумки, проверяла карманы и складывала на своей диван. Стопка росла, в карманах, кроме оторванной пуговицы, пары монет, зубочистки и носового платка, не было никаких мелочей. Ни клочков квитанции или трамвайных билетов, ни скомканных записок с номерами телефонов, ничего, что могло бы помочь установить имя погибшей. На дне сумки не валялись забытые с прошлой поездки билеты на поезд, в боковых отделениях не было фантиков или скомканных салфеток. Хозяйка сумки была примерной аккуратисткой. Только крошечный, сплюснутый в бумажке прямоугольник устроился в самом низу наружного бокового отделения. Он юркнул в самый угол, спрятался за шов и больно впился под ноготь, когда я обшаривала сумку. Я едва выудила его наружу.
Многого, надо сказать, от находки я не ожидала. Поскольку вначале этот крошечный сверточек показался мне древней, окаменевшей жвачкой, обернутой в клочок бумаги. Я сама так часто делаю – не бросаю жвачку на пол в метро или кинотеатрах, не приклеиваю ее под сиденье, а заворачиваю в кусок бумажки, расплющиваю и прячу в кармане сумки до появления мусорного бачка.
Внутри сложенной сероватой бумажки из газетного уголка лежала SIM-карта мобильного телефона. На внутренней поверхности развернутого кулька были нацарапаны четыре цифры.
Я держала в руках находку, расправляла бумажные складки крошечного рукотворного пакета и вспоминала маму. Она всегда точно так же оставляла записки из цифр. Чистый гуманитарий, она никогда не могла запомнить даже простого числа. Телефоны лучших подруг вспоминала спонтанно, но стоило только задуматься, цифры сами собой исчезали из памяти…
Дотянувшись до прикроватной тумбы, я сняла свой мобильник, вставила в него чужую SIM-карту и набрала, как мне показалось, ПИН-код – 4835.
Карта не активировалась.
– Не получается? – прозвучал над ухом голос Людмилы.
– Нет, – немного удивленно отозвалась я и снова повторила набор.
– Я тебе кое-что сказать хотела… – значительно, с намеком, проговорила Мила.
Я подняла к ней лицо и несколько напряглась. От этой бесхитростной болтушки ожидать можно было всякого.
– Я тут взяла себе кое-что… – без особенного смущения призналась девушка. – Ненужное…
– Что ты взяла?! – ошарашенно выпучилась я на недотепу.