– Лукич – боевой мужик. – Коля ушел от опасной темы.
– Все такие, – кивнул Басаргин. – Что в Питере про артели говорят? Скоро ли?
– Пятнадцатый съезд решил, значит, скоро, – сказал Коля. – Будем, как говорится, осуществлять кооперативный план товарища Ленина.
– Слышь, Коля, мне мужики другой раз такой вопрос задают: ну, допустим, сообща. Трудиться, значит. А делить?
– Кто сколько наработал, тот столько и получит.
– Это правильно, – согласился Басаргин. – А станут люди для всех, понимаешь, не для себя лично, а для всех трудиться так же горячо, как для себя? Это же как много о жизни понимать надо, чтобы в первую голову о людях болеть! – Басаргин даже головой закрутил от невероятности такого предположения.
– Я тоже очень сомневаюсь, чтобы в одночасье переделались людские души, – сказала Маша. – Авантюризм это.
– Ладно, – обиделся Коля. – В одночасье никто души переделывать не собирается; мы себе отдаем отчет, что дело это длительное, постепенное, так что не представляй нас дураками.
– Ты же сам рассказывал: едва начинаете вы реализацию какого-нибудь серьезного дела – сразу звонит Кузьмичев и требует "доложить" или как это? "Рапортовать" о том, что все в порядке. А сколько у нас любителей "рапортовать", ты считал?
– Не так много, как ты думаешь, – сказал Коля.
– Но и не так мало, как думаешь ты, – парировала Маша. – Самое страшное, если Кузьмичевы серьезную работу подменят бесконечным словоблудием и парадными рапортами по начальству.
– Я с ней согласен, – кивнул Басаргин. – Однако Грель через три версты будет, мне желательно про твой план наконец узнать.
– Тут нужен меткий выстрел, – сказал Коля. – Один ты что? Ничто, прямо скажем. Ну, узнаешь, где какая шайка-лейка была вчера. Где она будет завтра. Да ведь не одна шайка эта – много их. Смысл в том, чтобы попытаться собрать их в кучу, да и кокнуть разом!
– Легко сказать, – протянул Басаргин.
– Мы поможем тебе. Сейчас мы сойдем и пойдем пешком. Явимся к Серафиму – после долгой разлуки, попроведать. Представимся ему блатными. Если Серафим то, что я о нем думаю, а я, брат, десять лет о нем думаю, то Потылиха уже сообщила ему, что бритого в поезде убил неизвестный блатной. Это же подтвердит и Феденька. А мы с Машей попытаемся влезть к Серафиму и в доверие, и в душу, ясно?
Басаргин почесал в затылке:
– Лихо задумано. Ну, а если Серафим ни при чем? Такой вариант, говоря научно, ты предусмотрел?
– При чем, – задумчиво сказал Коля. – Прежде чем родителям сгореть, Феденька мне сказал: "Сон вспомни, Коля… Зовешь родителей, а дозваться не можешь". Он мне за десять минут до пожара это сказал.
– А откуда он про твой сон узнал? – удивился Басаргин.
– Мать про свой сон рассказала Серафиму, а Феденька, видать, от попа узнал и перевернул. Зачем ему поп об этом рассказал? И другое было. Накануне предрекал Серафим матери большие перемены. Так и случилось. В колдовство я не верю. Значит, Серафим знал! И готовил эти перемены. А Арсений? Бандит! А ведь он давний знакомый Серафима. Я тебе прямо скажу: подозреваю я, что Серафим Феденьке велел моих родителей спалить, чтобы корень мой вырвать, чтобы меня Арсению продать в помощь – прохожих промеж глаз лупить и деньги у них отбирать. Только доказательств у меня пока нет.
– Если ты прав – будут доказательства, – сказал Басаргин. – Условимся о связи. На южной околице Грели – изба в три окошка, а на крыше жестяной петух. Хозяина Тихоном кличут. Каждый вечер после семи жду тебя там. Тебя или твоих сообщений. Тихону верь, как мне, надежный человек.
– Серафим может приделать мне хвост, – сказал Коля.
– Понял, – кивнул Басаргин. – Если что – набрось пиджак на плечо, покажись на крыльце, – я приму меры.
– Ну, прощай, – сказал Коля. – Пошли, Маша.
Он взял с телеги чемодан, мешок. Басаргин поехал по дороге, а Кондратьевы свернули на узкую лесную тропинку.
Коля и Маша вышли на площадь. Здесь ничего не изменилось за десять лет, только церковь показалась Коле маленькой и убогой.
– Вот его дом, – Коля повел взглядом в сторону Серафимовой избы.
– Не сказать, чтобы дворец, – скептически заметила Маша. – Пойдем?
– Помни, – сказал Коля, – Серафим умен, хитер, потому держи ушки на макушке, говори меньше, чтобы невзначай не сболтнуть лишнего. Легенду помнишь?
– Ты "Иван", работал с Пантелеевым, я – твоя "маруха"… Работаем под интеллигентов – с моей, конечно, помощью.
– Продаем себя Серафиму не враз, – уточнил Коля. – А сообразно с обстоятельствами. Пошли.
…Серафим в старенькой, заплатанной рясе колол дрова. Увидев Колю и Машу, поднес ладонь к глазам:
– Господи! Царица небесная! Да не возвратится униженный посрамленным!
– Возвратится человеком, – улыбнулся Коля. – Здравствуйте, батюшка.
– Здравствуй, раб божий. Здравствуйте, барышня. Как поживаете? Эх, сапоги у тебя, – сверкнул глазками Серафим. – В начальство, поди, выбился?
– В Иваны попал. Не понимаете? Знакомьтесь. Это моя… Как бы сказать, – жена. Маша.
Священник галантно поцеловал Маше руку.
– Вы, святой отец, никак кадетский корпус кончили, – пошутила Маша.
– Бог с вами, – рассмеялся Серафим. – Только семинарию. Ну, что же мы стоим? Пожалуйте, милости прошу.
Вошли в горницу. Коля и Маша словно по команде повернулись к иконам и забормотали молитву.
– Душевно рад, – сказал Серафим и подвинул гостям стулья. – Не обессудьте.
Коля смотрел на Серафима. Тот постарел, однако приобрел неожиданную благообразность, стал сдержаннее, спокойнее. А Серафим смотрел на Колю.
– Повзрослел ты, что ли? – вздохнул Серафим. – Не такой ты, как раньше, не такой.
– Десять лет прошло, – сказала Маша. – Шутка ли.
– Не шутка, – кивнул Серафим. – Но я не в том смысле. Был мне Коля ясен, как чистое стекло божьей лампадки. А сейчас, чувствую, отгородился он от меня семью барьерами, семью замками.
– Что вы, батюшка? – Коля искривил уголки рта. – Я весь тут, как на ладони. Напротив скажу: вы, батюшка, словно в скорлупу спрятались. Не чувствую вас. Однако зашли мы вас поблагодарить, поклониться.
– За что же, господи? – удивился Серафим.
– Скажу прямо, не обессудьте, – Коля придвинулся к священнику. – Арсений ваш, царствие ему небесное, мне свое дело передал.
– Какое дело? – фальшивым голосом спросил Серафим.
– Будто не знаете, – вмешалась Маша. – Гоп-стоп, не вертухайся, батюшка. Вот какое дело.
– Арсений что… умер? – спросил священник.
– Комиссары шлепнули, – умильно улыбнулся Коля. – Да что мы все вокруг да около ходим? Мы с ней, – он положил руку на плечо Маши, – на пару работаем. Если я в тебе, Серафим, не ошибся, – прими с миром. А обознался – мы дальше пойдем.
– Подумать надо, – вздохнул Серафим. – Ты только ерунды разной на мой счет не думай, это я так, в том смысле, что Арсений был для меня человек загадочный, я кое-что вспомнить должен, сообразить…
– Соображайте, батюшка, – сказала Маша, – только помните, что время посева уже прошло и настает время собирать плоды. Вы ведь любите плоды?
– Погуляйте пока, – улыбнулся Серафим. – Коля, покажи барышне нашу деревню, в поле сходите – там жаворонки волшебно поют. – Серафим закатил глаза и зачмокал губами. – А я пока насчет обеда распоряжусь и вообще.
Спустились с крыльца, вышли на площадь.
– Здесь я дрался в последний раз, – грустно сказал Коля. – Ровно вчера это было.
– Не в последний раз ты дрался. И страшно мне что-то, откровенно тебе говорю. Только ты не обращай внимания, это я так, по-бабьи.
– Хочешь уехать?
– По-моему, ты хочешь меня оскорбить, – надменно сказала Маша.
– Ну ладно, ладно, – отступил Коля. – Как тебе Серафим?
– Ты не слишком круто берешь быка за рога? – спросила Маша.
– Нет, – Коля задумался. – Если бы я начал чересчур осторожно, он бы понял, что я его щупаю не как сообщник Арсения, а как "человек в сапогах". Дались им эти сапоги.
– Деталь, которая сработает в твою пользу, – сказала Маша. – Если бы ты был "оттуда", разве бы ты надел сапоги?
– Ты опять права. Все правильно. Я знаю, кто был Арсений, я его преемник, а Серафим понимает: если он будет отрицать, что знал истинное лицо Арсения, это слишком недостоверно, и я ему не поверю. Сейчас дело в другом: Серафим лихорадочно ишет причину, по которой мы у него появились. Зачем мы пришли, – вот в чем все дело!
Они вышли за околицу. Впереди темнела небольшая роща. Это было сельское кладбище. Под вековыми деревьями, в высокой траве прятались едва заметные холмики. Коля долго ходил среди полусгнивших, покосившихся крестов, потом остановился. Маша видела, что он мучительно вспоминает о чем-то, но никак не может вспомнить, и поэтому нервничает. Маша поняла, что он ищет могилы родителей, и пришла ему на помощь. Она нежно провела ладонью по его плечу:
– Они здесь, Коля, в этой земле. Это главное. Ты не горюй.
Коля благодарно взял ее за руку:
– Забыл, где могилы. Да уж их, наверное, и нет. Кому было ухаживать?
– А я даже не знаю, где похоронены мои отец и мать, – вздохнула Маша. – Как ты думаешь, Коля: у меня когда-нибудь были родители?
– Не нужно, Маша. – Он притянул ее к себе. – Мы вместе, мы живы и здоровы, и все еще впереди, целая жизнь, ты в это верь!
– Я верю, – кивнула Маша. Она оглянулась. – Нас ждут какие-то люди.
– Приготовься. – Коля нащупал кольт. – Идем.
У кладбищенской калитки стояли два бородатых мужика в папахах с черными ленточками. Они молча смотрели на Колю и Машу. Один из них, которого Коля сразу же про себя окрестил Скуластым, сказал:
– Бог в помощь. Родных ищешь?
– Искал, – кивнул Коля. – Что скажете?
– Да вот, ельна собирается, балешник хотим учинить, – растягивая слова, сказал второй. – Приходи, погорчим…
– Не на что, – развел руками Коля. – Я, вишь, в полусмерть укутался…
– У марухи займи, – сказал Скуластый. – Она у тебя тоже, небось, по музыке ходит?
– По рыжью работаем, – улыбнулась Маша. – А вы – по портянкам?
– Ишь… – обиделся второй. – Она нас ни во что не ставит, стервь.
– А ты ведешь себя, как рогатик, – сказала Маша. – Чего мне с тобой куликать? Пошли, Коля.
– Свидимся еще, – многообещающе сказал Скуластый. – Так придете?
– Как дело позволит, – отозвался Коля.
Бандиты ушли.
– Шмакодявки паршивые, – выругался Коля. – А Серафим не Спиноза, ей-богу. Послал проверить, знаем ли мы жаргон. Уж мог сообразить: если подосланы, то и обучены…
– Он так и думает, – спокойно сказала Маша. – Ты его недооцениваешь. Пока идет самая примитивная, поверхностная проверка. Главное – впереди.
Серафим встретил их на пороге горницы – сладкий, улыбающийся, в новой рясе, с золоченым наперсным крестом.
– Милости просим, – он галантно подвинул Маше стул, протянул чашку: – Будьте хозяйкой.
На столе пыхтел начищенный самовар. Когда Маша стала разливать чай, Коля сказал:
– В Ленинграде жизнь сейчас нелегкая, это верно, но покойников там не едят…
– Хрикаделек и котлетов из них не делают, – кивнула Маша.
– Не понял, – насторожился Серафим, разгрызая огромный кусок сахара.
– Когда мы с поезда сошли, к Маше косоротая старуха подвернула, – начал Коля, внимательно наблюдая за священником. – Так вот она и сказала про эти самые хрикадельки.
– А я, собственно, при чем? – повысил голос Серафим.
– Рассуждаем согласно науке логики, – сказал Коля. – Слово "фрикадельки" явно не деревенское. От кого могла слышать старуха это слово применительно к обстановке в Ленинграде?
– От любого проезжего, раз она по вокзалам шляется, – не слишком уверенно заявил Серафим.
– Верно, – согласилась Маша. – Только мне сдается, она про этих покойников на проповеди в церкви слышала, или я ошиблась?
По сузившимся глазам священника Маша поняла, что угадала.
– Глупо, батюшка. Эдак, и в ГПУ загреметь можно…
– Уж не ты ли меня туда отправить хочешь? – На лбу Серафима выступили мелкие бисеринки пота. – Не пойму я тебя, отрок. А когда я не понимаю человека, я его боюсь. А когда боюсь, я его…
– Спрячь пистолет, дуралей, – грубо сказал Коля, хотя Серафим никакого пистолета и не доставал. – Он же у тебя под рясой! И если хочешь тягаться – смотри! – Коля в долго секунды выдернул из-за пояса свой кольт и приставил ко лбу священника.
– Не гоже хозяина дома эдак честить, – криво улыбнулся Серафим. – Убери.
– То-то, – Коля спрятал кольт. – А то ходим вокруг да около. Не узнаю вас, батюшка.
– Ну, а если Арсений тебе все завещал, ты уж, верно, знаешь, как его кликали? В том, другом мире? – напрягся священник.
– Чинушей его кликали.
– Ладно, – кивнул Серафим. – Это ты и от милиции узнать мог, не велика задача. Не обижайтесь, гости дорогие, но я вам назначу испытание. Выдержите – будет разговор. Не выдержите… – Серафим развел руками.
– Тогда ваши, ну те, с черными ленточками, дырок нам понаделают, – сказала Маша. – Не опровергайте, батюшка, не трудитесь. Мы ведь битые, понимаем, что к чему. О чем речь?
– Да пустяки, – улыбнулся священник. – Кресты носите?
– Какой же блатяк без креста? – удивился и обиделся Коля. – Маша, покажи…
– Не надо, не надо, – запротестовал священник. – Не в крестах дело. Вы ведь, небось, не венчаны в церкви, не до того вам было?
– Верно, не до того… – Коля переглянулся с Машей.
– Вы нас повенчаете? – радостно крикнула Маша. – Вот славно! Я так мечтала.
– Повенчаю. Вот вам и проверка будет.
– Не понимаю, – сказал Коля.
– Все поймешь, – прищурился Серафим. – Потерпи.
Под вечер Коля обнаружил слежку. Случилось это так: он вышел на крыльцо поповского дома покурить и увидел на другой стороне площади мужика, который стоял и щелкал семечки. Мужик не скрывал своих намерений – он уставился на Колю и даже подмигнул ему.
"Ах ты, мать честная. – Коля даже почесал в затылке. – Чертов поп…"
Он сошел с крыльца, двинулся к околице. Мужик не отставал. Коля повернул назад. Мужик – следом. Коля вошел в дом. Серафим читал какой-то журнал.
– Так мы не уславливались, – с сердцем сказал Коля.
– Как? – из-под очков посмотрел Серафим.
– Кто этот "фраер", который топает за мной по пятам?
– Ах, этот, – махнул рукой Серафим. – Охрана твоя, Коленька. Твоя и жены твоей. Епифаном звать. Надежный мужик.
– Не нуждаемся!
– Не скажи. Маша сама пожаловалась на тех, с черными ленточками. Время лихое, мне жаль будет, если тебя обидят. Не обессудь.
– Не валяйте дурака, батюшка! – рассердился Коля. – Ваше недоверие меня обижает.
– А вот заслужишь доверие – оно и по-другому обернется, – Серафим снова углубился в журнал, и Коля понял, что спорить бесполезно.
– Черт с вами. – Коля снова вышел на крыльцо, набросив на плечо пиджак. Епифан стоял на том же самом месте и грыз семечки. Коля достал часы: до семи вечера оставалось совсем немного. "Интересно, – подумал Коля, – каким это образом Басаргин избавит меня от этого дурака? Посмотрим".
Спустя час он уже осторожно стучал в ставень Тихоновой избы.
– Входи, – дверь открыл Тихон – огромный, как многие мужики в Грели, с окладистой черной бородой и копной нечесаных волос. – Ждут тебя.
Коля вошел в горницу. Басаргин прикрутил фитиль керосиновой лампы:
– Чисто было?
– Вполне. Как удалось?
– Секрет, – улыбнулся Басаргин и добавил: – Послал ребят с четвертью самогона. Отвлекли его. Ну, первый стакан, само собой, ему силком влили, а остальные он собственноручно принял. Спит, касатик.
– Как объясняешь открытую слежку?
– Черт его знает, – Басаргин задумался. – Может, ои так рассуждает: если, мол, Кондратьев – милиционер, – он от любой слежки все равно уйдет, не тягаться же деревенским с профессионалом? Ну, а что в такой, по-научному сказать, си-ту-яции поймешь? Ничего! А вот при открытой слежке и настроение видать, и действия… Скажем, мог ты от Епифана отвалить? Мог! Тогда Серафим сразу бы усек, кто ты.
– Будто вор не может уйти от слежки! – сказал Коля.
– Мелко ценишь Серафима, – ответил Басаргин. – Если он то, что ты думаешь, – он действия сыщика-профессионала от действий вора-профессионала всегда отличит. Так что он правильно сделал, а ты – рисковал. Слава богу, что все обошлось! С чем пожаловал?
– Серафим будет нас с Машей венчать в церкви. Это венчание послужит проверкой. Честно говоря, не понимаю я, в чем тут гвоздь? И поэтому волнуюсь.
Басаргин покачал головой:
– Н-да… Пилюля, можно сказать…
– Маша считает, что он хочет наши, вроде бы, коммунистические идеалы проверить, – продолжал Коля. – Мол, если коммунисты – венчаться не станут, не пойдут против партийной совести. Кстати, дай нам два тельных креста, едва не сгорели, – строим из себя блатных, а крестов на нас нет! Черт его знает, из-за каких пустяков другой раз жизни лишиться можно.
Тихон принес два крестика, улыбнулся:
– Мой и жены-покойницы. Носите и дай бог вам удачи.
Коля надел крестик:
– Спасибо, Тихон. Выручил.
Басаргин прошелся по горнице:
– Нет, Коля. Суть этого дела не в ваших с Машей истинных убеждениях. Тут другое. Круче тут.
– Что же? – с сомнением спросил Коля.
– Не знаю. Об одном предупреждаю и прошу: как бы себя Серафим во время вашего венчания не повел, что бы ни случилось, – твое дело глазами хлопать и "аллилуйю" петь, понял? Не смей ни во что вмешиваться!
– А если он, к примеру, тебя убивать станет? – улыбнулся Коля.
– Кондратьев, – жестко начал Басаргин. – Мы с тобой такое дело затеяли, что жизнь всей нашей волости, а то и всей губернии иначе повернуться может. Что в сравнении с этим твоя или моя жизнь, парень? Мы ведь служим ради таких ясных далей, что дух захватывает от одних только мыслей. Прошу и требую от тебя: что бы ни произошло – ты должен остаться в стороне! Я доложу обо всем в партийных органах и извещу уполномоченного ГПУ.
– Значит, моя задача, – сказал Коля, – в случае успешной проверки – внедриться к бандитам.
– Все вызнать и остаться живым, – добавил Басаргин. – Иди, Коля.
Они обнялись.
…В церкви было необычно светло – по случаю бракосочетания "раба божьего Николая" с "рабой божьей Марией" отец Серафим приказал зажечь большое паникадило. Маша вошла об руку с Колей – в белой фате, правда, из марли, но зато – с самой настоящей золоченой венчальной свечой в руках. Следом потянулись жители, среди них Коля заметил и двух своих знакомцев с черными ленточками. Они как ни в чем не бывало стояли в толпе. Громко переговаривались женщины, обсуждая возраст и внешний вид невесты и жениха, мужики довольно гудели в ожидании скорой выпивки. Отец Серафим взмахнул кадилом и запел "Песнь степеней":
– Блажени вси бояшмеся господа…
Послышался шум, это вошел в церковь Басаргин с двумя сельскими исполнителями. На них косились, но пока не задирали.
Коля посмотрел на Машу. Она стояла рядом с ним, лицо у нее было восторженно-счастливое, и Коля понял, что Маша забылась и воспринимает происходящее всерьез.
– Ты что? – шепнул он ей. – Смотреть стыдно.