Коля вскочил, схватился за кольт.
– Не рыпайся, петушок, – тихо сказал Никодим. – За стеной мои люди. Сиди тихо. Я не утверждаю, что ты агент ГПУ. Я это пока предполагаю. То, что случилось со священником, – это вполне может быть комбинацией органов. Надо проверить. Решим так: тебя и твою бабу запрем, все расследуем, тогда и высветлится.
Коля переглянулся с Машей. Она ответила на его взгляд взглядом, полным ужаса и тоски. "У нее сейчас сдадут нервы, и тогда провал неминуем, – пронеслось в голове у Коли. – Надо что-то предпринять сию же секунду".
Он посмотрел на Лысого, потом на Скуластого. Лысый едва заметно пожал плечами, а Скуластый подмигнул, косясь на свою кобуру с наганом. И тогда Коля решился.
– Запирайте, – сказал он покорно. – Воля ваша, только обидно. – Коля продолжал сидеть. Фраза отвлекла внимание Никодима и Феденьки, и Коля успел выдернуть из-за ремня кольт. Он стрелял от бедра, сквозь доски стола. Пули шли снизу вверх, выбивая щепки из столешницы. Феденька даже не успел схватиться за свой маузер, а Никодим успел, но так и упал – с наганом в руке.
Ворвались люди Никодима.
– Тихо! – яростно крикнул Лысый. – Назад, паскуды! Вся головка нашего отряда продалась ГПУ! Час назад мы казнили попа, а сейчас – его сообщников! Если у вас мозги, а не каша, – не дурите!
Шли секунды, и было неясно, как поступят бандиты. Наконец, кто-то сказал:
– Начальство всегда продает – рано или поздно. Должность у них такая, братва… Я верю.
– Ладно, верим, – загалдели бандиты. – Решайте, чего делать будем.
– Молчать! – крикнул Коля. Инициатива бесповоротно перешла к нему. – Как я говорил? Собраться всем вместе и ударить! Посылайте делегатов к паханам! Времени нет! Если поп успел выдать – нам и так и так хана! Торопиться надо! Может, мы еще и погуляем напоследок.
Бандиты ответили дружным ревом.
…Вышли за черту бандитской стоянки. Маша прислонилась к шероховатому стволу березы, бессильно опустила руки.
– Маша… – сказал Коля. – Маша…
– Помолчим, Коля. – Она глубоко вздохнула. – Давай помолчим.
Из лагеря доносились пьяные выкрики, ударил выстрел.
– Скоро все кончится, Маша. Потерпи.
– Каждый раз, когда мы расстаемся, мне кажется, я вижу тебя в последний раз, – сказала она. – Нам нужно уходить отсюда. Немедленно.
Коля покачал головой:
– Я взял на себя слишком много. Уйти мне нельзя, это сорвет операцию. Теперь фактически я во главе этих сволочей – ты сама видела. Сделаем так: я напишу записку Басаргину и пошлю кого-нибудь из них на связь. Ты – проводишь. Не спорь – тебе оставаться здесь больше нельзя. У тебя могут сдать нервы. Не спорь, Маша. Ты свое дело сделала, и скажу тебе прямо: дай бог любому из нас так его сделать.
– О какой связи ты говоришь? – удивилась Маша. – Какая связь может быть у Басаргина с ними? – Она кивнула в сторону лагеря.
– Мы подготовили отряд, нечто вроде ЧОНа. Этот отряд – как бы мои сообщники. Бандиты. Посланный приведет его на встречу главарей, и мы одним ударом покончим со всеми.
– На этот раз ты действительно рискуешь, – сказала Маша. – Можно я останусь?
– Нет, – жестко ответил Коля. – Ты сделаешь, как я сказал. А что касается риска… Это моя профессия, ты знаешь…
* * *
К следующему вечеру, предупрежденные гонцами, главари "повстанческих групп", как их громко именовал Лысый, должны были собраться в избушке лесника. Вместе с Машей решили поехать и Скуластый с Лысым. Коля пытался их отговорить – понимал, что даже случайная встреча бандитов с Басаргиным или Коломийцем может свести на нет все усилия уголовного розыска, но не смог этого сделать и только успел предупредить Машу: в избе Тихона следует проявить особую осторожность, сделать все, чтобы Лысый и Скуластый не столкнулись с Коломийцем или Басаргиным.
Маша в сопровождении Лысого и Скуластого в Грель отправилась верхом и добралась только поздно вечером. Около избы Тихона Маша спрыгнула с коня и предложила бандитам подождать. Лысый и Скуластый переглянулись.
– Дело тонкое, важное, – усмехнулся Лысый. – Не женское, одним словом. Вы, Мария Ивановна, нас представьте, а уж дальше мы, с вашего позволения, сами.
– Не спорь, – Скуластый положил ей руку на плечо. – Будет, как он сказал. Идите. Я подержу лошадей.
В ту минуту, когда Маша и Лысый остановились у порога, Коломиец собрался уходить – с минуты на минуту должны были прибыть на помощь сотрудники из Пскова, их надо было встретить, ввести в курс дела, разместить.
В дверь постучали. Коломиец ушел за занавеску, кивнул Тихону:
– Открывай.
Коломиец был в напряжении, нервничал и поэтому допустил ошибку: он не учел, что керосиновая лампа, которая освещала избу, стоит именно за занавеской таким образом, что любая тень отбрасывается на эту занавеску, словно на экран.
Лысый вошел и сразу же увидел: на другой половине избы сидит еще один человек. Увидела это и Маша. Тихон тоже заметил тень Коломийца на занавеске, но было уже поздно, и, сдерживая внезапно подступившую дрожь, он сказал:
– С чем пожаловали?
– Мир дому сему, – улыбнулся Лысый. – Я из лесу, по известному вам делу, она подтвердит.
– Вот мандат, верьте ему. – Маша протянула записку Коли.
Тихон прочитал, кивнул:
– Верим. Говори, что к чему?
– Извините. – Лысый спокойно подошел к занавеске, раздвинул ее. Увидев Коломийца, узнал его сразу и все понял. В отличие от уполномоченного ГПУ, Лысый всю свою жизнь посвятил политическому сыску и пополнил "образование" в контрразведке. Лесная жизнь приучила его сдерживать любые эмоции, не обнаруживать своих истинных чувств в самых невероятных ситуациях. Поэтому, мельком и внешне равнодушно взглянув на Коломийца, Лысый сказал:
– Извините, если помешал. Темновато было. Так вот: я проведу ваших людей в лес. Вы готовы?
– Отряд на месте, можем ехать, – сказал Коломиец. Вначале он испугался, но, убедившись, что бандит на его присутствие не среагировал, – успокоился.
– Я пойду у коней подпруги подтяну, – Лысый направился к дверям.
Маша стояла в тени, в углу. Лысый не мог видеть выражения ее лица, зато Маша видела бандита очень хорошо. Лысый шел к двери, на его лице была такая неуемная, такая жгучая ненависть, что Маша едва не закричала. "Он догадался, – в ужасе думала она. – Он обо всем догадался".
Коломиец заметил беспокойство Маши. Чутье опытного оперативника подсказало ему: что-то здесь не так.
– Подожди! – крикнул он Лысому.
Тот остановился у порога.
– Я хочу представить тебя нашему командиру, – сказал Коломиец. – Но к нему не положено входить с оружием. Дай твой револьвер.
Лысый молча кивнул и начал медленно вытаскивать из кобуры малый маузер. Маша стояла рядом с ним – чуть сзади и сбоку. В тот момент, когда Лысый вытащил пистолет и протянул его Коломийцу – дулом вперед, – Маша инстинктивно шагнула к бандиту.
– Командиру представить хочешь? – переспросил Лысый. – А почему ты живой, Коломиец? – он выстрелил, но мгновением раньше Маша изо всех сил ударила его по руке и маузер с грохотом упал на пол. На Лысого навалились все вчетвером, но он вырвался, прыгнул на крыльцо:
– Стреляй, чего ждешь! Засада!
Из темноты ярко сверкнуло пламя – раз, другой, третий. Скуластый прикрывал отход. Бил раскладной маузер, пули с шипением застревали в толстых бревнах избы. Басаргин и Коломиец ответили. Маузер смолк.
– Готов… – Басаргин перевернул убитого ногой и вложил наган в кобуру. – А второй утек, трясця его матери!
– Утек… – Коломиец в бессильной ярости стукнул кулаком по стояку крыльца. – А что теперь с Кондратьевым будет? Ты об этом… – он натолкнулся на отчаянный Машин взгляд и смолк.
– Я на оперпункт, – тихо сказал Басаргин. – Там уже должны быть все наши. Может, и успеем, как считаешь?
– Давай… – Коломиец поставил ногу в стремя, тяжело поднялся в седло. – Попробую догнать.
Он дал коню шенкелей и растаял в темноте.
– Срежь по Заячьей балке! – крикнул вслед Басаргин и посмотрел на Машу. – Он догонит… – Басаргин отвел глаза, ложь была слишком очевидной…
Коломиец воспользовался советом Басаргина и срезал несколько километров по Заячьей балке. Но Лысый имел значительное преимущество во времени, и когда Коломиец миновал распадок и под копытами снова пружинисто забил хорошо утоптанный проселок, – было уже поздно: Лысый пылил на версту впереди.
Коломиец дал коню шенкелей и сократил расстояние до полуверсты, но и Лысый пришпорил своего коня и снова оторвался от Коломийца. Уполномоченный выдернул из деревянной кобуры маузер. Прицельная планка была рассчитана на 1200 метров, и дальность полета пули примерно соответствовала этому расстоянию, но для меткого выстрела требовался упор. "Бесполезно, – подумал Коломиец и вложил маузер в кобуру. – Мне его не догнать. Ни за что не догнать. И это значит, что через полчаса Кондратьев будет расстрелян, бандиты покинут лагерь, и встреча главарей не состоится. И снова начнутся поджоги, погромы, выстрелы из-за угла. Снова будут голосить бабы, снова будет гореть хлеб, и отравленные коровы будут кричать от дикой боли – надсадно и страшно…"
Не щадя коня, Коломиец изо всех сил ударил его шенкелями, пожалев – уже в который раз, что нет на нем шпор и нет при нем друзей по эскадрону, и не атака теперь на окопы деникинцев, а безнадежная скачка по лесу.
Делая последние предсмертные скачки, лошадь Коломийца выиграла еще полуверсту и остановилась, дрожа. Прежде чем она упала, Коломиец успел спрыгнуть и, с ходу растянувшись в пыли, поднял маузер. Маленький всадник плясал на кончике мушки – так далеко и так безнадежно, что Коломиец в отчаянии закричал и начал нажимать на спусковой крючок резко и зло. Маузер враз выплеснул все свои десять зарядов, а Лысый исчез, словно его никогда и не было – только пыльное облако постояло еще несколько мгновений на повороте дороги, а потом растаяло и оно.
* * *
Коля спокойно сидел в избушке лесника. Он был один. Он не сомневался в успехе – оставалось только терпеливо ждать.
А Лысый мчался к лагерю. Он уже слышал условную перекличку бандитских часовых – крик кукушки, он уже чуял запах варева – наверное, убили кабана, он думал о том, как всего через несколько минут он выпустит всю обойму в ненавистную харю этого большевистского комиссара, этого гепеушника, этого негодяя, который сумел так ловко втереться в доверие и обмануть – что там лесных мужиков с их куриными мозгами, – его, человека, который десять лет служил в охранном отделении в Москве и всю гражданскую успешно плел сети в контрразведке одного из врангелевских подразделений.
"Что ни говори, они чему-то научились, – горько подумал Лысый. – И тем, кто примет эстафету от нас, будет еще труднее. А будет ли эта эстафета? – внезапно подумал он. – Чего заблуждаться? Все равно у любой веревочки есть конец, и, похоже, этот конец уже виден…"
У въезда в лагерь он назвал пароль и уже совсем было решил самолично рассчитаться с Колей, но в последний момент передумал. "Может быть, стоит попытаться выжать из него план? – думал Лысый. – Конечно, он – большевик, я их знаю, не одного отправил на луну. Он наверняка ничего не скажет, но ведь всякое может быть. Боль – очень сильное средство".
Уже на самом пороге избушки он снова подумал о том, что ГПУ и милиция наверняка знают от Коли точные координаты лагеря, и раз операция сорвана – чекисты и сотрудники УГРО вот-вот будут здесь, но жажда мести пересилила. Лысый вошел в избушку, с порога крикнул:
– Руки на затылок! И не вздумай шутить, – он упер дуло браунинга Коле в грудь и добавил: – Ты владеешь приемами, я – тоже. Не рыпайся. Я успею выстрелить раньше. Ко мне! – закричал он.
Вбежали бандиты.
– Свяжите его!
Коле завели руки назад и скрутили. От боли помутилось в глазах. "Еще вчера они кричали мне "ура", – думал Коля, – они мне верили больше, чем богу. Сегодня – послушно вяжут и убьют не задумываясь".
– Мужики, – сказал Коля. – Как же так? Я же свой в доску!
– Нам все едино, – отозвался один из бандитов. – Скорее бы к одному концу.
И Коля понял, что у этих людей, уставших от бесконечного страха, не может быть убеждений и им действительно все равно – кому подчиняться и что делать, лишь бы еще на мгновение продлить привычное ощущение безнаказанности, еще на секунду окунуться в кровавое забытье насилия и не задумываться, только не задумываться ни о чем, потому что раздумье ведет к петле.
– Времени – в обрез, – сказал Лысый. – Расскажи, кто еще тебе помогает, и ты легко умрешь. Лег-ко! – подчеркнул он. – Потому что если через пять минут ты не назовешь своих сообщников, я прикажу нарезать ремней – сначала из твоей спины, а потом – из живота. И ты будешь кричать от боли, ты станешь седым, будешь молить о смерти, как о глотке воды. Говори.
– Есть люди, – кивнул Коля. – Ты только не вздрагивай, они стоят за твоей спиной.
Лысый оглянулся, придвинулся вплотную к Коле:
– Не надо, Коляча, или как тебя там. Время шуток уже прошло. Свертывайте лагерь, мы уходим немедленно, – приказал он бандитам и добавил: – У тебя осталось пятнадцать минут – ровно столько, сколько нам нужно, чтобы уйти отсюда.
Коломиец шел по следам Лысого. Пригодилась служба в Буденновской коннице, умение безошибочно читать отпечатки лошадиных копыт. Коломиец понимал, что его затея безнадежна. В лагере триста вооруженных до зубов бандитов. У него – маузер без единого патрона. Лагерь тщательно охраняется. Он не знает даже пароля. Конечно же, Басаргин приведет отряд, и от банды останется одно воспоминание, но это уже никак не повлияет на судьбу Кондратьева: он будет мертв. Как попасть в лагерь? Как выручить Кондратьева? – в сотый раз задавал себе Коломиец этот вопрос и не находил ответа.
Где-то неподалеку заржала лошадь, лязгнул затвор винтовки. Коломиец умерил шаг, пошел осторожнее. В кустах прямо перед собой он увидел бандитский секрет: два парня, вооруженные винтовками, притаились всего в нескольких метрах…
Ему ничего не стоило подкрасться к ним, попытаться обезоружить или убить. А что потом? Допустим, он сумеет пройти по территории лагеря и не привлечет к себе внимания. Допустим даже, что ему удастся обнаружить Колю и прийти к нему на помощь. Сколько они продержатся вдвоем? Пять минут? Десять? Конец все равно неминуем… А еще через полчаса, когда придет отряд, начнется тяжелейший бой и десятки красноармейцев и милиционеров сложат здесь свои головы только потому, что он, Коломиец, оказался неумелым, не смог перехитрить противника, не смог найти точное решение, которое привело бы к максимально бескровной победе.
Часовые лежали в трех метрах перед ним. Ни о чем не догадываясь, положив головы на стволы изготовленных к бою винтовок, они лениво переругивались. И Коломиец решился. Он вышел из кустов, негромко сказал:
– Спокойно, не стрелять!
Бандиты вытаращили глаза, не в силах опомниться от неожиданности, и, не давая им прийти в себя, Коломиец продолжал:
– Я – уполномоченный Объединенного Госполитуправления Алексей Коломиец. Проводите меня в лагерь. Можете не опасаться, я один, а мое оружие… – он отшвырнул маузер далеко в сторону. – Вот.
Бандиты переглянулись.
– Шлепнуть его к чертовой матери, – с испугом сказал один.
Коломиец замер. Сейчас он целиком и полностью был во власти этих людей. Если они решат его убить – помешать этому он не сможет. "Неужели я неправильно рассчитал? – подумал он. – Неужели ошибка, смерть?"
Второй бандит, помоложе, смерил Коломийца с головы до ног и неожиданно сказал:
– А я, допустим, Николай Второй… Чем докажешь?
– Глядите. – Коломиец бросил им служебное удостоверение.
– Точно, – сказал второй. – Он из ЧК. Отведем его?
– Шлепнем, – с тоской повторил первый.
– Ведите меня в лагерь, – настаивал Коломиец. – Есть разговор.
– Руки на затылок! – скомандовал молодой. – Вперед, шагом марш!
Они шли по лагерю, и с каждым мгновением их окружало все больше и больше людей. Лагерь загудел, как растревоженный улей, послышались выкрики:
– Гепеушник это! Смерть кровопийце! За ноги его! На сосну!
Коломиец остановился:
– Чего орете? Я один, без оружия! Стыдно так трусить, мужики!
– Убить его немедленно! – сквозь толпу протиснулся Лысый. – Отведите и расстреляйте, – приказал он. – Вместе с тем оборотнем.
– Первое! – крикнул Коломиец. – Дайте сказать, убить нас вы еще успеете, потому что до подхода частей ОГПУ и милиции осталось, – он посмотрел на часы, – минут двадцать-тридцать. Я требую, – повысил он голос, – чтобы вы меня выслушали, а потом поступайте, как знаете… Отберите оружие у этого плешивого: у него нервы слабы…
Лысый схватился за наган, но его обезоружили.
Коломиец продолжал:
– Мужики! Вы сеяли хлеб и лен, занимались мирным трудом! Зачем вы поддались на агитацию врагов народа? Что общего у вас с кулачьем, которое обожралось и опилось вашей же кровью? Большинство из вас втайне мечтает вернуться в свои избы и жить мирно, забыв о кровавом прошлом! Я даю вам слово сотрудника ГПУ и большевика, что те из вас, кто не запятнал себя кровью активистов, погромами и поджогами, чьи проступки перед Советской властью не носят характера особо опасного преступления, – те получат полное прощение, а всем остальным в случае добровольной сдачи будет оказано судом максимально возможное снисхождение!
Кто-то выстрелил.
– Вы можете меня убить, – негромко сказал Коломиец, – но я не боюсь вас! Я прошу внять голосу разума, прислушаться к моим словам! Земля стоит без хозяев, разрушаются дома, вас ждет работа для собственного блага! Не верьте провокаторам, которые льют грязь на политику Советской власти! У нас не было и нет других целей, кроме одной: всему народу дать зажиточную, счастливую жизнь! – Коломиец вытер пот со лба и замолчал.
Молчали и бандиты. Лысый попытался вырваться из рук своих подчиненных, но его держали крепко.
– Пока вы чешете языки, – яростно выкрикнул он, – ГПУ окружает нас! А потом просите пощады, – насмешливо улыбнулся он. – Вас пощадят. Каждому будет по девять граммов пощады!
– Он верно говорит! – не давая никому опомниться, крикнул Коломиец. – Кроме одного: пощады не будет ему, а в остальном мое слово – закон! Мужики! Сдавай оружие!
Свалка и стрельба, которые вспыхнули в двух-трех местах, уже ничего не могли изменить. Гора винтовок, обрезов, наганов росла с каждой секундой. Через несколько минут привели Колю. Коломиец сам развязал его и обнял. Оба молчали, потому что бывают минуты, когда слова совсем не нужны.
Через тридцать минут, как и предполагал Коломиец, подоспел Басаргин с отрядом.
На станцию Колю и Машу снова вызвался везти Басаргин. Перед отъездом пришел Тихон, привел пацана – сына Лукича.
– Мне путевку дали, – сказал Тихон. – В детский приют. Для него. Я бы его себе взял, да надолго в больницу ложусь, гложет меня хворь. Довезете? До Пскова.
– Довезем, – Коля посмотрел на Машу. Она без слов поняла его:
– До Питера довезем. Как тебя звать?
– Генка, – отозвался мальчишка.