Толпа запела "Спаси, господи, люди твоя". Серафим сошел с паперти и направился к телеге, благословляя толпу направо и налево, словно епископ. Потом сел в телегу. Толпа опустилась на колени.
– Уезжает, – сказал Коля. – Можно начинать.
Коля, Коломиец и Басаргин разошлись по комнатам. Выстукали стены и полы. Осмотрели сундуки и шкафы. Ничего подозрительного не было. Басаргин взмок и улегся на пол, раскинув руки.
– Не то делаем, – сокрушался Коля. – Меня так учили: "кто спрятал, что спрятал, где спрятал…" Вот и раскиньте мозгами.
– Ну кто спрятал? – привстал Басаргин. – Священник, если сказать по-научному, – поп.
– И второе ясно, как божий день, – пожал плечами Коломиец. – Спрятал ценности – золото, бриллианты, еще какую-нибудь чепуху. А вот – где? Ответь, если знаешь?
Коля подошел к иконам.
– Смотрел уже, – сказал Басаргин.
– Плохо смотрел, – отозвался Коля. – Прятал священник, бандит, где? – Коля начал снимать иконы, взвешивая их на руке. Снял последнюю – это была плохонькая, примитивно написанная "Смоленская богоматерь". – Ого! – Коля протянул икону Коломийцу. Тот качнул ее на руке:
– Ровно свинцом набита.
– И мне она показалась тяжелой, – заметил Басаргин. – Я решил, что она от сырости тяжелая.
– От сырости, – укоризненно сказал Коломиец. – Давай, Кондратьев.
Коля отодрал бархат, которым икона была заделана с обратной стороны, и все увидели, что в доске имеется квадратная деревянная вставка – вроде дверцы. Коля поддел ее ножом, и на скатерть хлынули драгоценные камни и золото в монетах разного достоинства. Здесь были и пятерки, и десятки, и даже пятнадцатирублевки – каких Коля и не видел никогда.
– А молодец мой Витька, – обрадовался Коля. – Верно вышел на Серафима.
Коломиец взял один камушек, осмотрел.
– Бриллиант… Каратов на пять потянет. – Он разворошил всю кучку: – Здесь в твердой валюте – охо-хо!
– Тыщ на десять, – сказал Басаргин.
– На сто, если не на двести… – Коломиец положил бриллиант на место. – Аккуратно все заделай и повесь назад, – сказал он Коле. – Есть план… Они предлагают тебе убить Анисима?
– Ну? – Несмотря на поучения Колычева и Маши, Коля так и не сумел избавиться от этого "ну"…
– А мы им предложим убить Серафима.
Коля вытаращил глаза:
– Ты… ты угорел, Коломиец. Думай, что говоришь! За что им убивать своего главаря?
– Им будет за что, не волнуйся. Но с точки зрения законности у нас должны быть очень веские основания для такой акции. Тем более, что проведешь ее лично ты.
– Я? – Коля даже отодвинулся от Коломийца. – Нет!
– Ты выполняешь задание, ты солдат революции, слова "нет" не может быть, – холодно сказал Коломиец. – Слушай, как все это будет. Вернется поп, дашь мне знать. Я приду к нему, ты и двое свидетелей из банды должны будете сидеть в засаде, но так, чтобы видеть и слышать мой разговор с Серафимом. В результате этого разговора бандитам, – Коломиец усмехнулся, – и тебе, – он подчеркнул это "тебе", – станет ясно, что попа и меня надо убить. Давай твой кольт.
Коля, ничего не понимая, послушно протянул Коломийцу свой револьвер.
– Смотри. – Коломиец достал из кармана и заменил в барабане кольта один из патронов. – Я поставил холостой. Проворачиваем барабан так, чтобы первый выстрел был боевым, а второй – холостым, ясно тебе?
Коля все понял, но решил дослушать до конца.
– Первый выстрел в попа, второй – в меня, – сказал Коломиец. – Не перепутай, иначе их задание ты выполнишь вдвойне: все-таки я – уполномоченный ГПУ, стало быть, – выше участкового уполномоченного милиции.
– Ты еще можешь шутить, – оторопело сказал Басаргин. – Ну и башка у тебя, Коломиец. Тебе бы академиком, научно сказать, быть.
– Или папой римским, – поддержал его Коля. – Не обижайся, план изощренный, на грани дозволенного.
– Время теперь, можно сказать, за все грани перешло, – рассуждал Коломиец. – Говорю сразу: на преступление тебя не толкаю, все будет в рамках закона.
В дверь постучали. Коломиец и Басаргин отскочили за портьеру, Коля открыл. Это был Тихон.
– Лукича… – начал он, давясь от рыданий. – Лукича убили и Платониду… На глазах мальчонки убили, гады…
Басаргин вышел из-за портьеры:
– Иди, Тихон. Нельзя тебе быть здесь, иди. В руках себя держи.
Тихон ушел.
Коломиец вздохнул:
– Брат его двоюродный этот Лукич. Жаль мужика. Нашенский был по всем статьям! Пойдем, Басаргин, нужно все выяснить.
Коля долго сидел в своей комнате и размышлял над предложением Коломийца. Что ж. Ему не раз приходилось убивать врагов-бандитов в открытых вооруженных схватках. Но теперь… "Маша у них, – думал Коля. – Разве они на моем месте раздумывали бы? Убили бы Машу без всяких-яких, при малейшем подозрении… И еще убьют, не дай бог! – Коля даже вздрогнул от такой мысли. – Ну нет. Нет, Кондратьев, никаких колебаний. Не я – так меня. А Серафим – бандит и трижды заслужил свою участь".
…Утром, когда Коля умывался, у колодца появился Тихон, повернул в сторону кладбища. Коля двинулся следом. Когда последние дома околицы скрылись за боярышником, пышно разросшимся среди могил, Тихон сказал:
– Думаешь, я тебя сюда так привел? – Он подошел к двум осевшим холмикам, провел по ним рукой. – Поговорить мы в любом месте могли бы… Это могилы твоих родителей, ты их искал, но не нашел. Вот, смотри.
Коля опустился на колени. Холмики были едва видны – давно осели, заросли высокой травой.
– Мне Коломиец настрого запретил тебе говорить, – голос Тихона дрожал. – Но я скажу, я для того тебе и показываю эти могилы. Серафим их убил, родителей твоих… Феденька дом поджег, а двери колом подпер. Серафим ему приказал.
– Я догадывался. – Коля встал. – Говори суть дела.
– Пусть у тебя рука каменной станет, – глухо сказал Тихон. – Читай… – Он протянул Коле лист бумаги. Это был приговор. За активную, доказанную свидетельскими показаниями борьбу против Советской власти, массовые убийства советских активистов, поджоги, бандитские налеты и грабежи коллегия Псковского ГПУ приговорила служителя культа Серафима Воздвиженского к высшей мере социальной защиты.
– Исполню, – Коля вернул приговор и хотел уйти, но Тихон остановил его.
– Лукича знаешь кто убил? Сам Серафим. – Тихон заплакал. – Детей наших крестил. Родителей отпевал. Тать, места ему на земле нет! – Тихон помолчал несколько мгновений, взял себя в руки и продолжал: – Они к нему в дом ночью ворвались… Всех выгнали на улицу. Главный был с завязанным лицом – сидел в седле, командовал. Велел Лукичу отходную молитву читать, а тот задиристый, плюнул ему в лицо. Ну, главарь и расстрелял его собственноручно. А Платонида главаря узнала: Серафим это был. – Тихон снова замолчал, потом добавил: – Так что ты не сумлевайся. – Он заморгал, сгоняя слезы, высморкался в огромный холщовый платок. – Твое дело правое. Исстари заведено: бешеную собаку убей без пощады!
Коля слушал Тихона и вспоминал свою встречу с Лукичом и Платонидой. Тогда – сами полуголодные – они радушно напоили его и Машу молоком. Лукич суетился около трактора, вел бесконечные разговоры о будущей артели. И вот их нет. Они прожили недолгую жизнь, прожили ее в голоде, холоде, бесконечных заботах о хлебе насущном, о полене дров, об одежонке. Потолок в избе – углом вниз. Пол в избе – углом вверх. Всегда больные, золотушные дети – теперь последний сын остался сиротой. Всегда горе, нужда, долгие зимние вечера, бесконечные, выматывающие душу ночи, когда нечем укрыться, а утром нечем разжечь печь. И вот теперь, когда пришли, наконец, иные времена и впереди, пусть далеко, но забрезжил рассвет и стало ясно, что стоит жить на земле, и счастье – это не поповские проповеди, а земля, которая принадлежит тебе и кормит вдосталь, платя добром за стертые руки, сбитые ноги и спину, которую к заходу солнца уже не разогнуть, – вот теперь, когда все стало так обнадеживающе хорошо, – бандитская пуля обрывает жизнь, а рассвет снова сменяет ночь, уже навсегда.
"Нет им пощады… И не должно быть, – подумал Коля. – Пусть получат полной мерой, ибо сказано справедливо: "какой мерой меряете – такой и вам отмерено будет"…"
* * *
– Как знаешь, – Коля повернулся, чтобы уйти. – Если потом начнутся провалы – я тебя предупредил, на меня не вали!
– Подожди, – Феденька разгладил записку, еще раз прочитал. – Тут сказано – в десять… Давай так: я пошлю тебя, ты посмотришь…
– А ты скажешь, что я все придумал? – спокойно возразил Коля. – Нет уж. Пойдешь со мной.
– Если ты, не дай господь, прав. – Феденька жалко сморщился и всхлипнул: – Я, Коляча, от разрыва сердца кончусь! Ты меня пожалей! Я Скуластого пошлю, лады?
– Твое дело. Веришь ему – посылай, – нехотя согласился Коля и удивился тому, как неожиданно совпала кличка бандита с тем прозвищем, которое он, Коля, дал ему при первой встрече. – И второго кого-никого пошлю, – оживился Феденька. – Если ты, не дай господь, не обмишулился, – вот и выйдет из вас троих трибунал! – Феденька захохотал. – Ну, уж вы сами там решайте. А в случае, если ты, не дай господь…
– Завел шарманку, – перебил Коля. – Как там маруха моя?
– Да ничего, – вздохнул Феденька. – Еще двоих приложила – ходють с опухшими харями. Зверь она у тебя, не любит людей.
– Если что – я из тебя, блаженный, кирпичей для храма наделаю, – пообещал Коля.
Феденька помахал рукой и скрылся в лесу.
Нужно было придумать, как выманить бандитов на встречу Серафима с Коломийцем.
И Коля придумал. На листе ученической тетради Коломиец по просьбе Коли написал: "Встретимся у вас в 10 вечера. Необходимо обсудить очередное задание. Обеспечьте сохранение интимности". Потом Коля скомкал записку и поджег. На обгорелом обрывке читалось следующее:
"…ретимся у вас в 10… обсудить очередное… сохранен…"
– Представлю записку Феденьке, – сказал Коля. – Я посмотрю, как он откажется это проверить.
– Согласен, – кивнул Коломиец. – Он не откажется. Будь начеку.
…Феденька бесновался, выходил из себя и каждые три секунды выдергивал из кобуры наган.
– Не верю! – вопил он истерично. – Это ты, Коляча, придумал! Да мало ли какая записка? Серафим? Отец? Нет!!!
Встреча была назначена на десять, и главной заботой Коли было сделать так, чтобы Серафим к этому времени никуда не ушел. Коля то и дело заглядывал в горницу, но все шло по плану – Серафим водрузил на нос очки и старательно шелестел страницами библии.
Без четверти десять Коля вышел во двор – его уже ждали Скуластый и Лысый, из руководства банды.
– Веди, – приказал Лысый.
– Из моей комнаты я в горницу дыры провертел, – сказал Коля. – Все видно и слышно. Занимайте места, я пойду ему скажу, что посланный приходил, Федя меня в лес зачем-то требует…
Все прошло гладко: Скуластый и Лысый уселись у наблюдательных отверстий, Серафим без малейших подозрений отпустил Колю. Пробило десять. Коля осторожно влез в окно своей комнаты и занял место рядом с гостями. Прошло еще пять минут. Внезапно с улицы осторожно постучали в ставень. Серафим удивленно выглянул:
– Кто там?
– Я, – послышался голос Коломийца. – Откройте, Черный.
Серафим покачнулся, схватился за сердце. Потом заметался по горнице. Коля торжествующе посмотрел на бандитов, те переглянулись в растерянности.
"Только бы он вошел, только бы он успел, пока Серафим не схватился за маузер. В комоде маузер, в верхнем ящике", – лихорадочно соображал Коля.
Коломиец вошел вовремя:
– Одни, как и условились?
Серафим хватал ртом воздух – он был настолько обескуражен, настолько не мог ничего сообразить, что Коля с радостью понял: первый раунд схватки выигран.
– Давайте сразу к делу, Черный, – продолжал между тем Коломпец. – Сообщение ваше мы получили, это гражданский ваш подвиг, мы считаем, что вы за него заслуживаете всяческой похвалы теперь и снисхождения в будущем. Если вы на самом деле сдадите нам вашу группу, мы гарантируем вам немедленный отъезд за границу, в любую страну по вашему желанию, и даже сохраним вам это, – Коломиец снял икону "Смоленской богоматери", вскрыл тайник и высыпал на скатерть содержимое.
Серафим застонал и повалился на стол лицом вниз. Он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось, он только мычал.
– Чтобы дать вам возможность легальной деятельности, церковь в Грели решено не закрывать, – сказал Коломиец.
– Ну, хватит! – пробормотал Лысый. – Тут и недоумку все ясно. – Он взвел курок нагана.
– Нет, – повернулся к нему Коля. – Нет, уважаемый. Поп не верил – мне. Мента пришить велел – мне. Жизнь под пули ставил – мою. А сам кто? Предатель, гнида, ссучившийся поп!
Коля выдернул из-за пояса кольт, с криком ворвался в горницу; он играл, ломал, что называется, комедию, но вдруг в какой-то момент подумал, что этот крик и искаженное лицо – это не комедия, а самая настоящая ненависть.
– Бей продажных! Бей!
У Серафима было узкое, белое, иконописное лицо. Он вяло прикрывал его обеими руками и что-то бормотал – неразборчиво и быстро. Коля выстрелил. Серафима отбросило к столу, он упал на него и остался лежать, раскинув черные рукава рясы, как крылья.
Коломиец рвал застежку кобуры. Она не поддавалась, и тогда Коломиец бросился навстречу Коле, и в этот момент Коля выстрелил второй раз. Коломиец закричал что-то и покатился в угол избы. Коля сгреб драгоценности в карман:
– Керосин тащите, он в коридоре! Торопись, фраера…
Лысый и Скуластый послушно приволокли бидон с керосином. Лысый посмотрел на Серафима, потом ногой перевернул Коломийца:
– Знакомый… Да никак это… – он восторженно взглянул на Колю и взмахнул пухлыми ручками: – Это же сам… Коломиец! Ге-пе-ушник! Н-да, молодой человек… Далеко пойдете, это я, бывший жандарм, вам говорю. И бывший офицер контрразведки. Позвольте руку пожать…
– После! – уже спокойнее сказал Коля. – Чего ждете? Поливайте керосином и айда отседова!
Выплеснули керосин. Скуластый чиркнул обломком напильника по кремню, раздул фитиль и швырнул его на пол. С ревом взвилось пламя.
– Рвем когти! – крикнул Коля.
Побежали к лесу. Коля все время оглядывался и думал: "Только бы он выскочил… Только бы ничего с ним не случилось…" Опасения эти были далеко не напрасны. Сильный и ловкий Коломиец успел выпрыгнуть в окно в тот самый момент, когда Коля и бандиты покинули избу Серафима, и едва сумел погасить загоревшуюся одежду.
На опушке Коля оглянулся в последний раз. Дом священника скрыло яркое пламя с черной шапкой густого дыма, порыв ветра донес яростный звон колокола.
– Ну, все. – Скуластый отер пот со лба и устало опустился на траву.
– Позвольте еще раз, от всей души, – сказал Лысый и с чувством пожал Коле руку.
А Коля мысленно в это время был далеко. Казалось ему, что видит он сыплющие искрами бревна родного дома и жалкий, обгоревший комочек около собачьей будки – все, что осталось от верного пса, и белый-белый холст, которым было накрыто нечто очень страшное и непонятное. "Родители твои", – будто говорит ему кто-то в спину. "Нет, – про себя отвечает Коля. – Там, под этим холстом? Нет…"
Черная стена дыма встала над тем местом, где был поповский дом.
– Какой мерою меряете, такой и вам отмерено будет, – тихо сказал Коля. – Пошли.
В бандитском лагере Коля первым делом попросил собрать главарей банды, а когда все чинно расселись за дощатым столом в избушке лесника, высыпал на столешницу клад Серафима. Несколько камней и монет упали на земляной пол, и все, кроме Феденьки, бросились их поднимать. Феденька молча выслушал восторженно-красочный, с мелкими подробностями рассказ Лысого и долго молчал. Коля то и дело ловил на себе его цепкий, изучающий взгляд.
– Вели привести мою маруху, – Коля с усилием выговорил последнее слово.
Феденька кивнул, через минуту в дверь избушки вошла Маша. Коля испугался, что она не выдержит, бросится к нему и заплачет, но Маша остановилась на пороге и, глядя куда-то в сторону, спросила:
– Ну чего? Доказал портяночникам, почем что?
– Доказал, – кивнул Феденька. – Идите, милуйтесь… Заслужили. Два слова только. Выйди пока.
Маша вышла.
– Я понимаю, Коляча, какая глупость получается. Набей мне морду, я разрешаю. Но я кишками чувствую – есть во всем этом деле тухлятина. Прости, если не так сказал. Ты нынче – герой. Всех нас спас.
– Ты что же, – вдруг вступил в разговор Скуластый. – Сомневаешься? В ком! В ём? Гад ты ползучий. Не в ём! В нас, выходит дело… Слышь, Лысый… Скажи ему!
– В самом деле, – откликнулся Лысый. – Ты же не подозреваешь нас в сговоре с твоим приятелем? Все видели собственными глазами, слышали собственными ушами…
– Ты вот что, – сказал Скуластый. – Подозрения свои при себе держи. Еще раз его… – он кивнул в сторону Коли, – обидишь: видит бог, я тебя на тот свет отправлю.
– Ладно, – кивнул Феденька. – Давайте только Никодима спросим, так, для политесу. Он как-никак член нашего штаба, неловко без него. Я послал за ним.
Сели за стол. Коля закрыл глаза и сделал вид, что задремал от усталости. "Никодим… – вспоминал он. – Тот, на мужика похожий, молчаливый. Помнится, он еще сомневался при первой встрече в избушке, стоит ли Коле платить золотом за помощь бандитам. А зачем Феденьке нужен его совет? Затевает что-то Феденька".
Влетела Маша, зло крикнула с порога:
– Ну, хватит лясы точить! Отдай мне моего мужика, и баста! – Она села на лавку у стены, всем своим видом давая понять, что больше не уйдет.
Вошел Никодим. Не здороваясь, уселся к столу, навалившись на него всем телом.
– Ты все знаешь, Никодимушка, – сладким голосом пропел Феденька. – Вот твоего совета просим – как быть?
Никодим тяжело посмотрел на Лысого:
– Вам, сударь, стыдно. Жандарм, контрразведчик, а глупый! Не почуяли во всей этой оказии руки ГПУ!