Не скрою, я мечтала стать актрисой. Помните Вернона Майлза, красавца актера, за которым до войны бегала толпа поклонниц? В то время он был кумиром для людей моего поколения, как поп-звезды для современных подростков. Ну и я, разумеется, вместе со всеми сходила с ума по Майлзу. Мое семейство как раз обосновывалось в доме тети Мэдж, где мне выделили две комнаты наверху. Можно сказать, целую квартиру. Каждый вечер я бегала к служебному входу в театр и поджидала Вернона Майлза, пока в конце концов он меня не заметил. Тогда я была очень хорошенькой, хоть и неловко так о себе говорить. С пышными белокурыми волосами, натуральными, а не крашеными, как сейчас. В любую погоду я стояла в урочный час перед служебным входом, и постепенно он привык к моему присутствию и начал подшучивать. Сначала Майлз расписывался в моей книжке для автографов, потом стал здороваться и приветливо махал рукой, а в один прекрасный день пригласил в гримерную, где мы выпили вместе с другими членами труппы.
- Знакомьтесь - мой "Верный старик", - представил он меня друзьям.
Вернон Майлз обладал замечательным чувством юмора. Все присутствующие встретили его слова смехом и принялись пожимать мне руку. Ну, тут я и намекнула, что ищу работу.
- То есть вы хотите играть на сцене? - уточнил он.
- Все равно чем заниматься, лишь бы работать в театре. Если пожелаете, могу поднимать и опускать занавес.
Такой смелый ответ и весь мой вид, говоривший о том, что отказ не принимается, помогли добиться цели, и Вернон Майлз действительно устроил меня на работу второй помощницей помощника режиссера. Несмотря на громкое название должности, на самом деле я выполняла функции курьера, но все равно первый шаг по лестнице, ведущей к успеху, был сделан. А чего стоило прийти в дом тетушки и сообщить всему семейству, что я работаю на сцене с самим Верноном Майлзом!
Помимо основных обязанностей, я подменяла заболевших дублерш. Счастливое, беззаботное время! Но самое главное - теперь мы с Верноном Майлзом виделись каждый день. Я всегда уходила из театра одной из последних, подгадывая время, чтобы встретиться с ним на выходе.
Майлз перестал называть меня "Верным стариком" и придумал другое имя - Фиделити, что звучало гораздо приятнее. Я же взяла на себя обязанность отгонять от служебного входа всех его назойливых поклонников. Такую же услугу я оказывала и остальным членам труппы, и некоторых стала грызть зависть. В закулисном мире таится много злобы, которая проявляется по-разному, хотя сами "звезды" этого не замечают.
- Не хотела бы я оказаться на вашем месте, - призналась я как-то вечером Вернону Майлзу.
- Что так? - удивился он.
- Вы бы сильно удивились, если бы услышали сплетни, что передаются шепотом за спиной, - сообщила я. - В лицо все льстят, но стоит отвернуться, и злым языкам нет удержу.
По-моему, предупредив его, я поступила порядочно. Такой славный, благородный человек! Как можно равнодушно выслушивать нападки в его адрес? К тому ж он был в меня немного влюблен. Так, ерунда, ничего серьезного. Однажды поцеловал под омелой на рождественской вечеринке, и, должно быть, самому стало стыдно, потому что на следующий вечер выскользнул из театра тайком, даже не попрощавшись.
Всю неделю я ждала в коридоре, но Вернон ни разу не вышел один. А в субботу постучала в дверь гримерной, точно зная, что там нет посторонних. Увидев меня, он, похоже, испугался.
- Привет, Фидо! - Теперь Майлз звал меня именно так. - Я думал, ты ушла домой.
- Нет. Хотела узнать, не надо ли чего.
- Очень мило с твоей стороны. Нет, все в порядке.
Я стояла и ждала. Если вдруг захочет поцеловать, возражать не стану. Кроме того, может и до дома подвезти, ведь сам живет в Челси, а это по пути. Потоптавшись на месте, я об этом намекнула, но Вернон Майлз как-то натянуто улыбнулся и заявил, что, к сожалению, едет ужинать в отель "Савой", а он находится совсем в другой стороне.
А потом вдруг закашлялся и стал хвататься за сердце. Испугался очередного приступа астмы, которой давно страдал. Умолял позвать костюмера, дескать, тот знает, как надо действовать. Я не на шутку встревожилась и, разумеется, исполнила просьбу. Костюмер не замедлил явиться и тут же выставил меня за дверь, пояснив, что мистер Майлз должен минут двадцать отдохнуть, а иначе сорвется ужин в отеле "Савой". Думаю, он просто завидовал нашей дружбе, потому что с того самого вечера неотлучно караулил дверь в гримерную и, стоило мне появиться, вел себя прямо-таки оскорбительно. Как недостойно и глупо! Да и обстановка в театре в корне изменилась. Актеры из труппы взяли манеру перешептываться по углам, не желали разговаривать и, заметив меня, отворачивались.
Короче говоря, сценическая карьера рухнула, не успев начаться. А тут еще добавилась смерть отца. Ему сделали диагностическую операцию по поводу болей в желудке. Правда, ничего представляющего угрозу для жизни не обнаружили, он просто не проснулся после наркоза. Мама страшно горевала, ведь она любила отца, несмотря на бесконечные придирки и нытье. А мне теперь на некоторое время пришлось осесть дома и поддерживать мир между мамой и тетей Мэдж.
Правительство обязано позаботиться о стариках. Ситуация просто ужасная! Я твердила обеим об отсутствии какой-либо поддержки людям, у которых с возрастом сдает здоровье. Предупреждала, что в любой момент их может постигнуть участь отца, и тогда они долгие недели будут валяться в больнице, хотя никаких серьезных болезней нет. По-моему, необходимо открывать дома для престарелых с горячей и холодной водой в каждой комнате, рестораном и штатом медсестер и сиделок, чтобы пожилые люди спокойно отдыхали, не тревожась о завтрашнем дне. Разумеется, я не сетовала, что пришлось забыть о карьере актрисы и присматривать за старушками, но где взять денег на содержание матери, когда не станет тети Мэдж?
Шел 1939 год, и к тому времени обе стали очень нервными и раздражительными. Нетрудно представить, что мне пришлось пережить, когда началась война и нам на голову полетели бомбы. Я не сомневалась, что прежде всего станут бомбить район вокзала "Виктория", здесь же находится железнодорожная станция. В мгновение ока я упаковала вещи и отвезла маму и тетю Мэдж в Девоншир. И вот ведь ужас! На пансион в Эксетере, куда я их устроила, сбросили бомбу. Прямое попадание. Мама и тетя Мэдж погибли, а дом рядом с "Викторией" благополучно простоял целым и невредимым до конца войны. Такова жизнь, верно? Или, вернее сказать, смерть.
Гибель мамы и тети Мэдж потрясла меня до глубины души, и со мной случился нервный срыв. Именно по этой причине меня не призвали на службу в армию вместе с другими девушками и молодыми женщинами. Для работы медсестрой в госпитале я тоже не годилась, вот и нашла работу секретарши при славном слепом старичке миллионере, в надежде прийти в себя и восстановить силы. У него был огромный особняк в Шропшире. И вы не поверите: несмотря на искреннюю привязанность, он не завещал мне после смерти ни пенса.
Делами покойного занялся сын, и его жена меня невзлюбила. А вернее, это я испытывала к ней антипатию. К тому времени война в Европе закончилась, и я решила вернуться в Лондон, где устроилась секретарем при одном журналисте на Флит-стрит.
Именно тогда я и познакомилась с репортерами и другими людьми, работавшими в газетах. Окунувшись в мир прессы, невольно слышишь множество сплетен разного рода, даже если сама ты человек в высшей степени тактичный. А уж в отсутствии деликатности меня обвинить нельзя. При всей добросовестности существуют рамки, которых надо придерживаться, если хочешь пресечь скандал. Однако меня это не касается, даже при наличии времени, чтобы отследить каждую историю от начала до конца и проверить, насколько она правдива. Что касается слухов, самое лучшее неизменно повторять, что это всего лишь людская молва, распространять которую недопустимо ни при каких обстоятельствах.
Работая секретарем у журналиста, я и познакомилась с Кеннетом, который был совладельцем фирмы "Роузенке", занимающейся моделированием одежды. Известное имя в мире высокой моды. По-моему, они числились на третьем месте в десятке лидеров. Люди по сей день считают, что компания принадлежит одному человеку, этакой затворнице, что сидит в башне из слоновой кости. Однако в действительности ею владеют или владели Роуз и Кеннет Собоун, которые весьма продуманно и остроумно объединили в названии фирмы оба своих имени. А как по-вашему?
Роуз и Кеннет были братом и сестрой. Кеннет стал моим мужем. Должна признать, артистической натурой в этой паре являлась Роуз. Именно она придумывала модели одежды и выполняла всю творческую работу. Кеннет же вел финансовые дела. Мой босс-журналист имел свой интерес, так как владел несколькими акциями "Роузенке" и ему было выгодно, чтобы имя фирмы регулярно попадало в колонку светских новостей. О чем он и заботился, причем весьма эффективно. Людям надоели однообразные фасоны военных лет, похожие на униформу, а Роуз была женщиной умной и сделала акцент на женственность, подчеркнув в своих облегающих нарядах бедра, грудь и все прочие достоинства женской фигуры. "Роузенке" ждал головокружительный успех, которому, несомненно, способствовало внимание со стороны прессы.
Мы встретились с Кеннетом на одном из показов одежды. Его представил один из друзей-журналистов. Я, разумеется, пришла по пропуску, выдаваемому представителям прессы.
- Знакомься, перед тобой часть "ке" фирмы "Роузенке", - сказал со смехом приятель. - Он руководит хвостовой частью, а мозгом компании является Роуз. Кенни же складывает цифры, а потом вручает сестре чеки.
Кеннет был красив, того же типа, что Джек Бьюкенен или Рекс Харрисон. Высокий статный блондин, одним словом, море обаяния. Прежде всего я поинтересовалась, женат ли он, но приятель-журналист отшутился, сказав, что на Кеннета пока еще не надели хомут. Он представил меня и Роуз. Брат и сестра были совсем не похожи друг на друга. Я между делом поведала Роуз, что именно собирается написать в своей газете об их фирме мой босс. Естественно, полученные сведения ей польстили, и я получила приглашение на прием, который устраивала Роуз. Одно за другим, и популярность "Роузенке" в прессе росла с каждым днем.
- Будь ласковым с акулами пера, и они ответят тем же, - говаривала я Кеннету. - С их поддержкой весь мир окажется у твоих ног.
Это случилось во время скромного приема, который я устроила в их честь, зная, что должен прийти Вернон Майлз. Рассказала Роуз и Кеннету о нашей дружбе, и они надеялись получить заказ на костюмы в его новой пьесе. К сожалению, Майлз так и не появился. Секретарь объяснил его отсутствие очередным приступом астмы.
- Какая же вы энергичная и предприимчивая девушка, - признался Кеннет. - В жизни таких не встречал. - И допил пятый бокал мартини. Уже в то время у него проявлялось пристрастие к алкоголю.
- А вот мне хочется поговорить на другую тему, - заявила я. - Сестре пора прекратить вами командовать. И название "Роузенке" произносится неправильно, ударение следует делать на слоге "ке".
После моих слов Кеннет мгновенно протрезвел и, поставив бокал на стол, устремил на меня недоумевающий взгляд.
- Почему вы так говорите? - изумился он.
- Видеть не могу, как мужчина лебезит перед женщиной, особенно если он отличается незаурядным умом, - пожала я плечами. - И все из-за лени. В один прекрасный день обнаружится, что от названия фирмы отвалилась часть "ке", и винить в этом надо только себя.
Хотите - верьте, хотите - нет, но Кеннет пригласил меня на ужин, где я выслушала историю о тяжком детстве, когда мать и сестра подвергали его всяческим унижениям. Безусловно, Роуз и Кеннет любили друг друга, и, как я заметила, это-то и являлось главным злом, так как привязанность приобрела собственнический характер.
- Нужно стать независимым и громко об этом заявить, - внушала я.
Совместный ужин привел к неожиданному результату: Кеннет впервые в жизни рассорился с сестрой. Потом он сам об этом рассказывал. Однако такой исход прояснил ситуацию, потому что теперь дела в фирме пошли по-иному. Роуз поняла, что нельзя все делать по-своему и вечно командовать. По мнению некоторых девушек-манекенщиц, атмосфера в компании изменилась в худшую сторону, но истинная причина заключалась в более жесткой дисциплине и необходимости усерднее и дольше работать.
Кеннет сделал мне предложение, когда мы застряли в дорожной пробке по пути домой после вечеринки. Я по-прежнему жила в доме тетушки Мэдж, который она завещала мне. Мы проезжали один из кварталов, когда на перекрестке по неизвестной причине заело светофор. Наверное, что-то вышло из строя.
- Красный свет означает опасность, - заметил Кеннет. - Опасность - это вы.
- Вы мне льстите, - рассмеялась я. - Никогда не считала себя роковой женщиной.
- Насчет рока не знаю, но мы основательно застряли, а это тоже в некотором роде судьба.
Разумеется, он меня поцеловал. А что еще оставалось делать? Потом починили светофор, и я первой это заметила.
- Вам ведь известно, что означает зеленый свет? - без обиняков спросила я.
- Конечно. Путь свободен. Вперед.
- И я не замужем. Так что смелее, путь свободен.
По чести говоря, наверное, мои слова стали для Кеннета сюрпризом. Нерешительность мужчин хорошо известна, и, возможно, он рассчитывал подумать день-два, прежде чем предпринять такой серьезный шаг. Однако мгновенно поползли слухи о нашей помолвке, а когда подобная информация появляется в газетах, отрицать ее крайне затруднительно. Я намекнула Кеннету, что в таком случае мужчина предстанет в глазах общества негодяем, а это не лучшим образом отразится на его карьере. Кроме того, холостой модельер дамской одежды вызывает массу двусмысленных толков. Одним словом, мы поженились, и я получила в подарок от фирмы прелестное платье. Единственным неприятным моментом, испортившим романтический настрой, стала необходимость называться миссис Собоун.
Мы с Кеннетом очень любили друг друга, но с самого начала меня мучило скверное предчувствие, что брак не будет долгим. Во-первых, сыграла роль его ужасная неугомонность. Вечное стремление сорваться с места и куда-то нестись. После свадьбы мы полетели в Париж с намерением провести там некоторое время. Однако уже на второй день Кеннет заявил: "Послушай, Дилли, я здесь не выдержу. Поехали в Рим". И мы отправились в Рим, но пробыли там всего два дня, когда Кеннету вдруг понадобился Неаполь. Потом возникла безумная идея вызвать телеграммой Роуз и мать, чтобы те присоединились к нам. И это в медовый месяц! Нет нужды говорить, что я обиделась и предупредила, что если в печати появятся сообщения о медовом месяце, проведенном в компании сестры и матери, "Роузенке" превратится в посмешище для всего Лондона. Думаю, Кеннет опомнился, потому что больше не делал подобных предложений. Однако в Италии мы пробыли недолго. Обильная острая пища отрицательно сказалась на его пищеварении.
Супружеская жизнь… Что можно о ней сказать после стольких переживаний! За все шесть лет, проведенных с Кеннетом, не припомню ни одного вечера, чтобы он не напился. Пил так, что не держался на ногах и едва ворочал языком. Трижды приходилось отправлять его на лечение, но оно не дало ощутимого результата. В клинике все шло хорошо: всякий раз прописывался новый метод. Однако стоило Кеннету вернуться домой, ко мне, как снова начинался запой. Господи, сколько страданий пришлось вынести!
Нет, на дела в "Роузенке" его пьянство не повлияло, потому что Роуз лишила Кеннета партнерства в фирме по причине алкоголизма и взяла на его место бухгалтера, которому назначила зарплату. Правда, пришлось выплачивать брату денежное пособие, однако доверять ему решение финансовых вопросов стало опасно.
Выйдя замуж, я поначалу, естественно, оставила работу, но поскольку Кеннет не вылезал из частных лечебниц, пришлось подумать о расходах. И я снова обратилась к приятелям с Флит-стрит. Нет, официально устраиваться на работу не стала, просто выполняла разовые поручения. Иметь в золовках Роуз оказалось делом весьма полезным. Вы и не представляете, сколько всего происходит в мире моды. Покупатели слышат множество закулисных разговоров так же как и девушки-манекенщицы. Если бы заказчики знали, что любое слетевшее с языка слово передается из уст в уста, при каждом посещении дома моделей заклеивали бы себе рты лейкопластырем. Случилось так, что я хорошо знала нескольких клиентов "Роузенке" и многих манекенщиц, что там работали. Роуз не отличалась деликатностью и не стеснялась в выражениях, обсуждая заказчиков одежды в кругу семьи, а потому мне довелось услышать несколько историй, которые впоследствии просочились в печать и появились на первых страницах газет. Не выношу сплетен, однако слухи имеют обыкновение подтверждаться, и то, что сегодня является лишь досужим домыслом, завтра становится очевидным фактом.
- Да ты просто святая, - удивлялись моему долготерпению друзья. - Содержишь в порядке дом и заботишься об алкоголике. Почему ты не разведешься с Кеннетом Собоуном?
- Ничего не поделаешь, он мой муж, и я его люблю. - Другого ответа от меня никто не слышал.
Думаю, я смогла бы отвадить Кеннета от бутылки, будь у нас нормальная семья. Господь свидетель, сколько сил пришлось затратить. Всякий раз, когда Кеннет возвращался из лечебницы, я старалась, как могла, отвлечь его от пьянства. Бесполезно…
В конце концов наступил финал трагедии. Кеннет в четвертый раз попал в клинику, что на сей раз находилась в Йоркшире, и я не могла его навещать - слишком уж дальним был путь. Пришлось бы потратить на дорогу целый день. И вот получаю от мужа письмо, в котором он признается, что полюбил одну из медсестер, та уже беременна, а Кеннет просит развода.
Я тут же отправилась к Роуз и ее матери, чтобы сообщить новость. Они нисколько не удивились, так как давно предполагали подобный исход, который, по их мнению, был неизбежен. Говорили, что Кеннет, к несчастью, не отвечает за свои поступки, но тем не менее лучше для всех дать ему свободу.
- И как мне жить дальше? - поинтересовалась я. От горя едва не лишилась рассудка. - Шесть лет прислуживала Кеннету, словно рабыня, и вот благодарность за всю мою доброту.
- Мы все понимаем, Дилли, - успокоила Роуз. - Тяжелый удар, но такова жизнь, и наш мир очень жесток. Разумеется, Кеннет должен выплачивать содержание, да и я тебя не оставлю в беде.
Понимаете, ссоры со мной она допустить не могла. Слишком много мне известно о ее личной жизни и делах в "Роузенке".
- Прекрасно, - согласилась я, вытирая слезы. - Буду держаться изо всех сил, сделаю хорошую мину при плохой игре. Только очень обидно постоянно получать от жизни пинки да подзатыльники и ни одной радости или доброго слова.