- Да чего ты ссышь? - горячился майор. - Тут все, как дважды два… Убийство в состоянии аффекта! Что под руку подвернулось, тем и грохнули! Понимаешь? Или Грязнова, или Сокольский: мотивов-то ни у кого больше нет. Да и потом: мы все на виду были. А они, понятное дело, разозлились. Тебе бы такую подлянку кинули! Честно говоря, я их понимаю! - Ломакин заговорщически наклонился к Писателю и снова перешел на шепот. - Я думаю - это жена! Бабий почерк, можешь мне поверить! Мужик сначала все спланирует: чтоб тихо, аккуратно… А баба - ей шлея под хвост попала, и привет! Так что пойдем сначала к ней!
Писатель понял, что деваться ему некуда:
- Хорошо! Пойдемте. Только вы идите первый.
Ломакин смерил его презрительным взглядом и уверенно зашагал впереди.
Они поднялись по лестнице и прислушались: все тихо. Ломакин постучал в спальню Светланы.
- Откройте!
В ответ ни звука. Ломакин принялся стучать все громче и громче. Никакой реакции. Наконец, разозлившись, он в остервенении пнул дверь огромной ногой; так, что брюки по швам затрещали. Лязгнул сорванный замок; дверь широко распахнулась.
На кровати лежала Светлана; на ковре валялся стакан; на тумбочке стоял пузырек с корвалолом.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Светлана мертва.
- Вот те раз, - пробормотал майор. - Как же это так? Отравилась, что ли?
Писатель подошел и взял его под руку:
- Пойдемте-ка отсюда. Мне кажется, я начал кое-что понимать. Пойдемте, я расскажу вам все. Только давайте закроем дверь поплотнее, чтобы до приезда следственно-оперативной группы никто ничего не трогал.
У Ломакина куда-то пропал весь охотничий азарт; он согласно кивнул, закрыл дверь и пошел следом за Писателем.
В гостиной они сели за стол, налили по рюмочке.
- С самого начала мне все это ужасно не нравилось. Но я должен был честно отработать свой гонорар, - Писатель показал перстень. - Вещь-то дорогая. Я приехал к Грязнову; Светланы дома не было. Он показал мне весь дом и объяснил, чего хочет. Рассказал про завещание, про финансовые документы… Когда мы были в спальне, он произнес такую фразу: "Видишь, сколько кругом корвалола? Это она меня разжалобить хочет; ноет, что сердце у нее болит - от моей несправедливости." Он засмеялся, а потом вдруг добавил: "Подсыпать бы ей туда чего-нибудь…" Я подумал, что это - шутка. А он вдруг неожиданно оборвал разговор и говорит: "Я хочу, чтобы после нашего шоу она пила бы этот корвалол бутылками!"
- У-у-у, - понимающе протянул майор. - Вот оно что.
- Видите ли, - продолжал Писатель. - Я долго думал: ведь если он хочет развестись с женой, то должен отдать ей половину всего имущества. А это - немалые деньги. Вряд ли Грязнов так просто бы с ними расстался; он за рубль и воробья в долине загоняет. Грязнов замыслил что-то недоброе. Еще вот какие соображения у меня имеются: ведь он собирался жениться на Людмиле? А Людмила-то - врач. Она хорошо разбирается в ядах. И вообще - очень хладнокровная женщина. Понимаете, к чему я веду?
Ломакин кивнул.
- Когда Грязнова убили в первый раз, Светлана испугалась. Я попросил Людмилу отвести ее наверх и дать чего-нибудь успокаивающего. Она напоила ее корвалолом. Но! Заметьте, ничего не случилось. Потом они спустились в гостиную. И теперь корвалол потребовался моей жене. Я ходил в спальню Светланы вместе с Людмилой, и мы забрали этот пузырек. Он и сейчас в нашей комнате; жена его почти весь выпила; и совсем не отравилась. А у Светланы-то остался другой! Вам это о чем-нибудь говорит?
- Незаметно подкинула? - сурово сдвинул брови Ломакин.
- Точно. Картина вырисовывается такая: Грязнов хочет жениться на Людмиле; но отдавать деньги ему вовсе не хочется; с помощью Людмилы он готовит убийство жены; а этот бал-маскарад нужен только для прикрытия. И все бы у них получилось, но они не учли характер Светланы. Видимо, вредная баба решила: "Так не доставайся же ты никому!", улучила момент, когда никого не было, вошла в кабинет, и - ба-бах! Готово дело. Опередила муженька. Но ненамного. Она поднялась к себе в спальню, выпила корвалола: чтобы успокоиться, и - отправилась следом! Уже, наверное, догоняет его.
Майор одобрительно хмыкнул:
- Ты хоть и Писатель, а голова у тебя работает!
Писатель скромно поклонился:
- И теперь - последнее. В этом доме - два трупа. Муж и жена. Один другого стоит. Их уже не вернешь. Но давайте мыслить реально: по завещанию Людмила становится самым богатым человеком в Энске. Это факт. Если представить дело таким образом, что Светлана убила Грязнова в состоянии аффекта, а потом отравилась сама… В этом случае, я думаю, вы можете рассчитывать на благодарность со стороны Людмилы. А я? Я - человек маленький. Я буду молчать… Мое дело - фантазия. Вымысел… В реальности я не силен.
Ломакин внимательно оглядел Писателя, подвинул два стакана, наполнил их до краев. Они выпили, не чокаясь.
- Я полагаю: то, что вы сейчас сказали, является единственно правильной версией происшедшего, - официальным тоном заявил майор. - Благодарю за помощь в проведении расследования. Я иду вызывать оперативно-следственную группу.
Качнувшись, он встал из-за стола и пошел в прихожую. Там был телефон…
Необходимое послесловие, без которого мало что понятно, и которое еще больше все запутывает
На этом рукопись обрывалась. Триста страниц машинописного текста в дешевенькой серой папке - и все!
Не знаю, как вам, а мне рукопись очень понравилась; я прочитал ее за один вечер. (Если быть точным - за один вечер и одну ночь.)
Как она попала ко мне - это отдельная история: не менее загадочная и неправдоподобная, чем те, что описаны выше.
Вряд ли я смогу рассказать ее так же ярко и живо, как неизвестный Автор; поэтому не буду даже и пытаться. Приведу одни только факты.
* * *
Однажды мне случилось быть в окрестностях Коптевского рынка; там по выходным дням работает барахолка. Продавцы расстилают тряпки прямо на земле и раскладывают на них свой товар. Товар большей частью уникальный: старые вещи, монеты, книги. Помнится, я приехал, чтобы купить себе галифе из настоящего черного сукна, и к ним - кожанку, какие носили комиссары в тридцатых годах. Скажу сразу: галифе я так и не нашел, а кожанку - отыскал-таки. И, кстати, в очень хорошем состоянии. Стильная вещь, рекомендую. Но речь сейчас не о ней.
Я прогуливался по рынку и увлеченно смотрел себе под ноги. Если видел книги, то задерживался около них подольше. И одна книга привлекла мое внимание. Не могла не привлечь! Толстенный фолиант, на немецком языке, 1834 года издания, с готическим шрифтом и красивым экслибрисом на титульном листе продавался бородатым мужичком всего за два рубля. Немецкий, правда, я не знаю, но все равно купил. Дал пять рублей, и даже сдачу не потребовал. Мужичок расчувствовался чуть ли не до слез; из груды старых книг, лежавших позади него, он выудил серую картонную папочку и протянул мне. Я сначала отказался, но мужичок был настойчив. У бедных людей особенно развито чувство собственного достоинства: ведь он не попрошайничал, а торговал, пусть даже за бесценок. Стало быть, если он не мог дать сдачу (торговля не задалась, объяснил незадачливый букинист), нужно было вернуть ее товаром. Я понял, что отказываться бесполезно.
До сих пор не пойму, почему я не выбросил эту папку по дороге; я принес ее домой и начал читать. Ну, а уж когда начал, не мог оторваться.
Потом я долго терялся в догадках: как эта рукопись могла оказаться у мужичка? С трудом я дождался следующих выходных; в субботу чуть свет поспешил на станцию метро "Войковская"; оттуда - десять минут на трамвае, и оказался у цели.
Я несколько раз обошел всю барахолку, пока не увидел бородатого продавца. Спросил его про папку: откуда, мол, ты ее взял?
Видимо, мужичок окончательно пропитался духом предпринимательства (а еще говорят, что русский народ невосприимчив к переменам): он отказывался предоставить интересующую меня информацию иначе, как за вознаграждение. Наконец, когда требуемая сумма была уплачена - денежный эквивалент бутылки водки - он сообщил мне адрес неизвестного Автора. Я второпях записал его на спичечном коробке и поспешил убраться.
* * *
В карманах было немного денег; я купил недорогой коньяк - любимый напиток, если судить по тексту - лимон, шоколад и торт.
Через час я стоял перед заветной дверью. Выкурил на лестничной площадке две сигареты подряд; нервно затоптал окурки. Собрался с духом и нежно нажал розовую кнопку звонка.
По ту сторону двери послышались шаги. Щелкнул замок; на пороге стоял он, я это сразу понял!
* * *
Высокий, немного сутулый мужчина лет сорока; поредевшие черные волосы зачесаны назад.
Некоторое время мы стояли, молча разглядывая друг друга. Наконец я смог выдавить из себя смущенное "Здравствуйте!". Протянул ему папку и сказал:
- Я прочитал вашу рукопись…
Он посторонился, приглашая меня войти.
* * *
Мы сидели на кухне, пили коньяк, закусывая шоколадом и ломтиками лимона. Я осторожно поинтересовался:
- Почему вы не хотите это опубликовать?
- А зачем? - поморщился Автор. - Сто тысяч экземпляров или один: какая разница?
- Ну, все-таки… Это деньги, - неуверенно произнес я.
Он задумался. Потом ответил:
- Ну, во-первых, не такие уж и большие… А во-вторых… Литература - это не средство заработка, а, скорее - попытка оправдать смысл своего существования.
Эта фраза окончательно меня покорила; хотя был в ней элемент какого-то невинного позерства. И, тем не менее, я почувствовал себя свободнее.
- Впрочем, если ты захочешь это напечатать, я возражать не буду. Могу даже дать адрес одного хорошего издательства, - добавил он.
Конечно же, я загорелся этой идеей! Но Автор выдвинул два непременных условия: текст нельзя редактировать и, кроме того, его имя не должно стоять на обложке. Я согласился и, осмелев, спросил:
- В рукописи есть несколько моментов, которые мне не совсем понятны. Не могли бы вы кое-что объяснить?
- Валяй, - улыбнулся он.
- Ваша книга состоит из шести небольших повестей. С первыми тремя все более или менее ясно. Правда, я не мог догадаться, кто этот таинственный незнакомец. Дьявол? Слишком просто. Но в начале шестой повести четко сказано: это сам Писатель, который находится внутри сюжета. Все сразу встало на свои места. А вот четвертая и пятая… В четвертой главный герой - его фамилия Беленов - излагает одни события, а в пятой оказывается, что все было совсем иначе. Почему?
- А сам ты как думаешь? - он хитро прищурился.
- Ну-у… Я, конечно, могу ошибаться… Но мне кажется, дело тут вот в чем. Говорят, когда человек тонет, у него перед глазами встает вся его жизнь. Наверное, то же самое происходит, если человеку отрубают голову; мозг какое-то время еще живет. Значит, то, что описано в четвертой повести - это предсмертные видения.
Он одобрительно кивнул. Воодушевленный его поощрением, я продолжал:
- Там есть ключевая фраза: "Мозг еще жил; память услужливо собирала осколки воспоминаний; но только складывала их в картину чужой, не моей, жизни: ничтожная награда за мое блестящее поражение." То есть Некто, который руководит Игрой, сжалился над затравленным обезумевшим убийцей, и показал ему не то, что было в действительности.
- Верно.
- Но… Тогда получается, что Женщина, которая ехала с Беленовым в поезде, и которую он оставил на маленькой безымянной станции - это его Жизнь; он хочет к ней вернуться и не может, потому что сам уже мертв.
- Именно так, - подтвердил Автор. - Поэтому она все про него знает. Да она ведь прямо говорит об этом: "Я и есть твоя жизнь…"
- А шестая повесть, незаконченная? - меня буквально распирало от собственной проницательности. - Ведь там тоже все не просто! Это не Светлана убила Грязнова, и не Людмила отравила Светлану!
- А кто же?
* * *
- Писатель, вот кто! Этот олух Грязнов наивно полагал, что сюжет можно написать на заказ. Он мнил себя главным действующим лицом, а на поверку оказался жалкой марионеткой в руках опытного кукловода!
- Ну-ну! Интересно послушать! Давай дальше!
- Помните, когда все уже якобы раскрылось, Писатель зашел в кабинет к Грязнову: принес халат и ключи от сейфа? Там еще был Ломакин?
- И что?
- Писатель говорит майору: "Вы не могли бы нас оставить на минутку? Я должен кое-что спросить у Александра Владимировича." Я уверен, что он ничего не спрашивал. Он сказал что-то вроде: "Сиди в кабинете и никуда не выходи. Сейчас начнется самое интересное." Потом Писатель выпивает с майором рюмку коньяку и отсылает того обратно в кабинет: Ломакин должен убедиться, что Грязнов еще жив. Потом Писатель начинает бить жену; Людмила прибегает к Грязнову, но тот, памятуя наказ Писателя, не трогается с места. На выручку Марине идет майор. Когда все собираются на втором этаже, Писатель снова заходит в кабинет и предлагает Грязнову внимательно посмотреть на монитор. Грязнов поворачивается к нему спиной, Писатель накидывает на него халат - чтобы не забрызгаться кровью - и бьет его по голове тяжелым куском мрамора.
- Но как ему удается быть в двух местах одновременно? Ведь он гоняет жену?
- Вовсе нет. Выпив с Ломакиным, он не идет наверх, а прячется в подсобном помещении под лестницей. Избиение Марина инсценирует сама; пускает в ванной воду и говорит, что Писатель моется; тем самым выгадывает время. Марина - гениальная актриса, жена и сообщница! Потом, когда Людмила уходит к себе, а Ломакин спускается вниз и идет в кабинет, Писатель быстро бежит наверх и залезает под душ. Получается, что у него - алиби!
- Допустим. А как он убивает Светлану?
- Так ведь он сам рассказывает об этом Ломакину. С одной маленькой поправкой: он говорит, что пузырек с ядом подкинула Людмила, а на самом-то деле - он. Как раз тогда, когда он вместе с Людмилой ходил в спальню Грязновой за корвалолом для Марины.
- Ой-ой-ой! Какое тяжеловесное предложение! Если когда-нибудь вздумаешь писать - постарайся быть кратким и точным. Это главное. Ладно. Пусть все так. Непонятно одно: мотив? - он рассчитывал меня озадачить.
- Очень даже понятно, - парировал я. - Драгоценный перстень! Готов поспорить, что Грязнова похоронили со стразом на руке. А настоящий - остался у Писателя!
- Ты и впрямь молодец! - изумился Автор. - Я думал, что никто до этого не додумается. Может, вспомнишь заодно ключевую фразу?
- Конечно. В самом начале последней повести, в диалоге с женой. Она говорит: "Напрасно ты себя так… Демонизируешь." А он отвечает: "Наши представления о вещах очень часто не соответствуют действительности." Я прав?
Автор задумался. Потом кивнул.
- Все загадки решены, - самодовольно сказал я. - Осталась последняя деталь. Мне кажется… - тут я немного замялся, - что книга не закончена. У нее нет финала.
- Вот как? - Автор проткнул меня сверкающим взглядом; мне даже стало не по себе; впрочем, глаза его тут же погасли. - И каким ты видишь финал?
- Точно не знаю, - попытался объяснить я. - Но текст должен быть… округлым. Совершив виток, сюжет должен вернуться в ту же точку, откуда все началось.
- Я тоже так думаю, - согласился Автор. - Подожди немного, я скоро приду, - он встал и ушел в комнату.
Я разлил остатки коньяка по рюмкам. Отрезал кусочек торта и положил на тарелку. Хотелось есть.
* * *
Я приканчивал второй кусок - гораздо больший, чем первый - и так этим увлекся, что не заметил, как на пороге кухни возник Автор.
Он выглядел шикарно: черный смокинг, ослепительно белый пластрон, бабочка из фиолетового шелка, в петлице - белая роза, черные лакированные туфли с острыми носами. Он стоял, сложив руки на груди, и смотрел на меня - немного свысока.
- Ты прав, - сказал он. - Совершив полный оборот, сюжет возвращается в ту же точку, откуда все началось. Но ты забыл еще одну ключевую фразу. Конец третьей повести: " Подобные вещи просто так не исчезают. Никогда! Напротив, они всегда возвращаются к своим хозяевам", - он расцепил руки, и я увидел, как на его мизинце заиграл ослепительным голубым светом крупный бриллиант.
Я похолодел. Машинально потянулся к рюмке. И немедленно выпил. Один. Что было, признаю, не совсем вежливо с моей стороны.
- Послушайте, - я сидел на расшатанном табурете и не мог подняться; поэтому смотрел на него снизу вверх. - Но это же - игра?
- Жизнь - игра. И литература - игра. Но в жизни человек - игрушка. А в литературе - игрок. Некоторые находят эту разницу весьма существенной, - веско заметил он.
- Послушайте, - я совсем растерялся. - Но должна же быть четкая грань между реальностью и вымыслом?
- Если для тебя она есть - оставь затею писать; все равно ничего не выйдет.
В страхе я бежал из квартиры таинственного незнакомца; ведь я так и не узнал его имени.
* * *
Прошло какое-то время: я чувствовал, что меня неодолимо тянет вновь его увидеть. Я не выдержал: купил бутылку коньяку и отправился к Автору. Нежно нажал на розовую кнопку звонка и замер на пороге.
Дверь открыла женщина; высокая, темноволосая, с грустными влажными глазами.
- А, это вы? - сказала она так, словно давно меня дожидалась. - Здравствуйте.
- Здравствуйте, - я покраснел; я всегда краснею, когда говорю с красивыми женщинами; не от смущения - скорее, от удовольствия. - Скажите, пожалуйста, могу я видеть… - я сообразил, что не знаю, кем доводится ей таинственный незнакомец; может быть, мужем, а, может быть, и нет. - Могу я видеть Автора?
- Он уехал, - ответила женщина. - В Энск. Пришла срочная телеграмма: от его приятеля, Ильи Ефимовича Квасного. Он собрался и сегодня утром улетел. А это он просил передать вам, - женщина обернулась, взяла пухлую папку, которая лежала на зеркальной тумбочке, и протянула мне. - Это вам, - повторила она и закрыла дверь.
Сюжет совершил полный оборот; круг замкнулся. Я окончательно перестал что-либо понимать: нахожусь я внутри круга или снаружи…
* * *
Приятная тяжесть папки вселила в мою душу уверенность и покой.
Я вернулся домой, сел на кухне, заварил крепкого чаю с лимоном и дрожащими от нетерпения руками развязал замусоленные тесемки; но открывать папку сразу не стал: потрогал, погладил ее и даже принюхался. Закурил, чтобы унять волнение. Наконец я откинул серую картонную крышку…
И рассмеялся. Право же, если бы кто-нибудь увидел меня в тот момент - наверняка бы подумал, что я тронулся рассудком.
В папке лежала стопка белой бумаги. Абсолютно чистые листы!
* * *
Я принес из комнаты стопку карандашей, навострил их и принялся писать. Девственная чистота листа поначалу пугала меня; потом страх прошел; в голове застучал копытцами маленький чертенок. Я писал, не отрываясь; иголка грифеля вычерчивала причудливую кардиограмму, в мельчайших подробностях повторяя биение моего сердца.
* * *
Интересно, а как бы вы поступили на моем месте? Хотя - неинтересно вовсе.