* * *
И вот - марш. Васильич раскатисто объявляет, с каждым словом все повышая и повышая голос: "Выступают… воздушные гимнасты…", затем вполоборота поворачивается лицом к занавесу и делает рукой широкий жест, предваряя наш выход.
Мы бодро выбегаем и на мгновение застываем посреди арены, ослепленные разноцветным сиянием софитов. Стоим, слегка щурясь, привыкаем к яркому освещению. Пятки вместе, носки врозь, руки приветственно воздеты и разведены в разные стороны; рты растянуты до ушей. Улыбка - это то, без чего на манеж выходить нельзя. Это универсальная маска, которая во все время выступления должна оставаться на лице.
Ты можешь сорваться с проволоки, с каната, с трапеции, разбиться на тысячу осколков, сломать шею и больше никогда не почувствовать собственного тела, но пока ты на манеже - улыбайся, черт возьми! Ну, а если уж совсем худо, и улыбки не получается - уткни лицо в ковер; не зря же он красного цвета - и не то подчас скрывает.
Только клоун вовсе не обязан улыбаться публике; перед ним задача потруднее - он обязан вызывать у публики смех.
Итак, мы выходим на манеж. Я все еще не решаюсь посмотреть, кто же там сидит в четвертом ряду, справа от занавеса.
Мы с Женькой хватаемся за лестницы и лезем наверх.
Я не чувствую своего веса и, кажется, прикладываю огромные усилия, чтобы не выпустить из рук веревку и не взлететь под самый купол.
Конечно, руки у меня почти такие же сильные, как и ноги: один раз на спор я сбросил ботинки, сунул в них ладони, чтобы не испачкать, и поднялся по ступенькам на пятый этаж - на одних только руках. Но все равно, никогда прежде не ощущал я такой легкости в теле.
Вот Женька уселся на штамберте и начал раскачиваться. Раскачавшись, он перевернулся вниз головой, уперся в перекладину животом и обвил ногами стропы. Теперь его чуткие цепкие пальцы свободны, и он внимательно следит за каждым моим движением.
Я стою на доске, левой рукой крепко ухватившись за трапецию, а правой держась за тонкий трос растяжки. Наконец я улавливаю Женькин ритм, обеими ногами отталкиваюсь что есть сил от доски, правой рукой хватаюсь за посыпанную жженой магнезией буковую перекладину и после секундной паузы несусь вниз, в гремящую бравурной музыкой и пробиваемую разноцветными лучами пустоту. Ох уж эта стремительно набегающая пустота! Каждый раз она пытается высосать из меня все внутренности: "под ложечкой" замирает, кишки мелко трепещут, а сердце отчаянно бьется, стучит куда-то в ребра, противясь опасному падению в жуткую бездну, очерченную красным кругом, диаметр которого - ровно чертова дюжина метров… Одно умеряет сердечный галоп: то, что бездна эта накрыта спасательной - бывает, что и спасительной! - мелкоячеистой сетью.
После нижней точки траектории следует подъем. Я выгибаю тело, словно натягиваю лук - увеличивая тем самым инерцию. Достигнув высшей точки, на мгновение замираю, прикидываю расстояние до Женькиных рук, и вижу, как мышцы его спины напрягаются, наливаются металлом, бронзовеют. В эту секунду Женька будто раздувается, становится шире - я вижу, он готов… и улетаю на второй заход. Мчусь - но уже в обратную сторону, задом наперед, и над местом первоначального старта старательно складываюсь пополам - тяну носочки, мобилизую плечевой пояс; живот гудит, как пустой барабан - напряженный до предела брюшной пресс выдавливает из легких остатки воздуха; затем, в последний миг зависания над манящей бездной - глубокий вдох, и снова - вниз!
Но с той только разницей, что на подлете к противоположной высшей точке я уже не выгибаюсь, а наоборот - группируюсь. Сальто! Пируэт!! Обеими ладонями ударяю Женьку по запястьям; он делает то же самое - обязательно нужно со шлепком, чтобы захват был крепче. Есть захват! Руки - и мои, и Женькины - одновременно разгибаются в локтях, и в этот миг мы резко и коротко выдыхаем: "Ха!"
Один тур качаемся вместе - срастаемся в целый, слитый в едином невероятном усилии живой механизм с туго взведенной пружиной; пора! Женька выстреливает меня, словно из катапульты - прямо в перекладину пустой трапеции, вернувшейся назад после порожнего пробега; я чувствую чудовищное напряжение его мускулов и каждый раз боюсь, что однажды они лопнут - с громким глухим треском, и мой партнер разорвется пополам. Но нет! Женька тяжело отдувается, кровь приливает к его голове, глаза краснеют, однако он через силу пытается улыбнуться: улыбайся, черт тебя дери - ты же на манеже! Он садится на штамберте и простирает над зрителями мощную длань, словно благословляет их.
Я вскакиваю на свою приступочку и механически растягиваю губы. Руки мои дрожат; вены на них вздулись.
Хлопают нам или нет, я не слышу - в ушах сильно стучит. Разноцветные лучи ощупывают меня со всех сторон, и музыка плывет из динамиков - как через подушку: бу-бу-бу…
Мы работаем номер…
* * *
Но вот все трюки исполнены: Васильич стоит внизу, мелко пританцовывая, готовый в любую секунду сорваться с места и бежать подставлять падающему спину.
Женька часто дышит; сквозь грим и толстый слой магнезии видно, что он весь багровый - а вы попробуйте поболтаться двадцать минут вниз головой, да еще ловить и кидать при этом партнера. Это снизу кажется, что я маленький и легкий. Действительно, рост у меня - сто шестьдесят пять, но я же весь покрыт мышцами, словно панцирем - поэтому вес подбирается к семидесяти восьми: при том, что в теле нет ни капли жира и кость не особенно широкая.
Наступает ГЛАВНЫЙ момент. Сейчас буду делать тройное. Я застываю на месте и поднимаю вверх правую руку. Дробь! Напряженная барабанная дробь, но я ее почти не слышу - так неистово колотится мое бедное сердце. Вот оно замирает - я медленно опускаю глаза; встречный свет ярких софитов слепит, но я понемногу привыкаю… в четвертом ряду, справа от занавеса… сидит он… А рядом с ним - девушка необыкновенной красоты. Я пристально смотрю на эту парочку - незнакомца в черном смокинге с белой (уже белой) розой в петлице и молодую прекрасную девушку - и вдруг отчетливо вижу, как он трижды неторопливо касается своим длинным тонким пальцем ее нежного округлого плеча. А она будто и не замечает: тревожно изогнула спину и уставилась вверх, под купол - на меня, должно быть.
Мы смотрим друг на друга… Ближе, еще ближе… Расстояние между нами постепенно сжимается: метр за метром, словно неуступчивая пружина под действием таинственной силы; как вдруг! - вырывается из неволящих ее тисков, мгновенно распрямляется, и снова лиц различить невозможно, одни только белые пятна. Но все, что мне было нужно, я уже разглядел.
Сердце бьется ровно, как швейцарские часы - откусывает от гладкой ткани времени абсолютно одинаковые кусочки, и они падают - и пропадают - с завораживающим металлическим шелестом.
- Ап! - говорю я негромко, и Женька снова начинает раскачиваться. Вот он опять переворачивается и обвивает ногами стропы. Я подпрыгиваю и мчусь вниз. Раскачиваюсь. Один тур, второй… Пора вылетать! Единственное, что я слышу - это глухие удары в своей груди. Один, два, три! Один оборот, второй, третий! Один удар - один оборот. Резко "раскрываюсь", выхожу из группировки и оказываюсь чуть выше партнера. Ура! Амплитуды хватает!
В нашем деле главное - и к ловетору, и на трапецию приходить сверху. Выражаясь научно - образовывать замок на излете встречного движения.
Женька ловит меня чисто - "руки в руки". Мы мягко гасим инерцию вращения, одновременно с коротким выдохом разгибая руки в локтях. На лицо падает несколько капель Женькиного пота. Пару секунд спустя я возвращаюсь на трапецию и мягко встаю на свою приступочку. Вот и все! Тройное сальто получилось! Номер закончен. Я дрожу как в ознобе. Майка на спине вся мокрая. Я кланяюсь и прыгаю в сетку. Вскакиваю на ноги, подбегаю к краю и берусь обеими руками за боковой трос. Переворот - и я стою на манеже. Следом летит Женька. Васильич подходит к нам, аплодирует, заставляет кланяться зрителям. Мы - триумфаторы! Особенно я, конечно же.
Марк Захарович не жалеет допотопной аппаратуры - музыкальные звуки и посторонние хрипы воюют за право первыми выскочить из дребезжащих динамиков. В кулисах мнется труппа: Сержик приветливо машет рукой, Козупей ухмыляется, выставляя вверх большой палец, "племянница", словно в экстазе, трясет головой и упругим бюстом.
Но я быстро пробегаю по ним невидящим взглядом и смотрю в четвертый ряд, справа от занавеса: там пусто. Незнакомца нет. Девушка сидит, отчаянно хлопает в ладоши и что-то кричит. Но незнакомца нет!
Я оглядываю девушку всю: с ног до головы, а потом уже - с головы до ног; пытаюсь запомнить. Делаю ей какие-то знаки, но вижу, что она не понимает их смысла. Тогда я собираюсь уйти с манежа, но Васильич, широко улыбаясь, останавливает меня. Я шепчу ему сквозь зубы: "Пять минут! Задержи публику на пять минут!" и после очередной порции аплодисментов все же убегаю за кулисы, успевая бросить на ходу Сержику: "Сержик! Выручай! Задержи публику на пять минут!". Он не спрашивает: "Зачем?" - нет времени; он хватает скрипку и бежит на арену.
Пять минут у меня есть. Если незнакомец исчез, то хотя бы девушку я упустить не должен.
Я лечу, не разбирая дороги, в свой фургончик; на ходу срываю мокрое от пота трико, обтираю майкой лицо и волосы.
Через пару минут я уже одет в старые потертые джинсы, ветхую фланелевую рубашку и стоптанные кроссовки.
Я бегу назад и на ходу слышу, как неистовствует публика: Сержику устроили овацию за его нехитрый номер со скрипкой. И это после того, как я только что сделал тройное сальто! Да нас, таких, во всем мире - меньше десятка наберется! Вот и выступай после этого в провинции - все равно, что бисер перед свиньями метать! Для них что паяц, пропиликавший слезливый мотивчик, что исполнитель рекордного трюка - все едино! Обидно, конечно. Но сейчас главное не это. Сейчас главное - не потерять девушку. От нее я узнаю, как найти незнакомца, а уж когда найду его - уеду отсюда прочь: туда, где ценят настоящее искусство и настоящих артистов.
Натыкаясь в темноте на реквизит, опоры шатра, огнетушители и двери, бегу к выходу. Я ее запомнил - и сумею отличить в толпе от прочих местных красавиц. Другого шанса у меня нет.
* * *
Чего это я так разволновался? Рассказываю, а сам будто бы заново все переживаю… Вон, во временах даже запутался. Для меня-то это дела уже прошлые - значит, и время должно быть прошедшее. Так-то оно так, да расхлебывать приходится до сих пор. Сейчас, погодите минутку - плесну себе что-нибудь, а то стакан уже пустой.
Ну вот, теперь получше. Нет, закусывать пока не буду. Чего тут закусывать? Считай, и не пил ничего.
Ну, будете слушать дальше? Тогда не перебивайте…
* * *
Встал я, значит, у выхода, и жду. Минут пять ждал - потом повалил народ. Я, чтобы лучше видеть, даже на заборчик залез - сам-то росту небольшого. Смотрел-смотрел - нет незнакомца. Выходят нормальные мужики - с женами да с детьми; обычные работяги с натруженными руками и круглыми животами. В смокинге, естественно, ни одного. Все одеты, как люди. Да кроме странного импресарио во всем Энске, наверное, только Васильич был в смокинге - и то потому, что у него это рабочий костюм. Отметился, правда, один в малиновом пиджаке - Костыль. Ну так, для него это тоже - спецодежда.
По всему было видно, что у Костыля хорошее настроение - он танцующей походкой прошел к своему "Мерседесу", на ходу насвистывая простенькую мелодию - ту, которую сыграл Сержик на старенькой скрипочке.
Наконец появилась и девушка. Теперь я смог разглядеть ее поближе. Она была в простом белом платье. Короткая юбка открывала стройные мускулистые икры и по-детски круглые розовые коленки. Прямые светлые волосы, подстриженные ровным кружком, обрамляли милое лицо с изящными и тонко обрисованными чертами.
Было уже темно, и я, конечно, не мог разобрать, какого цвета ее глаза, но почему-то подумал, что голубые. У молоденьких блондинок, сияющих свежестью и красотой, обязательно должны быть голубые глаза - ну, на худой конец, серые.
Я пропустил ее чуть вперед, спрыгнул со своего насеста и двинулся следом. Так мы прошли метров сто. Или двести. Затем она вдруг остановилась и обернулась - я тоже замер. Уперев маленькую ручку с дешевеньким колечком на безымянном пальце в крутое бедро, она спросила - немного надменно:
- Ну? И долго мы так будем идти? - и вызывающе повела попкой; легкая белая ткань натянулась, наполнилась тугим телом, как парус - попутным ветром; явственно обозначились контуры ажурных трусиков.
Я выступил из темноты и стал рядом.
- Пока не придем, - ответил первое, что пришло в голову; впрочем, довольно искренне.
- Куда? - усмехнулась она.
- К тебе.
- Ха! - она была чуть выше меня и поэтому смотрела свысока. Хотя, даже если бы я был выше, все равно она смотрела бы на меня свысока. - А кто ты такой? - девушка скривила алые губки и ехидно прищурилась. - Что-то я впервые тебя вижу. Ты ведь не энский, правда? Энских я всех знаю.
- Неудивительно. Уверен, что и тебя все знают. Я действительно не местный. И тоже вижу тебя впервые. Ну чем не повод для знакомства?
- Повод - это еще не причина, - усмехнулась она и повернулась, чтобы уйти.
- Подожди! Я тебе сейчас кое-что покажу!
Она вся как-то сжалась и стала испуганно озираться:
- Не надо мне ничего показывать! - сказала громко, явно желая привлечь внимание немногочисленных припозднившихся прохожих. Потом-то я уже понял, что она приняла меня за эксбицио… эксгициби… вот черт! Это слово никогда мне не давалось! За извращенца, если говорить проще.
Я огляделся, подыскивая какой-нибудь подходящий предмет; увидел невдалеке стену дома с маленьким карнизом, проходящим в метре над землей. Разбег, два размашистых прыжка, толчок! Два оборота назад с пируэтом. Она замерла, потрясенная.
- Смотри! - с места, без видимых усилий я сделал сальто назад и потом - вперед. - Я - из цирковых. Ты же была сегодня на представлении? Наш номер - во втором отделении. Он закрывает программу. Я - воздушный гимнаст.
Ну, теперь-то можно было не сомневаться, что глаза у нее - голубые. Они загорелись в сумерках, как неоновые огни уличной рекламы.
- Ой, здорово! - она уже без колебаний подошла ко мне и взяла под руку. - А я подумала, что очередной страдалец меня преследует. Все мужики в этом городе помешаны на одном…
- Скорее, на одной, - уточнил я.
- Перестань… - неопределенный взмах рукой в пространстве. Не подтверждение, но уж тем более - не отрицание. Просто - продуманное и отработанное кокетство. - Проводи меня домой, - прозвучало, как приказ. Правда, она тут же смягчила его, добавив "пожалуйста".
- С удовольствием, - радостно согласился я - ведь именно этого я и хотел. - Как тебя зовут?
- Вика. Вика Пинт. Смешная фамилия, правда?
- Ну почему? - возразил я. - Многие из цирковых с удовольствием взяли бы себе такой псевдоним. Звучно, коротко и хорошо запоминается. Пинт - это здорово! То, что нужно! Ты только послушай, как звучит: Кио, Фриш, Пинт…
Вика обрадованно засмеялась:
- Я раньше об этом не думала. Оказывается, у меня отличная цирковая фамилия!
- Конечно!
Мы медленно брели по вечернему городу, и с каждым шагом Вика нравилась мне все больше и больше. Так бывает, когда знаешь девушку совсем недолго: не хватает времени понять, что она, в сущности, такая же, как и все прочие.
Я не решался спросить о незнакомце: мне хотелось, чтобы она сама рассказала про своего загадочного приятеля. Но она, похоже, и не думала говорить о нем:
- Вы надолго к нам, в Энск?
- До воскресенья.
- А потом куда?
- Потом - дальше.
- Тяжело, наверное, так жить: все время переезды?
- Да нет, - я пожал плечами. - Привыкаешь.
- А тебе бывает страшно? Там, наверху? - с непритворным испугом спросила Вика.
- Страшно? - я задумался. - Опасно там, это да. А насчет страшно? Не успеваешь бояться - ведь на манеже работать надо.
Вика посмотрела на меня с восхищением:
- Какие у тебя большие мускулы! - произнесла она очень нежно и очень тихо, почти шепотом, и украдкой поцеловала мой висок, стянутый липкой коркой высохшего пота. И это было так мило, так волнующе и вместе с тем так бесхитростно, что я сразу же обо всем забыл!
- А может, иногда и бывает… - невпопад пробормотал я и почувствовал, как становлюсь пунцовым. Хорошо, что было темно, и она этого не видела.
Несколько минут мы шли в полном молчании. Затем она остановилась и сказала:
- Ну, вот я и дома. Спасибо, что проводил… Я, наверное, еще раз приду в цирк. Может быть, завтра… Мне очень понравилось представление, - я сжимал ее прохладные влажные пальцы, а она отводила глаза; носок изящной туфельки смущенно вычерчивал на асфальте пологую дугу. - Извини, уже поздно… У меня очень строгий папа… - вдруг ее плотно сомкнутые губы быстро коснулись моих. На мгновение я остолбенел… Но этого было достаточно; она несильным, коротким движением высвободила руки и убежала. Хлопнула металлическая дверь подъезда, снабженная тугой пружиной; глухо щелкнул замок.
Я остался на улице один.
* * *
Почему она так сильно потрясла меня? И чем? Да, она была весьма миловидна, но все же, если разобраться, то - ничего особенного. Какой-то исключительной красоты, действующей подобно тягучей сладкой отраве, в ней не было. Ни расправленных крыльев гордого носа, ни знойных испепеляющих глаз, ни томного колыхания роскошного бюста, - ничего этого не было. Были только два поцелуя, такие же милые и естественные, как она сама - вот и все! И тем не менее, я долго не мог придти в себя.
А может, причина таилась вовсе не в ее прелести? Может, я любил ее в ту минуту за то, что она стала единственным связующим звеном между мной и таинственным импресарио?
Я вздрогнул. О-о-о, этот импресарио! Своей страшной загадкой он поразил меня наповал. Был он? Или не был? Что это? Наваждение или совпадение? Сам я сделал тройное сальто или нахожусь во власти чужой воли? Нравится мне Вика потому, что она - Вика, или же я, как собака, готов лизать ботинки, которые принадлежат моему хозяину?
Эти вопросы требовали немедленного разрешения, иначе крылышки утрачивали всякий смысл. А вместе с ними - и все остальное.