- А запасные? Иностранные замки всегда с тремя ключами, а бывает, и с пятью.
- И дальше что? - подталкивая Андрея к выходу, в затылок ему сказал Климов. - Запасной на то и запасной, считай, что неприкосновенный. Я как вспомню китаяночку у них в шкафу…
Звягинцеву они "раскололи" без труда.
Когда та сообразила, что могла предстать перед судом за кражу, только откажись соседка от своих слов, она вернула ключи от задереевской квартиры и съездила к своей знакомой, привезла похищенные вещи. Куртку, шапку, видеокассеты.
Все это ей причиталось в виде платы за шпионско- подрывную деятельность.
Выполнив целый ряд необходимых в таких случаях формальностей, ей были возвращены картины, облигации и золотые серьги. Оказывается, автора картин она не называла из-за страха, что купленные по дешевке ценности у нее изымут. Тут она, конечно же, слукавила. Прошли те времена. А вот то, что на международном аукционе могли заплатить чистоганом, она знала и найти богатого купца явно мечтала. За две картины Легостаева могла свободно получить не менее восьмидесяти тысяч долларов. А это, брат ты мой, огромнейшее состояние.
Глава 7
После того, как найденные вещи были возвращены их владельцам, а дела по расследованию двух краж подшиты, пронумерованы и скреплены печатью, Климов решил заглянуть к Озадовскому, но до восемнадцати тридцати оставалось еще два часа сорок семь минут, и он предложил Андрею проехаться в сторону рыбного рынка, в район новостроек, где, по его мнению, почва была глинистая, вязкая, а сама глина желтая. Заодно неплохо было бы найти и поговорить с участковым, пусть присмотрится к своим подопечным.
День выдался солнечным, не по-осеннему теплым, и то обстоятельство, что чудная погода как нельзя лучше соответствовала их приподнятому настроению - что ни говори, а двух зайцев сегодня убили! - делало погожий ясный день еще более теплым и солнечным.
Всегда бы так.
И дни стояли ласковые, и работа спорилась.
Когда Андрей сел за руль, солнечный зайчик от его ручных часов скользнул по приборной доске, на миг ослепил Климова и вскоре заплясал у него на колене. Такой яркий, что видны были светящиеся стрелки. Как усы.
Климов по-мальчишески накрыл его рукой: ага! По тот уже исчез, как провалился, - Андрей переключил скорость.
- Через площадь?
- Давай по набережной. Потом свернем.
Трудно удержаться, чтобы не взглянуть на море в такой день.
Медленно прокатившись вдоль кромки берега и полюбовавшись величественной зыбью синих далей, они свернули на Передовую и вскоре оказались в новом квартале, где несколько домов-башен, поставленных "колодцем", горожане называли "домами на рынке". Старожилы уверяли, что когда-то здесь шумели рыбные ряды. Чего гут только не было! Креветки, крабы, золотистая кефаль… Но это, если верить старикам, а у тех всегда все в прошлом лучше: и снег теплей, и вода мокрей.
Четыре двенадцатиэтажки образовали тесный двор, в котором стайка малышей гонялась друг за другом на велосипедах, а ясельная мелкота сосредоточенно копалась в глинистом песке.
На первом этаже одного из домов располагался опорный пункт милиции.
Андрей коротко бибикнул, посигналил заболтавшейся на лавочке юной мамаше, и та подхватила выбежавшего на дорогу карапуза. С притворным гневом она шлепнула его под зад и тут же с ласковой свирепостью принялась целовать и тискать своего малыша.
Глядя на нее, Климов подумал, что матери чаще прижимают к себе детей из-за наглядной опасности, а отцы - страшась за их будущее.
Участкового они не застали, тот куда-то отлучился, надо было подождать, и Климов сел на освещенную солнцем скамью, приглашающе похлопав по ней и окликнув Андрея.
- Садись, не маячь.
- А стоит его ждать? - имея в виду участкового, спросил Гульнов и, откинувшись на спинку скамьи, вытянул ноги. Несмотря на то, что двор был заасфальтирован, желтая глина уже успела налипнуть на туфли. Несколько траншей, возле которых возились трубоукладчики, еще не были засыпаны, и доски, переброшенные через узкие прокопы, утопали в разъеложенной десятками подошв дворовой грязи.
На вопрос Андрея Климов не ответил. А куда им торопиться? Его внимание привлек пацан, свалившийся с велосипеда. Он едва не загудел в канаву и теперь срывал досаду на дружке, которого до этого катал на раме.
Что он там ему доказывал, было не слышно, но в ухо бедный пассажир получил с ходу. Еще и пинка напоследок.
- Негодяй бессовестный! - подхватилась со своего места одна из старушек, карауливших в песочнице, и замахнулась на драчливого подростка хворостиной. Я тебе… - Хотя была еще довольно далеко.
Бессовестный негодяй что-то ответил, должно быть, слишком дерзко, потому что она сразу же остановилась и, воздев к всевидящему небу руки, оглянулась: дескать, слышали? Так глухонемые открывают рот, пытаясь уловить смысл сказанного.
Ее товарки возмущенно закачали головами. Хам какой! На пожилого человека… Ни стыда, ни совести.
Климов потер веко.
Старуха с хворостиной ринулась в атаку.
За ней следом снялась с места и заковыляла группа подкрепления, бесхитростно используя обходы и охваты.
Старые, хромые, а пути отхода пацану отрезали мгновенно.
Должно быть, оскорбленные до глубины души, они и впрямь возненавидели мальчишку. И это придало им еще больше ярости.
- Огрызок чертов! - подхватила своего увесистого карапуза юная мамаша и заспешила к месту бучи.
Туда же, от углового подъезда, находящегося в глубине двора, опираясь на суковатую палку, торопился дедок. Приземистый, кряжистый, с протяжно-зычным басом:
- Не замай!
Назревал скандал.
Климов решительно поднялся и зашагал к старухам, плотным кольцом обступившим парнишку.
Дедок, не поспевая, матерился на чем свет стоит, и Андрей бросился ему наперерез.
Пахло самосудом.
Злые чаще всего бывают отчаявшимися людьми, разуверившимися в своих силах и доверяющими лишь силе власти, подавляющей чужую волю. Иногда их ярость и жестокость кажутся со стороны ответной, спровоцированной, благородной реакцией, но это лишь со стороны. Болезнь безнаказанности выводит темные инстинкты из потаенных вместилищ человеческого "я".
Климов подоспел вовремя.
Одна старуха уже трепала "бессовестного негодяя" с таким остервенением, как будто есть еще негодяи совестливые.
- Прекратите! - Охладил он ее пыл и сам поразился суровой властности своего голоса.
Мальчишка тотчас вырвался из цепких рук.
- А вы, собственно, кто? - Взвинтилась юная мамаша с карапузом поперед себя. - Чего встреваете?
- Не в свое дело…
Бабки дружно зашумели, но примолкли, как только услышали негромкое гульновское:
- Мы из милиции.
- Ага.
- Ну, значит, вам и разбираться.
- Вовремя успели.
Запыхавшийся дед одной рукой пригреб к себе виновника скандала, а другой, опершись на внушительных размеров палку, нервно дернул в сторону горластой бабки:
- Не замай!
- Тоже мне, начальник! - шепеляво огрызнулась та, взглянув на Климова из-под платка. - Тут и другие есть.
Не глаза, а омуты с водяными-лешими.
Выслушав претензии старух - почаще забирать мальцов в колонию, чтоб знали страх, Климов заставил нарушителя покоя попросить прощения и, когда тот заробевшим голосом шепнул: "Я больше так не буду…" - обратился к удовлетворенно загомонившей общественности со своей просьбой. Не видел ли кто, не замечал ли в городе или же у них в микрорайоне парня в мохеровой кепке бурачного цвета, в черных вельветовых джинсах и куртке болотного цвета. Не зеленой, а именно болотной. Очень нужно его разыскать.
- Убивец? - испуганно воззрилась бабка в плюшевой тужурке и меленько перекрестилась. - Нет, не знам.
Отвечала она почему-то за всех.
Остальные промолчали.
Зато встрепенулся дедок. Он пригладил свои желтые прокуренные усы и многозначительно кхекнул. Он, видимо, еще не отошел от вспыхнувшей обиды на старух, трепавших его внука, и выступил вперед с таким видом, словно давно и бесповоротно решил: если его соблаговолят выслушать, он скажет, а просто так болтать не будет.
- Значит, так.
Видя заинтересованность Климова, он полез в пальто за сигаретой, вытащил ее из глубины нагрудного кармана, но прикуривать не стал. Должно быть, посчитал, что пускать дым в одиночку не шибко культурно. Он лишь понюхал ее и сказал, что есть резон подумать. Старики, они любят во всем искать смысл.
- Что они, фефелки тусклые, на свете видят? Задницы невесток да горшки внучат. Им уже один собес ночами снится…
Медленная, слегка скандированная речь окрашивалась глубоким гортанным смешком,
Климов не перебивал. Как ни странно, бабки тоже не перечили.
Дедок покхекивал, нюхал сигаретку, и тогда лицо его, особенно у глаз и вокруг рта, покрывалось складками морщин.
- А я вот, - хвастался дедок, и на Климова смотрели никотинно-желтые глаза, - могу по шляпе угадать характер. Например, все деловые любят шляпы с твердыми полями, а военные предпочитают козырьки. - При этом он многозначительно взглянул на Климова с Гульновым. - А художники, артисты, птахи вольные, носят береты, нечто этакое, несуразное и на особинку, хотя иной из них готов пройтись и в мягкой шляпе, по натуре, только где ее найдешь? Это и для дамочек проблема…
"Черт возьми, о чем мы с ним толкуем?" - мысленно подосадовал Климов и подумал, что болтать о всякой всячине, о пустяках могут одни лишь блаженные. О шляпах, о беретах… Но виду не подал. Хотя его и подмывало возразить, что не надо путать мягкий характер и мягкий берет, но опять же, болтать о всякой всячине могут одни лишь блаженные.
- А взять, к примеру, кепку, - толковал дедок и поднимал повыше подбородок, - кто ее приладил для себя? Рабочий человек. Где руки вытереть, а где воды черпнуть. Не без того. Опять же и под голову удобно. А всякий там мохер, верблюжью шерсть, шапчонки клоунские пялят на себя пижоны, вроде Витьки Пустовойта, что из пятого подъезда…
Бабки закивали: так и есть.
- К нему, - понюхал сигаретку дед, - такие ходят, из мохера. Могилками живут.
Климов не без иронии подумал: не хватает, чтобы дед начал травить байки про мертвецов и вурдалаков.
- На кладбище работают? - скорее для приличия, чем ради интереса, спросил Гульнов, и Климов глянул на часы. Участкового им, кажется, сегодня не дождаться. Надо ехать к Озадовскому.
Дед все-таки решился закурить и торопливо, видимо, боясь, что передумает, прижег сигарету.
- Все они там, - закашлявшись от жадно схваченного дыма, с сиплым клокотанием проговорил старик. - И этот ваш, в бурашной кепке… Севкой звать.
- В болотной куртке?
- В черных джинсах? - почти одновременно задали свои вопросы Климов и Андрей, и дед, мотая головой, не в силах справиться с удушьем, подтвердил, махнув рукой: он самый.
У Климова хватило выдержки смолчать, а вот Андрей вскипел:
- Так что же вы… ей-богу! В Тмутаракань через Париж!
Климов снова глянул на часы и, оставив Андрея выяснять, кто такой Витька Пустовойт и все его дружки, пошагал к остановке автобусов, решив, что за оставшиеся двадцать шесть минут до встречи с Озадовским успеет где-нибудь перекусить.
В какой-нибудь ближайшей блинной.
Глава 8
Как известно, человек привыкает ко всему, но к тому, что общепитовские точки закрываются на санитарный час, когда им вздумается, он привыкнуть не мог. Свойственная ему педантичность в этих случаях оказывала плохую услугу. Я вкалываю, значит, и другие не должны сачковать. Так думает человек, занятый делом, и глубоко ошибается, ибо, если следовать его рассуждениям, большая часть людей только тем и занимается, что увиливает от работы. Иными словами, так можно всех заподозрить в разгильдяйстве. А это вряд ли так. Ведь нельзя же всерьез считать, что чем лучше кто-то работает, тем ему меньше платят. Просто у каждого производства есть свои проблемы, свои трудности, вот и появляются замызганные трафаретки "САНИТАРНЫЙ ЧАС" или "ПРИЕМ ТОВАРОВ". Так что, не стоит идти на поводу у собственного раздражения, зачем? Зачем сурово дергать дверь и прижиматься носом к мутному стеклу, пытаясь заглянуть в тайное тайных, в тот незримый мир, где ждут санэпидемстанцию и яростно наводят марафет. Себе дороже. Дверь не откроется, и чувство голода не станет меньше. Зато гримаса саркастической усмешки невольно привлечет к вам хмурое внимание таких же необслуженных страдальцев и вам уже от них не отбояриться, не отвертеться. Стихийный митинг сделает из вас борца за справедливость и поведет по улице с бичующим призывом: "Хлеба, а не зрелищ!"
Но это не для Климова. Лучше один враг, чем десять советчиков. К тому же у него совсем не оставалось времени, и он не стал митинговать.
Будь он на машине, можно было проскочить в сторону Верхнего рынка, там есть хорошее кафе, но он оставил машину Андрею, которому еще придется колесить по городу, и, круто повернувшись от закрытой двери блинной, неожиданно столкнулся со своим давним знакомцем, кладбищенским воришкой Мухой. Тот перепродавал цветы, украденные на могилках.
- Ты-то мне и нужен, - скорее ощутил, чем осознал своевременность их встречи Климов, и придержал рванувшегося вбок Муху. - Погоди…
- Аха, - пытаясь высвободиться, заканючил тот. - Захомутать хотите.
Климов не дал ему договорить и вежливо притиснул к стене блинной.
- Есть вопрос. Постой.
- Аха.
- Не дергайся, сказал. Ты Витьку Пустовойта давно видел?
Муха засмотрелся на автобусную остановку. Костистое, остроносое личико мальчишки-перестарка выражало скуку и отчаяние. Вышел человек проветриться и на тебе! Сплошная невезуха.
- Повторить?
- Не знаю я такого.
- Врешь.
Глаза у Мухи сузились, зрачки забегали.
- Сегодня утром.
- Где?
- На кладбище, гля, где.
- Чем занимается?
- Все тем же.
- А точнее?
Муха дернулся бежать, но Климов наступил ему на ногу.
- Не дури.
Одного короткого взгляда было достаточно, чтоб тот притих.
- Камни жмурикам шлифует.
- С кем?
Лицо у Мухи стало темное, как икона новгородского письма.
- Что я, наседка?
- А? - Климов сделал вид, что не расслышал. Времени поесть не оставалось. - Кто его дружки?
Муха встретился с ним взглядом.
- Это между нами?
- Абсолютно.
- Шнырь и новенький.
- А как его зовут?
- Кликуха смачная: Червонец.
- А Севка? Севка, кто такой?
Муха вздохнул. Глаза его тоскливо заюлили.
- Новенький. Червонец.
- Это он в бурачной кепке?
- Он.
Климов отпустил его руку. Кажется, Муха сказал все, что знал. А тот дурашливо уставился на Климова. Он уже понял, что его персона уголовный розыск не интересует, и не думал убегать. Он явно радовался ощущению свободы. Вид у него при этом был самый что ни на есть блаженный. Что, мол, возьмешь с прохвоста и бродяжки? Гад буду, больше не буду. По тому, как он развязно и беспечно сплюнул, стало ясно, что Климов для него такой же славный человек, как и он сам.
- Мировой вы мужик, товарищ майор.
- Не лей сироп. Увижу еще раз на кладбище…
- Заметано! - чиркнул себя ребром ладони по кадыку Муха, и одного этого жеста было достаточно, чтобы понять его горячее желание остаться одному. По крайней мере, не видеть Климова еще лет пять.
Отпустив Муху, Климов глянул на часы и понял, что сегодняшняя встреча с Озадовским отменяется. Надо только старика предупредить, а то нехорошо получится, не по-джентльменски.
Дойдя скорым шагом до ближайшей телефонной будки, он набрал домашний номер профессора, но, кроме длинных гудков, ничего не услышал. Тогда он позвонил в управление, попросил связать его по рации с Гульновым.
Когда тот отозвался, Климов заторопил его.
- Срочно жми на угол Розы Люксембург, туда, где, блинная.
- Гоню.
Чем хорош Андрей, ему не надо повторять.
Покинув телефонную будку, где отвратно разило мочой, он стал прохаживаться возле остановки. Все его мысли сейчас были направлены лишь на одно: как можно скорее найти Севку-Червонца, личность для городского уголовного розыска, действительно, новую. По всем приметам он тот, кого Легостаева приняла за своего сына. Жаль, что у нее нет фотографии.
С тех пор, как в домах появились телевизоры, проблема, чем занять гостей, резко упростилась, и сам собой упал интерес к семейным альбомам, которые и заводились, в основном, в расчете на гостей. А уж если человек живет один, зачем ему альбом? Снялся на паспорт и хватит. И вот еще что примечательно: человек, наделенный воображением, вполне может обойтись без книг, но почему-то не обходится, а без фотографий живет и не тужит. И так почти все люди. И не потому, что бездушны, просто суетны. На многое хватает времени, а пойти к фотографу не соберешься. Взять ту же Легостаеву. Говорит, что, утратив сына, она утратила смысл жизни, а до этого и думать не додумалась носить с собою его фотографию. Вот и осталась с пустыми руками.
Климов вспомнил, что давно обещал жене увеличить ее маленький портрет, где она снята девятнадцатилетней, и дал себе слово, как только чуть освободится, выполнить обещанное. Власть над собой - единственная власть, которой стоит поклоняться"
Порассуждав таким образом, он облегченно вздохнул, словно нашел в себе силы сделать то, к чему давно стремился, и стал прикидывать, как лучше повести разговор с Червонцем. Можно вообще ничего не объяснять, потребовать признание и все. Сделать вид, что имеет доказательства, а посему ломать комедию не стоит. Никакой ты не Севка и тем паче не Червонец, а самый настоящий Игорь. Игорь Легостаев. И давай без дураков. Сейчас поедем и обрадуем убитую горем мать. А начнет темнить, можно вовсе ничего не говорить и ничего не объяснять, а посадить в предвариловку и дать бумагу. Пусть сидит и думает, за что его забрали. И сочиняет биографию. И отвечать на все его вопросы лишь одно: сам знаешь. Однако вряд ли такая линия оправдана. Трое суток истечет, он отмолчится, а ты потом моргай глазами перед прокурором. Подозрение еще не доказательство. И самое обидное, нет отпечатков пальцев Легостаева! С детства, с детства надо брать всех на учет! Тогда и малышей не станут воровать, да и вообще… многие вопросы сйимутся с повестки дня. А Червонец может быть обыкновенным гастролером, щипачем или домушником.
Увидев приближавшиеся "Жигули", за рулем которых ссутулился Андрей, Климов стал на поребрик дороги и, как только передняя дверца оказалась под рукой, почти на ходу сел в машину.
- На кладбище. За Пустовойтом.
- А может быть, к нему домой?
- Уже и адрес знаешь?
- Знаю, - с легким самодовольством в голосе притормозил у перекрестка Андрей и посмотрел направо. - Так, куда?
- На кладбище. Домой всегда успеем.
- Тогда вперед.