- Мама умерла в прошлом году. А отец двадцать лет назад. - Она снова покачала головой.
Мартин Бек подался вперед и внимательно посмотрел на нее.
- Вы поспали хотя бы немного? - спросил он.
- Не знаю. Те, кто был здесь… вчера, дали мне несколько таблеток. Наверное, я ненадолго уснула. Но это неважно, я выдержу. - Она смяла сигарету в пепельнице и проговорила, не поднимая взгляда: - Мне просто нужно привыкнуть к тому, что его нет в живых. Для этого требуется время.
Ни Мартин Бек, ни Кольберг не знали, что ей ответить. Мартин Бек внезапно почувствовал, что воздух тяжелый и плотный от дыма. В комнате повисла гнетущая тишина. Наконец Кольберг кашлянул и сказал:
- Фрекен Турелль, не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов, касающихся Стенс… Оке?
Оса Турелль медленно подняла взгляд. В ее глазах что-то промелькнуло, и она улыбнулась.
- Надеюсь, вы не хотите, чтобы я обращалась к вам "герр комиссар" или "герр старший помощник комиссара"? - поинтересовалась она. - Тогда тоже обращайтесь ко мне по имени, Оса, потому что я предпочитаю обращаться к вам на "ты". Мы ведь все же некоторым образом хорошо знакомы. - Она лукаво посмотрела на них и добавила: - Через Оке. Мы с ним часто виделись. Мы живем здесь вместе уже много лет.
"Гробовщики Кольберг и Бек, - подумал Мартин Бек. - Смелая мысль. А девушка что надо".
- Мы тоже слышали о тебе, - более простецки сказал Кольберг.
Оса встала и открыла окна. Потом вынесла в кухню пепельницу. Улыбка исчезла, ее губы вновь были крепко сжаты. Она вернулась с чистой пепельницей и села.
- Пожалуйста, расскажите мне, как это случилось. Что произошло? Вчера я мало что поняла, а читать газеты мне не хочется.
Мартин Бек закурил "Флориду".
- О’кей, - сказал он.
Все время, пока он рассказывал, она сидела не шевелясь и не сводила с него глаз. Он опустил некоторые подробности, однако описал ход событий в той степени достоверности, в которой им удалось его восстановить. Когда он закончил, Оса сказала:
- А куда ехал Оке? Почему он оказался именно в том автобусе?
Кольберг бросил быстрый взгляд на Мартина Бека и ответил:
- Мы надеялись узнать об этом от тебя.
- Я не имею никакого представления, - покачала головой Оса Турелль.
- А тебе известно, что он делал в течение того дня? - спросил Мартин Бек.
Она с удивлением посмотрела на него.
- А разве вы не знаете? Он целый день работал. А что это была за работа, вам должно быть известно лучше.
Мартин Бек мгновение колебался, потом сказал:
- Последний раз в жизни я видел его в пятницу. Он заскочил на работу перед обедом.
Оса встала и сделала несколько шагов по комнате, потом обратилась к нему:
- Но ведь он работал и в субботу, и в понедельник. Мы вместе вышли из дому в понедельник утром. А ты тоже не видел Оке в понедельник? - Она взглянула на Кольберга, который, пытаясь вспомнить, покачал головой.
- Может, он сказал тебе, что едет на Вестберга-алле, - спросил он, - или на Кунгсхольмсгатан?
- Нет, - после минутного раздумья ответила Оса, - ничего такого он не говорил. У него было какое-то дело в городе. Этим, наверное, все объясняется.
- Ты упоминала, что в субботу он тоже работал? - спросил Мартин Бек.
Она кивнула.
- Да, но не весь день. Утром мы вышли вместе. Я закончила работу в час дня и сразу вернулась домой. Оке приехал вскоре после меня. Ходил за покупками. В воскресенье у него был выходной. Мы весь день провели вместе.
Она снова села в кресло, сплела пальцы рук на подтянутых к груди коленях и закусила губу.
- А он не говорил, чем занимается? - спросил Кольберг.
Она покачала головой.
- Разве он никогда не рассказывал о своей работе? - поинтересовался Мартин Бек.
- Рассказывал. Мы всегда обо всем говорили. Но только не в последнее время. С некоторых пор он перестал мне что-либо рассказывать. Мне даже казалось странным, что он ничего не говорит. Обычно мы с ним обсуждали разные дела, особенно если они были сложными и запутанными. Наверное, он не мог… - Она осеклась и добавила чуть более громким голосом: - А почему вы меня об этом спрашиваете? Вы ведь его начальство. Если вы пытаетесь выяснить, не выдавал ли он полицейских тайн, то могу вас заверить, что он этого не делал. За последние три недели он даже словом о своей работе не обмолвился.
- Дело в том, что ему нечего было рассказывать, - попытался успокоить ее Кольберг. - Последние три недели были необычно скудны на события. Честно говоря, мы сидели без работы.
Оса Турелль изумленно посмотрела на него.
- Как ты можешь это говорить?! У Оке было очень много работы. В последнее время он работал целыми сутками без перерыва!
14
Рэнн посмотрел на часы и зевнул.
Потом перевел взгляд на кровать, в которой лежала забинтованная фигура, а затем стал рассматривать сложную аппаратуру, предназначенную, очевидно, для поддержания жизни потерпевшего, а заодно наблюдал за строгой медсестрой средних лет, которая контролировала эту самую аппаратуру. Она только что заменила пустую бутыль в капельнице. Ее движения были быстрыми и точными, а сноровка свидетельствовала о большом опыте.
Рэнн вздохнул и снова зевнул, прикрыв рот ладонью.
Медсестра сразу же заметила это и бросила на него короткий недовольный взгляд.
Рэнн уже не один час сидел в этой антисептической палате с голыми белыми стенами и холодным освещением, а до этого долго ходил взад-вперед по коридору перед дверью операционной.
Большую часть времени ему приходилось проводить в обществе субъекта по фамилии Улльхольм, которого раньше никогда не встречал, несмотря на то что тот оказался одетым в штатское старшим помощником комиссара.
Рэнн не относился к способным работникам и не выказывал рвения к самосовершенствованию. Он был доволен собой и своей жизнью, считал, что в основном все идет так, как и положено. Тем не менее в силу этих черт своего характера он был полезным, если не сказать образцовым полицейским. Ко всем делам он относился добросовестно и просто, без всякого желания наживать себе трудности и проблемы, которых по большому счету и не было.
К людям в их большинстве он относился доброжелательно, и большинство относилось к нему так же.
Однако даже при его простодушии и простоте восприятия жизни Улльхольм показался Рэнну невероятно занудным и тупым.
Улльхольм был недоволен всем, начиная от зарплаты, которая, конечно же, была слишком маленькой, и кончая начальником полиции, не умевшим управлять твердой рукой. Его одинаково возмущало и то, что детей в школе не учат послушанию, и то, что в полиции слишком слабая дисциплина. С особенной ненавистью он относился к трем категориям людей, которые самому Рэнну никогда не причиняли никаких хлопот и не заставляли напряженно работать головой: к иностранцам, молодежи и социалистам. Улльхольма, например, возмущало то, что рядовым полицейским разрешено отпускать бороды.
- Ну, усы, еще куда ни шло, - говорил он. - Да и то сомнительно. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?
По мнению Улльхольма, начиная с тридцатых годов в обществе не было настоящего порядка. Большой рост преступности и ужесточение нравов он объяснял тем, что у полиции отсутствует солидная военная выучка, и тем, что полицейские больше не носят сабель.
Введение правостороннего движения, по его мнению, было возмутительно необдуманным решением, которое еще больше ухудшило положение в и без того безнаказанном и морально разлагающемся обществе.
- И весь этот бардак усугубляется, - разглагольствовал он. - Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?
- Что? - спрашивал Рэнн.
- Бардак. Все эти стоянки вдоль главных трасс. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?
Улльхольм был человеком, который все знал и все понимал. Только один раз он вынужден был обратиться за разъяснениями к Рэнну. Началось с того, что он сказал:
- Глядя на эту мерзость и беспорядок, человек начинает тосковать по природе. Я охотно ушел бы в горы, если бы в Лапландии не было так много лапландцев. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?
- Я сам женат на саамке, - отозвался Рэнн.
Улльхольм взглянул на него со смесью неприятия и любопытства, понизил голос и сказал:
- Это необычно и весьма интересно. А правда, что у лапландок эта штука расположена поперек?
- Нет, - сухо ответил Рэнн. - Это не правда, а широко распространенное заблуждение.
Рэнн удивлялся, почему этого человека до сих пор не перевели в бюро находок.
Улльхольм говорил почти без умолку и каждый монолог заканчивал словами: "Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?"
Рэнн понимал только две вещи. Во-первых, то, что произошло в управлении, когда он задал совершенно невинный вопрос: "Кто дежурит в больнице?", а Кольберг равнодушно порылся в своих бумажках и ответил: "Какой-то Улльхольм".
Похоже, единственным, кто знал эту фамилию, был Гунвальд Ларссон, потому что он сразу воскликнул: "Что? Кто?" "Улльхольм", - повторил Кольберг. "Этого нельзя допустить! Туда немедленно следует кого-нибудь послать! Того, у кого с головой все в порядке".
Этим человеком оказался Рэнн. Потом он задал еще один - такой же невинный - вопрос: "Мне его сменить?" - "Сменить? Нет, не надо. Он посчитает себя ущемленным, начнет строчить сотни жалоб и рапортов в управление и может даже позвонить министру". А когда Рэнн уже выходил, Гунвальд Ларссон дал ему последнее указание: "Ни в коем случае не разрешай ему разговаривать со свидетелем. Разве что после того, как убедишься в его смерти".
Во-вторых, Рэнн понимал, что каким-то образом нужно остановить этот поток слов. Наконец он нашел теоретическое решение этой задачи. Практически реализация этого решения выглядела следующим образом. Улльхольм закончил очередной длинный монолог словами:
- Совершенно очевидно, что как частное лицо и центрист, как гражданин свободной, демократической страны, я не делю людей по цвету кожи, национальному признаку или образу их мыслей. Но ты сам подумай, что может произойти, если в рядах полиции окажется много евреев и коммунистов!.. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?
Рэнн откашлялся, тактично прикрывшись рукой, и ответил на это так:
- Конечно понимаю. Но, честно говоря, я сам социалист и даже…
- Коммунист?!
- Вот именно.
Улльхольм встал и, храня гробовое молчание, подошел к окну. Он стоял там вот уже два часа и печально взирал на злой, предательский мир, который его окружал.
Шверина оперировали трижды. Из его тела извлекли три пули, однако никто из врачей, делавших операцию, не выглядел веселым, а единственным ответом на робкие вопросы Рэнна были лишь пожатия плечами. Только минут пятнадцать назад один из хирургов вошел в палату и сообщил:
- Если он вообще придет в сознание, то это произойдет сейчас, в течение ближайшего получаса.
- Он выкарабкается?
Врач долго смотрел на Рэнна, а потом сказал:
- Вряд ли. Хотя всякое может быть. Физически он крепкий, а общее состояние его почти удовлетворительное.
Рэнн мрачно смотрел на раненого и размышлял над тем, как нужно выглядеть, чтобы врачи охарактеризовали твое состояние здоровья как не очень хорошее или даже плохое.
Рэнн подготовил два четких вопроса, которые собирался задать раненому. Для верности даже записал их в блокнот.
Первый вопрос: "Кто стрелял?" И второй: "Как он выглядел?"
Кроме того, Рэнн установил возле кровати свидетеля портативный магнитофон, включил микрофон и перевесил его через спинку стула. Улльхольм не участвовал в этих приготовлениях и ограничивался лишь тем, что со своего места у окна бросал на Рэнна критические взгляды.
Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра внезапно наклонилась над раненым и быстрым, нетерпеливым жестом подозвала обоих полицейских. Другой рукой она одновременно нажала на кнопку звонка.
Рэнн быстро схватил микрофон.
- Кажется, он просыпается, - сказала медсестра.
На лице раненого стали заметны изменения. Веки и ноздри подрагивали.
- Да, - сказала медсестра. - Сейчас.
Рэнн поднес к раненому микрофон.
- Кто стрелял? - спросил он.
Никакой реакции.
Через несколько секунд Рэнн повторил вопрос:
- Кто стрелял?
На этот раз губы раненого зашевелились, он что-то проговорил.
Рэнн выждал две секунды и спросил:
- Как он выглядел?
И на этот раз раненый пошевелил губами, но ответ был более отчетливым.
В палату вошел врач.
Рэнн уже открыл рот, чтобы повторить первый вопрос, когда мужчина в кровати повернул голову влево. Нижняя челюсть у него отвисла, и изо рта потекла кровавая слизь.
Рэнн посмотрел на врача, который мрачно кивнул ему и стал складывать инструменты.
Улльхольм подошел и сердито сказал:
- Из вашего ответа ничего не выжмешь. - Потом он громко и отчетливо возвестил: - Послушайте, к вам обращается старший помощник комиссара Улльхольм.
- Он умер, - спокойно сказал Рэнн.
Улльхольм вытаращился на мертвеца и произнес только одно слово:
- Идиот!
Рэнн выдернул микрофон из розетки и отнес магнитофон на подоконник. Осторожно перекручивая катушку пальцем, он перемотал ленту и нажал клавишу.
"Кто стрелял?"
"Днрк".
"Как он выглядел?"
"Самалсон".
- Ну и что это нам даст? - сказал Рэнн. Секунд десять Улльхольм зло, с ненавистью смотрел на Рэнна в упор, а потом заявил:
- Что даст? Я обвиняю тебя в неисполнении служебных обязанностей. Это серьезный проступок. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?
Он повернулся и вышел из палаты. Сделал он это быстро и энергично.
Рэнн проводил его озабоченным взглядом.
15
Когда Мартин Бек распахнул дверь управления полиции, у него буквально перехватило дыхание от ледяного ветра, швырнувшего ему в лицо горсть острых, словно иглы, снежинок. Он наклонил голову и поспешно застегнул пальто. Утром, не устояв перед причитаниями Инги, он капитулировал перед ней из-за своей простуды и нескольких градусов мороза за окном и надел зимнее пальто. Он выше подтянул шерстяной шарф и пошел в направлении центра.
Перейдя Агнегатан, он в нерешительности остановился, думая, как лучше ехать. Он еще не успел изучить новые автобусные маршруты, которые появились одновременно с исчезновением трамваев и введением в сентябре правостороннего движения.
Возле него остановилась машина. Гунвальд Ларссон опустил стекло и крикнул:
- Залезай!
Мартин Бек обрадовался и сел впереди.
- Ух… - сказал он. - Снова начинаются эти мучения. Едва успеешь заметить, что прошло лето, как уже приходят холода. Ты куда едешь?
- На Вестманнагатан, - ответил Гунвальд Ларссон. - Хочу поговорить с дочерью той старухи из автобуса.
- Отлично, - сказал Мартин Бек. - Высадишь меня возле больницы Саббатсберг.
Они миновали мост Кунгсбру, проехали мимо старых торговых рядов. За окнами вихрем кружились мелкие сухие снежинки.
- Такой снег совершенно бесполезен, - заметил Гунвальд Ларссон. - Он не будет долго лежать. Только видимость портит.
В отличие от Мартина Бека Гунвальд Ларссон любил водить машину и был отличным водителем.
Когда они ехали по Васагатан в направлении площади Норра Банторьет, возле гуманитарного лицея по встречной полосе проехал двухэтажный автобус маршрута № 47.
- Брр, - вздрогнул Мартин Бек. - Теперь, когда вижу такой, не по себе становится от одного вида этого автобуса.
Гунвальд Ларссон посмотрел в зеркало заднего вида.
- Это другой, - сказал он. - Это немецкий "Бюссинг". - Через минуту он спросил: - Может, поедешь со мной к вдове Ассарссона? Ну, того самого, с презервативами. Я буду там в три.
- Не знаю, - ответил Мартин Бек.
- Я подумал, ты ведь так или иначе будешь поблизости. Это через несколько домов от Саббатсбергской больницы. Потом я отвезу тебя обратно.
- Посмотрим. Это будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.
На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил человек в желтой защитной каске и с красным флажком в руке. На территории больницы Саббатсберг продолжались работы, связанные с реконструкцией. Наиболее старые здания подлежали сносу, а новые уже тянулись вверх. Сейчас как раз взрывали большой скалистый холм со стороны Далагатан. Когда эхо от взрывов еще отдавалось между стенами домов, Гунвальд Ларссон сказал:
- Почему бы им сразу не взорвать весь Стокгольм, вместо того чтобы делать это по частям? Им следует поступить так, как один американский политик - забыл, как его зовут, - призывает поступить с Вьетнамом: заасфальтировать все это дерьмо, расчертить желтыми полосами и устроить автостоянку. По-моему, нет ничего хуже, когда архитекторы дорываются до реализации своих планов.
Мартин Бек вышел из автомобиля у ворот в той части больницы, в которой находились родильное отделение и гинекологическая клиника. Покрытая гравием площадка у дверей была пуста, но в окно за Мартином Беком наблюдала женщина в овчинном полушубке. Она открыла дверь и спросила:
- Комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.
Словно клещами, она сжала его руку и принялась энергично ее трясти. Ему показалось, что он слышит хруст своих костей. Интересно, подумал он, в обращении с новорожденными она тоже применяет такую физическую силу?
Она была почти такого же роста, как Мартин Бек, но выглядела гораздо привлекательнее, чем он. Кожа у нее была свежая и розовая, зубы - крепкие и белые, волосы - светло-каштановые, густые и волнистые, а зрачки больших красивых глаз - карие, под цвет волос. Все в ней казалось крупным, здоровым и крепким.
Ее подруга, погибшая в автобусе, была невысокой и хрупкой и, наверно, выглядела заморышем рядом со своей соседкой по квартире.
Они пошли рядом в направлении Далагатан.
- Вы не возражаете, если мы зайдем в кафе "Васахоф", на той стороне улицы? - предложила Моника Гранхольм. - Мне нужно подкрепиться, чтобы я была в состоянии говорить.
Время обеда уже закончилось, и в кафе было много свободных столиков. Мартин Бек выбрал столик у окна, однако Моника предпочла сесть в глубине зала.
- Не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из больницы, - сказала она. - Вы не представляете, какие у нас сплетники.
В подтверждение своих слов она угостила Мартина Бека полным набором этих самых сплетен, одновременно с аппетитом поглощая большой кусок мяса и картофельное пюре. Мартин Бек с завистью наблюдал за ней. Он, как обычно, не испытывал голода, но чувствовал себя плохо и пил кофе, чтобы окончательно ухудшить свое состояние. Он подождал, пока она поест, и уже собирался заговорить о ее погибшей подруге, но Моника отодвинула тарелку и сказала:
- Ну, достаточно. Теперь можете спрашивать, а я постараюсь ответить, если смогу. Но вы позволите мне сначала спросить вас кое о чем?
- Конечно, - сказал Мартин Бек, вынув из кармана пачку "Флориды".
Моника покачала головой.
- Спасибо, я не курю. Вы уже поймали этого сумасшедшего?
- Нет, - ответил Мартин Бек, - еще нет.